Ангелы моего проклятия

— Как же легко тебя смутить… — Он сильнее сжал мой член, а я прогнулся в спине, тихо застонав. Я обещал себе держаться до последнего, но моего терпения на это не хватает. — Хватит! — Я крикнул и сразу притих, обдумывая, не слишком ли резко выпалил. Всё-таки, любое неосторожное слово — и я снова буду отсасывать прощение. — Ты так довольно постанывал, я думал, что тебе это нравилось. — Босс неохотно достал руку из-под одеяла. — Нет. Мне не нравится… Я сбился со счёту, сколько раз мы сделали это вчера. Я устал от прикосновений… — Кстати, насчет этого, как твоя задница после вчерашнего? — У моего уха раздаётся надменный смешок, а я накрываюсь одеялом с головой. Само собой, что болело все адски. Федор по-садистски смеётся. Конечно же, он доволен моим беспомощным состоянием. Сейчас я действительно всего лишь его марионетка. В таком состоянии у меня нет ни шанса сбежать, остаётся лишь слушаться. Хотя пока мне и не хочется думать о побеге… Мне не так уж и плохо. Нет, конечно же, это отличается от того, что я представлял при мысли о внимании моего босса ко мне, но его ласки я добивался шесть лет. Пускай не то, о чем я мечтал, но это лучше, чем ничего. Сейчас мне хочется врезать по его наглой роже, хоть я и знаю, что не могу на него долго злиться. Сейчас Дость-кун в хорошем настроении, и лишь поэтому я тихо шепчу «идиот». Совсем без агрессии, с лёгкой улыбкой, но я не успеваю закрыть глаза, как в мое горло вцепились ногтями со всей ненавистью. — Повтори ещё раз! Я прохрипел. Горло сдавили так сильно, что я не мог дышать, а кровь перестала поступать в мозг, запульсировав у висков. Кое-как я повернул голову к Феде. Он оскалился, казалось, готовясь впиться клыками мне в шею, словно разъярённый хищник. И на полсекунды ослабил хватку, позволив мне сделать вдох. — Прос… — Я сказал, повтори! — … Идиот. Мне дали пощечину, но не так, как раньше. Меня ударили со всей силы так, что я пискнул. — А теперь — хочешь ещё раз повторить это мерзкое слово?! Я замотал головой, и меня отпустили. — То, что ты заболел, неприкосновенного из тебя не делает. Так что, ещё раз услышу хоть одно подобное слово в свой адрес, только пощечиной не отделаешься! Ты меня услышал?! — Да, б-босс… Щека горела огнем. Я попытался снова отвернуться, но Достоевский придержал меня за плечо, не позволяя этого сделать. — Не отворачивайся! Смотри на меня! Взяв меня за подбородок, он развернул лицо, рассматривая алый след от пощёчины. В его прекрасных, как последний луч солнца в закате, глазах сверкнуло то самое безумие, которого я боялся. Он провел ладонью по следу, после ущипнув за щеку. Я протестующе мычал, стараясь вырваться из цепкой хватки. — Что такое, солнце? Уже и поиграть нельзя? И не строй такое обиженное лицо, ещё поплачь, что накричал и ударил. Последние два дня ты постоянно плакал как дитя малое, но, знаешь, это мне в тебе и нравится. Ты действительно просто маленький мальчик, беззащитный и беспомощный, такой ранимый и хрупкий. Просто обожаю тебя! Когда ты плачешь, мне хочется поднять тебя на руки, прижать к себе и не отпускать. Носить тебя по дому, убаюкивая на руках, и в то же время я борюсь с сильным желанием сделать больнее, поиздеваться и понаблюдать истерику, меня это безумно заводит!

«Знаете, я передумал. Убейте меня»