Рождество за твоей спиной

Накахара Чуя работает в одиночку. И он прекрасно справляется даже с довольно тяжелыми миссиями. У него есть сила, способности и статус, позволяющие добиваться поставленных целей. Да и прошлый опыт парной работы приятным никак не назовёшь. Но босс выдаёт новое задание, очередной приказ, в котором фигурирует Аяко Соно. И ему приходится впустить её. В поместье, в белую гостевую спальню, в свою гостиную, на его диван. Чёрт возьми, почему это так его бесит? Откуда эта всепоглощающая ненависть, сжигающая изнутри? Она царапает, рвёт душу, заставляя кончики пальцев неприятно покалывать. Почему он вообще думает об этом? Почему забивает голову бесполезными мыслями. У него ни одной причины испытывать этот калейдоскоп разномастных эмоций, но едва босс договаривает последнюю фразу, внутри будто поджигают фитиль от многозарядной бомбы. Этот фитиль пылает, обжигая внутренности, заставляя грудную клетку, наполнятся пламенем, вынуждая дышать чаще. Он вовсе не ждёт её приезда, просто топит раздражение, нервно постукивая костяшками пальцев по краю бокала с виски. Но почему-то на шум, приближающийся машины реагирует сразу. Мысли сменяют одна другую, назойливо, навязчиво, болезненно. Она в его доме. Опять, снова. Будет разрушать привычный порядок. Любое другое место — он бы смирился. В конце концов, это не первый раз, когда ему приходится терпеть общество девчонки во время задания. Но его поместье… — Масами убери здесь. Горничная уносит недопитый виски, стирает со стола случайные капли и с полупоклоном исчезает в глубине дома. И куда он дел свою шляпу? Девчонку привозит Хитоши, и почему-то Чуе кажется, будто взгляд водителя куда теплее обычного. Эта девица умудрилась заболтать его по дороге? Хитоши достаёт багаж. Всего одна сумка? Предел мечтаний. Чуя фыркает про себя, одним пальцем перемещая нехитрый скарб прямо в раскрытое окно её будущей спальни. — Спасибо, — голос девушки дрожит от смущения, заставляя почти стихший фитиль внутри снова пылать. Злорадно щурится — пусть чувствует себя виноватой за то, что нарушает его размеренное существование, вторгаясь куда-то за пределы дозволенного. И плевать, что это задание. Ему безумно хочется обвинить чудачку. Пусть не вслух, пусть несправедливо, но может хотя бы так этот жар, плавящий грудную клетку, наконец-то отступит. И всё же на задворках сознание он отчетливо признаёт - она всего лишь исполнят приказ Мори, такой же, как и сотни других до того. Соно жмётся к Хитоши, пока идёт по усыпанной гравием дорожке мимо озера, но в её глазах горит какой-то подозрительный огонёк решимости. Скулы сдавливает от напряжения. Чуя надеется, что эта дурёха не навоображала себе всякого. А даже если и так, пусть катится ко всем чертям. Девчонка раздражающе послушна. Все эти четыре дня — безропотно исполняет все его поручения, не отсвечивает, не опаздывает, нравится Хитоши, смотрит пронзающе прямо, как будто пытается разглядеть его почерневшее нутро, говорит только по делу, не задаёт вопросов. Она удивительно вписывается в его жизнь, как будто жить с ним просто, как будто это пустяк для неё. Не мешает, не путается под ногами, бывает даже полезной. И это доводит до яростного исступления. Когда Масами говорит о чёртовой рождественской ёлке, про которую спрашивала «госпожа», Чуя считает логичным доставить дерево в её комнату. Логичным. Она проведёт Рождество в его доме, в одиночестве, так пусть у неё будет хотя бы сраная ёлка. — Завтра меня не будет целый день. Так что придётся тебе самой себя развлекать. Аяко таращит на него свои огромные глазищи, несколько секунд собирается с мыслями, чтобы сказать: — Завтра Рождество. — И? — Я могу...? — Чуя не хочет знать о чём она спросит, вся эта праздничная ересь не интересует его, раздражает до чёртиков. Достаточно приёма по случаю праздника, к которому привязали важные переговоры. — Я оплачу всё что нужно. Вряд ли она хотела спросить о чём-то подобном. Но привычка общаться с Камакурой делает своё дело. Саюми выкатила огромные списки желаемого своему папаше, благо Чуе не пришлось участвовать в выборе презента — для этого у него есть другие люди. Но дарить подарок, чтобы они там не выбрали для избалованной сучки, ему придётся самостоятельно. И эта перспектива подкатывает к горлу тошнотворным комком. — Ничего не нужно, благодарю. Аяко Соно не Саюми Камакура. Однозначно. — Я только хотела уточнить, куда мне не следует заходить в ваше отсутствие? — Если ты ждёшь от меня, что-то вроде: только не спускайся в подвал, потому что там я храню забальзамированные головы, то вынужден разочаровать, — Чуя щёлкает зажигалкой, — ходи, где хочешь, делай, что хочешь. Считай, что у тебя выходной. — Как скажете, — отвечает привычным полушёпотом, на одном дыхании, будто боится, что он не даст ей договорить, как в прошлый раз — я могу идти? «Иди, ради дьявола. Иди и забери с собой всё — свой шампунь из ванной на втором этаже, свои туфли, свой запах, все воспоминания о себе. Исчезни, будто тебя никогда не случалось» — внутри Чуя просто захлёбывается от распирающего гнева. На неё, на себя, на босса, на это задание. Еле заставляет себя держать расслабленную позу и использовать короткий кивок вместо ответа. На деле не спасает даже сигарета. Шестая за это грёбаное утро. Места куда ей нельзя заходить — какая дурость. Он смог бы прогнать Соно откуда угодно, упиваясь её растерянностью, смятением и паникой. Но как прогнать её из своей головы, где девчонка хозяйничает в последние дни. Она прямо внутри сознания, как червоточина, как навязчивая идея. И глубже ей уже не забраться. Да и прятать ему нечего. Только не от неё. Аяко видела хаос разрушения, что он нёс, одержимый Арахабаки. Сгорала на пепелище его прежней жизни, восставала, как блядский феникс, и сгорала вновь. Что может теперь удивить ту, которая ходила босиком по осколкам дорогого хрусталя в окровавленной рубашке? Да будь в его подвале комната пыток, хуже пытки, что он устроил ей тогда уже не придумать. Она умирала в этом доме, умирала вместе с ним. И Чуе нравится думать, что, как и собственное жилище, эту лохматую самоубийцу, воскрешает именно он. Убеждает себя, что выплатил тот долг. Больше его ничто не обязывает быть с ней хоть сколько-то любезным. Относится иначе. Хитоши заходит на кухню, чтобы сообщить, что машина готова. Чуя разминает затекшую шею, похрустывает костяшками пальцев, одним глотком допивает терпкий кофе и надевает шляпу. Сегодня в его жизни не будет запаха мяты и лаванды, не будет хриплого полушепота, не будет пылающего фитиля. Его ждёт работа.

****

Домой мафиози возвращается поздно. Привычно не включая свет, проходит в гостиную и застывает в пролете галереи. Большой плазменный телевизор демонстрирует, за что были отданы бешеные деньги — красивую, сочную картинку на экране. А из-за спинки белоснежного дивана, только на той неделе доставленного из Италии, виднеется копна вьющихся каштановых волос. Фитиль внутри искрит и вспыхивает вновь. «Какого грёбаного дьявола»! Накахара не может спокойно смотреть на эту лохматую бестолочь. Хочется раскрыть рот, рявкнуть, что-нибудь. Что угодно, лишь бы она убралась в свою комнату и не нарушала обыденную тишину гостиной. Но слова застревают в горле неприятным комком. В доме, куда прежде он не допускал никого постороннего, она, сидящая на светлом кожаном диване, смотрится раздражающе естественно. Будто делает это каждый день — приходит в его гостиную, подбирает ноги под себя и жует закуски к любимому Cote-Rotie La Turque, как попкорн из дешевого кинотеатра. На экране мелькают, сменяя друг друга, призраки, монстры, глупые люди с ружьями. А Чуя просто стоит в проходе, прислонившись к стене, сцепив руки на груди и наблюдает за тем, как Соно вздрагивает на каждом шорохе. Неужели подобное может её испугать? Ту, что не страшится демона внутри него. Ту, что дала отпор Арахабаки, не смотря на угрозу собственной жизни. Спасла его. Темная вспышка внутри сознания напоминает, как плачевно выглядела гостиная всего несколько месяцев назад. Помимо разрушений, причинённых богом огня им самим, зал полностью опутывали стебли «синевы небес». Он жмурится, возвращаясь в тот до одури странный день. И в ноздри как будто снова проникает омерзительный сладковатый запах голубых цветов, источающих смертоносный яд. Картинки куда отчётливее происходящего на экране: вся в крови, вены вздулись, из каждой раны тянутся длинные крепкие стебли. Она цепляется тонкими пальцами за его рубашку, как за спасательный круг. Пожалуй, Чуя впервые ощущает себя настолько нужным после предательства «овец». Все прошлые годы он был полезен боссу. Полезен, не равно нужен. Босс. Это он ставит его в связку с Соно. Будто хочет заменить Дазая этой несуразной девицей. Но Дазай психопат с манией величия. Его не нужно защищать, не нужно следить за ним. Они остаются на равных даже теперь. Даже со всеми ядами мира, «синеве небес» не сравниться с даром его напарника. Способность бывшего мафиози боли не причиняет, она не стоит ему ничего ценного. Тогда как Аяко едва не расплатилась жизнью. При раскладе совместной работы — она расходный материал для босса портовой мафии. Как, собственно и он. Мафиози устало прикрывает веки, сказывается изнуряюще тяжелый день. Он уже давно должен нежиться в обжигающе горячей ванной, приготовленной Масами к его возвращению. Так почему он всё ещё стоит здесь, всматриваясь в кудрявую макушку? На этот вопрос у Чуи нет ответа. Фильм подходит к концу и Накахара рассудительно отмечает, что пора подниматься к себе. Он итак проводит за её спиной непозволительно много времени. И пусть в полумраке зала Аяко вряд ли увидит его сразу, отчего-то встречаться с «этим» её взглядом не хотелось. Ищущий, требовательный, наивный. Раздражающе привычный. Мужчина разворачивается, чтобы покинуть комнату, кидая последний взгляд на коллегу по заданию. И внезапно отмечает неестественность положения её тела. Голова кренится к плечу слишком очевидно, чтобы не понять. «Неужели уснула»? Раскачивается взад вперёд примерно минуту. Собирается с мыслями, чтобы сократить расстояние между ними. Всего пара шагов. К чему так тянуть? Подходит ближе, огибая диван. На журнальном столике подарок. Коряво запакованный в нелепую праздничную обёртку, а на ярлыке красуется его имя. — Дура! — переводит блуждающий взгляд на спящую чудачку. Со всем остальным он разберётся позже. Он может перенести её своей способностью. И это было бы логичнее всего, ведь шанс разбудить Аяко в этом случае низводится к нулю. Но Чуя осторожно поднимает девушку на руки. «Когда спит, не так бесит» — проносится в голове мастера гравитации, прежде чем он понимает, что ощущает себя неистово глупо в таком положении. И почему он только решил, что должен отнести её в спальню. Как будто она может кому-то помешать, оставшись на этом чёртовом диване. Больной придурок. Грудь Аяко мерно вздымается, губы чуть приоткрыты, волосы облепили лоб и щёки. Домашняя кофта с отвратительной пандой в шляпе слишком откровенно обтягивает грудь. Неужели не нашлось одежды по размеру. Чуя представляет, как на ней смотрелась бы простая белая футболка из его гардеробной. И тут же взрывается изнутри. Какой вздор. С чего бы этой неудачнице надевать его футболку. В ней нет ничего особенного. Ни намёка на грацию Саюми или мудрость сестры. Она просто член Портовой Мафии, не самая сильная, не самая способная, не самая влиятельная Обычная. До мозга костей. Тогда, чёрт возьми, какого хрена! Он почти не ощущает её тело на своих руках. Такой вес пустяк для эспера, даже без использования способности. Закидывает девичьи руки к себе за плечи. Проходя по галерее, соединяющей кухню и коридор первого этажа, Чуя надеется, что не наткнётся ни на кого из прислуги. Разумеется, не из чувства стыда, лишь потому, что этот момент кажется пронзающе личным. Он не готов разделить его даже с Аяко, если той вздумается проснуться. Но девчонка спит, причмокивая сухими губами. Где-то на верхних ступеньках, Аяко вдруг начинает ёрзать, устраиваясь поудобнее. Спустя мгновение обхватывает крепче руками его шею, утыкаясь носом в ключицу. Чуя буквально захлёбывается в собственном возмущении и в её запахе. Это не воспоминание. Всё более чем реально. Лавандовый шампунь, алкоголь и собственный аромат девушки. Прерывистое дыхание обжигает. Признавать не хочется — но он давно не чувствовал себя настолько по-домашнему. Ни до разрушения дома, ни после его ремонта. Он закрывается здесь от мира, от работы, от реальности. Окружая себя предметами роскоши, которые не могут заменить понятия «дом». Ведь настоящего дома у него никогда не было. А ещё на подготовила ему подарок. Идиотизм. Но почему внутри разливается теплое ощущение? Почему ему приятно видеть своё имя на чёртовом ярлыке? Почему ему не плевать, что внутри? И вот сейчас, перенося Аяко в спальню, Чуя всего на секунду ощущает себя нормальным. Задание не обязывает его испытывать, что-то подобное, лишь жить с чудачкой под одной крышей. Но жгучее желание наблюдать за тем, как она просто живёт, без оглядки на своё положение, разрывает изнутри. Теряясь в противоречивых эмоциях, Накахара безоговорочно проигрывает чему-то внутри себя. И если раньше он боролся лишь с царапающим нутро Арахабаки, то теперь рядом поселяются и другие демоны. И Чую они пугают, едва ли не сильнее привычного непокорного бога. Но сейчас все они, и Арахабаки и внутренние демоны, сладко дремлют на задворках сознания. Почти также сладко как Соно на его руках. Будто рядом с ней им спокойно. Ему спокойно. Осторожно освободив руку, Чуя раскрывает дверь белой спальни. Кровать аккуратно заправлена, и придерживая Соно крепче, мужчина использует гравитацию, чтобы расстелить постель. Эспер облегченно выдыхает, когда взлохмаченная голова Аяко оказывается на подушке. И с ужасом осознаёт, что хочет лечь рядом. Безумное желание захлёстывает с головой, погружая в целый водоворот непрошенных мыслей. Засыпать с кем-то рядом, не после секса, а просто так. Потому что этот кто-то родной, беззащитный, твой. Класть подбородок на плечо, сцепляя руки где-то под грудью. Чуе неизвестно каково это. И он отмахивается от внезапной мысли, как от назойливой мухи. Он не настолько безумен, чтобы в угоду собственному любопытству улечься рядом с Аяко Соно. Когда мужчина наконец оказывается в собственной спальне часы показывают половину первого ночи. Тяжело вздыхает, сбрасывая плащ и лакированные ботинки. Рубашку оставляет на кресле — завтра она уже будет висеть среди прочих. Его работники безупречно справляются с обязанностями. Проходит вглубь комнаты, ослабляет крепление наручных часов, потряхивает запястьем, чтобы они соскользнули на ладонь противоположной руки. Оказавшись в одних перчатках, мафиози следует в ванную. Из квадратного зеркала в темной раме на Чую смотрит уставший молодой человек с кругами под глазами. Чуя ухмыляется, переводя взгляд на характерные шрамы под ребром, взгляд скользит выше — красные полосы в районе солнечного сплетения совсем свежие. Он даже не заметил. За окном глубокая, обволакивающая, притягательная беззвёздная ночь. В тусклом свете одной единственной лампы над зеркалом, Чуя опускает одну ногу в ванну. — Твою ж, — шипит одергивая лодыжку. Чертова вода безнадёжно остыла.