«Нарисуй мне снова сказки»

             Антон не шибко разбирался в двух вещах: в жизни и в цветах. Причем в одинаковой степени.       Сложно разбираться в жизни, когда ты существуешь в России, и сложно разбираться в цветах, когда ты дальтоник.       Слава богу, у него был не полный дальтонизм. Цвета он видел, но только несколько — весь его мир был в серо-желтых тонах. Как шутили друзья — цветокоррекция по Достоевскому и Тиму Бертону. Антон ради приличия смеялся, хотя и не понимал, в чем тут прикол — для него произведения и Тима Бертона, и других, были одинаковыми…       У Антона была дейтеранопия. Он плохо видел (можно сказать — практически полностью не видел) зеленый цвет. Его зеленый был желтым, синий — больше серым, а вся картинка в глазах одним болотом — при чем не Питерским, а таким, самым настоящим. Как из «Шрека», только не мультяшным, а таким, от которого блевать тянуло. Таким, в котором партизаны тонут и в котором нечисть из славянской мифологии живёт.       Даже смотря себе в глаза, он видел только болотную муть. Это было обидно — ему всегда говорили, что у него невероятно яркие зелёные глаза. Как малахит.       Когда судьба занесла его в Екатеринбург, он специально съездил в музей, который так и назывался — «Малахитовая шкатулка». Он так долго разглядывал экспонаты цвета своих глаз — мутных и совершенно некрасивых цветом, ловя ушами восторженные вздохи со всех сторон, и совершенно не понимал, что же тут красивого, что начал злиться.       Почему он не может видеть то, что видят другие? Почему он не достоин видеть красоту этого мира, что вызывает столько восторга у нормальных людей?       Теперь для Антона малахит — не больше, чем просто камень. Мутный, некрасивый, жёлтый камень. А собственные глаза — не больше, чем болотная жижа, в которой потонули хорошие люди.       Он вообще не любил тему цвета глаз. Какая в сущности разница, какие у человека глаза? Главное, чтобы они были, считал Антон.       Но оказалось, так считали не все. Однажды одна из его давних девушек устроила истерику, что тот совсем не помнит ее цвет глаз. И ушла, хлопнув дверью, так и не услышав, что у Антона дальтонизм.       Наверное, и хорошо, что не услышала. Ей было бы максимально неловко…       Надежда увидеть цвет собственных глаз появилась, когда в существовании Антона появилась магия.       Практически на самом первом уроке после инициации Антон выпалил: «Можно ли излечиться от дальтонизма с помощью Сумрака?». Молчание Гесера было ему ответом.       Зато Сумрак он чувствовал роднее, чем то настоящее, что вокруг него за пределами Сумрака. Монохромный мир не так напрягал его сетчатку глаз, да и вообще был более понятным — тут не было малахита, лазурита, других ярких цветов, что для Антона скрывали за собой лишь пустоту и черноту.       Он никогда в этом не признается, но он всегда глумился над новичками, которых монохромный мир пугал своим бесцветием. Для Антона же это было спасением. Теперь он чувствовал себя в своей тарелке, а инвалидами выглядели другие.       Ещё Антоном хорошо воспринимался Завулон. Потому что он не носил ничего яркого. Сетчатка глаз Антона была очень благодарна за это — после разодетых в яркое и пёстрое Светлых, Темнейший был спасением. У Завулона, как потом Антон узнал, ещё и глаза были серыми! Просто рай.       Только вот сам Завулон не понимал Антоновой радости, так как о дальтонизме он не знал — это не то, что пишется в личном деле. Хотя должно.       Но если бы в его личном деле стояла плашка «дальтоник» — путь в поле ему бы был закрыт. Как работать в поле, не умея различать цвета в ауре? Да и вообще, как работать с нормальными людьми?       Сошлись с Гесером на том, что Антон ему не говорил (А это правда. Признания не было — Пресветлый всё понял с одного лишь вопроса), следовательно, Гесер и не занёс в личное дело.       План был надёжный, как швейцарские часы, пока на горизонте не замаячил глава Дневного Дозора.       — А ты глазами в кого пошёл — в маму или папу?       — Извини? — не понял Антон, с удивлением поднимая голову на монохромное чудовище, что было Завулоном в человеческом обличии.       — Мне просто интересно, что за гены у тебя такие, — протянул Завулон, наклоняясь ближе, с интересом заглядывая Антону в глаза. — Не подумай, что я пытаюсь затащить тебя в постель, но у тебя такие малахито… — Договорить Завулон не сумел. Городецкий просто взял его за грудки и припер к стенке.       Светлый сам не понял, почему так взбесился, зачем зажал Завулона и так яростно смотрит в полные удивления серые глаза. Глаза и глаза… но отчего-то было обидно, что такая серость, как Завулон, тоже падка на яркие цвета. Тьфу ты.       — Ни слова больше о моих глазах, понял? Иди работай лучше, — гаркнул Антон и отступил. А потом — сбежал, уверенным шагом сворачивая по коридору в собственный кабинет.       То, что его трясло, было просто побочным эффектом.       Они не говорили об этом, хотя Антон был готов к протесту. Он заранее подготовил все письменные извинения и так далее, но время шло, а бумаги с жалобой никак не было…       Побродив ещё месяц с нехорошим предчувствием, Антон махнул рукой. Тут либо ему стоит ждать подлянки огромного масштаба, либо уж успокоиться насовсем, так как Темнейшему, наверное, никакого не было дела до тараканов в голове обычных Светлых Дозорных.       Всё поменялось, когда спустя ещё месяц они оказались стоящими рядом на втором слое Сумрака.       Антон запрыгнул позже Тёмного, и успел заметить только его спину. Завулон отточенным движением справился со Светлым нарушителем и тело, ещё живое, безвольно плюхнулось в пыль второго слоя.       Городецкий подошёл ближе, просто чтобы проконтролировать законность действий. Светлый был Завулона — спорить было глупо. Шансов спасти его из цепких рук чудовища и Инквизиции не было, а поэтому Городецкий даже не пытался.       — Ночной Дозор претензии имеет? — спросил Завулон, выпрямляясь и заглядывая Антону в глаза.       И Антон застыл.       Он стоял, обалдело хлопая глазами, будто видел мираж.       Завулон приподнял бровь в удивлении:       — Городецкий?       — У тебя же серые глаза? — вместо ответа спросил Антон, неосознанно делая шаг вперед.       Настало время Завулона обалдело хлопать глазами цвета янтаря.       — Я демон, Городецкий. У каждого из нас ярко-жёлтые глаза в Сумраке.       Антон молчал, не мигая рассматривая это удивительное сочетание цветов. Янтарь — единственное, что Городецкий видел со всей полнотой. Там не было зелёного или синего, там были только те цвета, что наполоняли мир Антона — жёлтые, оранжевые и красные.       Городецкий мог отличить янтарь поддельный от настоящего по одному лишь цвету, потому что не было более красивого и правильного сочетания цветов в существовании Городецкого, чем в этом камне, но теперь он готов был поклясться, что ошибался.       Глаза Завулона в Сумраке были сто крат ярче и красивее, чем самый красивый янтарь мира.       Антон задохнулся, если бы мог дышать сейчас — слишком яркая вспышка света и цвета в этом монохромном мире, она была сравнима со вспышкой сверхновой в мире Городецкого, и он совершенно не знал, куда от неё деться.       Он завороженно смотрел в глубину глаз, взглядом мерил медовые пустыни на дне сетчатки и провожал яркие блики. Это было похоже либо на эффект от ЛСД, либо на космос, на взрыв звезды, что своей силой разгоняет по кругу безумное количество фотонов в бескрайнюю пустоту вселенной.       Городецкий был готов поклясться, что Земле светит не солнце, а эти глаза.       — Антон, ты меня пугаешь. С таким видом обычно идут маньяки на своих жертв.       Городецкий вздрогнул, и наконец заметил за яркостью глаз их обладателя. Моргнул, отступил на шаг. Хотя это мало что дало — Завулон всё равно был очень близко. Антон и не заметил, что он машинально подошёл ближе…       — Извини. Просто глаза…       — Красивые? — лукаво спросил Завулон, оскалившись.       Антон был не в силах не смотреть на хитрый прищур. Кивнул.       — Значит тебе можно, а мне нельзя?       — Прости?       — Я бы с таким же удовольствием попялился в глаза и тебе. Но почему-то ты решил, что я этого не достоин.       Городецкий смутился лишь слегка. Он хотел было заорать со свей горечью прожитых лет, что Завулон не понимает и никогда не сможет понять — он-то цвета видит! Видит и янтарь, и даже этот чертов малахит! А Антон - нет. Ничего он не видит. Ничего не знает. И не знал бы никогда, если бы не этот случай.       Людей с зелёными глазами дофига и больше, Завулон спокойно может разглядывать вообще чьи угодно глаза, а Антон… А Антону на светофоре зелёный и жёлтый одинаковым цветом горят! Это просто несправедливо, почему он не может получить и свою каплю эстетического удовольствия в этом серо-желтом болоте?       Но промолчал.       Завулон ещё несколько секунд подождал ответа, а потом вздохнул.       — Ладно уж, решим вопрос с взаимолюбованием как-нибудь попозже. С таким восторгом мне ещё в глаза не смотрели, не могу же я отказать тебе после такого, — хмыкнул Завулон. — До встречи, фетишист.       Антон открыл было рот, чтобы возмутиться, но Завулона (а с ним — и Светлого, про которого Антон благополучно забыл) уже и след простыл.       Городецкий бездумно пялился в серость второго слоя, будто не веря в то, что сейчас произошло.       Как флэшбеками загорались все те цвета, которые Антон нашёл в чужих глазах, те цвета, о существовании которых он даже и не знал.       Если весь мир его был серостью обычно, то после такого, он стал не то, что одноцветным… он стал бессмысленным. Совершенно пустым, бесцветным абсолютно.       Теперь серый ему казался пустотой, а то, что он раньше звал жёлтым, резко стал серым.       И не имело смысла ничего, кроме горящих янтарём демонических глаз.       Он чувствовал себя жуком в янтаре — сплюснутым намертво, поглощенным этим камнем, этими глазами… но нельзя сказать, что ему это не нравилось.       Кажется, Антон за раз начал разбираться в том, в чем доселе никогда не разбирался - и в жизни, и в цветах.