Повелитель-из-моря и его слуга

— Пора вставать, господин. Хьюберт вскинулся и сел, очумело потирая глаза. — Уже пора? — заплетающимся языком спросил он. Кари нахмурился: такое начало не предвещало ничего хорошего. Вчера они втроем с Хуарача допоздна разрабатывали план битвы, и Хьюберт держался великолепно — был собран, спокоен и тверд, разве что чуть бледнее обычного (что едва ли заметил кто-то, кроме Кари, несколько лет прожившего в стране белых людей — и рядом с этим конкретным белым человеком). Но сегодня — сегодня он был на себя не похож. Будто и не спал вовсе. Кари наклонился к нему. — Скоро рассвет, господин, — проговорил он тем же мягким тоном, каким когда-то в стране за морем будил Хьюберта, задремавшего над своими бесконечными цифрами. — Тебе пора надеть доспехи и выйти к воинам. Они ждут тебя и верят, что ты принесешь им победу. Хьюберт огляделся кругом, будто не узнавая своей палатки, и как-то горько усмехнулся, откидывая волосы со лба. — Доспехи, — сказал он. — Да, я и забыл... сегодня Повелитель-из-моря отправляется на войну. А у меня даже оруженосца нет. Как думаешь, Кари, чанка знают, как надевается миланская кольчуга? Кари позволил себе улыбнуться. — Конечно, нет, господин, — сказал он. — И поэтому я здесь. Хьюберт уставился на него так, как будто впервые увидел. — Ты? — сказал он. — Ты ведь наследный принц, без пяти минут Инка. А я — я всего лишь разорившийся купец из страны, имени которой здесь никто и не выговорит. Это я должен прислуживать тебе, а не ты мне. Кари пристально вгляделся в него: не пьян ли? Прежде Хьюберт не вел таких речей. Напротив, ему как будто даже нравилось быть белым богом, которому открыты все дороги и перед которым склоняются все спины, и порой он говорил с Кари так резко, как не бывало даже дома, в той его родной стране. Особенно когда Кари застал его с Куиллой... Ах... так вот в чем дело. Куилла. Это вести о ней лишили его разума? Как же должны быть сильны чары этой женщины, если их нельзя стряхнуть даже на расстоянии? Теперь Кари смотрел на Хьюберта почти с жалостью. Он не умеет защититься от женщин; даже коварство его первой жены ничему его не научило. И, однако, Кари готов был скрепя сердце способствовать его соединению с Куиллой: может быть, узнав ее поближе, он поймет наконец, что женщинам верить нельзя. Их клятвы, их любовь, их слезы ничего не стоят; Кари убедился в этом на собственном горьком опыте. И если бы он мог, разорвав свою грудь, вложить свое сердце в грудь Хьюберта, чтобы тот познал наконец эту суровую истину — он сделал бы это не задумываясь. Но сейчас еще рано. Рано умирать и рано отчаиваться. Он, Кари, сейчас как никогда близок к тому, чтобы вернуть себе прежнюю жизнь, вновь обрести имя и титул, подло отнятые у него. И будь он проклят, если позволит какой-то женщине этому помешать. — Сейчас я не принц, — тихо возразил он, — а просто Кари, твой слуга, и я пришел, чтобы помочь тебе. Хьюберт недоверчиво взглянул на него, но подчинился. Когда Кари затянул последний ремешок и отступил на шаг, чтобы полюбоваться творением рук своих, из-под откинутого полога в палатку просочились первые лучи солнца, и чужеземный неуязвимый металл сверкнул, как золото. Кари склонил голову и коснулся амулета Пачакамака, с которым не расставался, а затем положил руку на холодное блистающее плечо. — Иди и победи. И Хьюберт — в первый раз за это утро — улыбнулся.