Не спрашивай разрешения

Еще Виктор слишком хорошо помнил один из дней – весенний день в лаборатории, когда ветер заносил в открытое окно запахи цветущих деревьев, и невесомые пылинки над их столом кружились в ярком солнечном свете. Виктор едва ли видел красоту залитого солнцем Пилтовера, и едва ли ощущал свежесть напоенного ароматами воздуха – в последнее время он все чаще кашлял, стоило только сделать глубокий вдох. Однако в тот день, в тот момент даже здоровье его не беспокоило – Виктор и Джейс, запустив экспериментальную версию хекс-когтя, смотрели, как лазер вскрывает гранит ювелирным, нитевидным разрезом. Хекс-самоцвет работал, как положено, исправно подавая энергию, но они уже какое-то время ломали голову над самим механизмом лазера, стремясь добиться максимального подчинения руке и уменьшить диаметр луча для работы с мелкими предметами. Виктор был «оператором», управляя инструментом – он чувствовал необыкновенное воодушевление, практически сродность с перчаткой на кисти, хотя обычно ведь он не горел желанием использовать изобретения типа тех же рукавиц атланта – они были слишком массивны для него. Хекс-коготь же показался Виктору инструментом изящным, но таящим обещание силы – с ним Виктор мог делать то, что никогда не смог бы своими слабыми человеческими руками. Поводя ладонью, направляя лазер, он, пожалуй, впервые увлеченно перекатывал в сознании мысль: «Технологии надежнее человеческого тела». Вероятно, Виктор так думал, потому что именно его тело было хрупким и ненадежным. И когда лазер заработал именно так, как было задумано, Виктор привычно усмехнулся Джейсу через стол – в этом чувстве взаимного единения, когда они дорабатывали проекты и соображали, казалось, в унисон, перебивая друг друга, чтоб закончить предложение. Обычно, когда лабораторные испытания увенчивались успехом, или удавалось совершить настоящий прорыв, как когда заработал первый прототип хекс-врат – Джейс хлопал Виктора по плечу, даже тормошил от избытка эмоций, а Виктор только улыбался тихо и довольно – ему, возможно, хотелось прыгать от радости по лаборатории – но прыгать ведь он не мог. И сейчас, сняв с руки перчатку управления хекс-когтем, Виктор, вскинув голову, посмотрел на Джейса, а Джейс посмотрел на него, и Виктор чувствовал себя так привычно для этой лаборатории: он не помнил, как прошли последние пару часов, увлеченный работой, он знал, что стоит ему произнести какую-то идею – Джейс ее тут же подхватит, проанализирует, отзовется – что Виктор сразу, не сходя с места, услышит мнение – удачна его мысль или же она полная чушь, или Джейс озвучит встречное предложение... Они просто стояли и смотрели друг на друга, окрыленные собственными достижениями. Но в этот раз Виктор не стал всего лишь меланхолично улыбаться – захваченный смесью возбуждения душевного, которое испытываешь, занимаясь любимым делом, и возбуждения физического, потому что Джейс, увлеченный работой, всегда казался Виктору невыразимо привлекательным в своем энтузиазме – Виктор, даже не взявшись за трость, пересек разделявшее их пространство вокруг стола, положил ладонь Джейсу на щеку, подался вперед и порывисто его поцеловал – потому что теперь он, наконец, мог себе это позволить. Джейс откликнулся с готовностью, все еще распаленный удачей разработок – все еще запыхавшийся, потому что только что бегал вдоль стола, восторженно комментируя мощность лазера, которой удалось добиться благодаря источнику питания из самоцвета. Возможно, тот факт, что его возбуждает вид Джейса Талиса, увлеченного работой, делал Виктора сумасшедшим, потому что на работе во имя своей продуктивности надо работать, и Виктор в последние дни напрочь изменил этим принципам, обжимаясь с Джейсом по всем углам – но Джейс целовал Виктора в ответ с тем же запалом, с каким рассуждал во время их совместных мозговых штурмов, и разум Виктора, его благословенный прагматичный рассудок, напрочь покинул Виктора в этот момент. И Виктор думал, посасывая язык Джейса, постанывая ему в рот и крепко обхватывая за плечи, что что-то ведь между ними есть, кем бы Виктор ни являлся – Джейс на него всегда смотрел, как на человека, который поймет, как на равного, и Виктор был почти уверен – ни с кем на свете Джейс Талис больше не сможет достигнуть... подобного взаимопонимания в научных изысканиях. Однако то, что они сейчас делали, к науке ни малейшего отношения не имело. Джейс слегка подтолкнул Виктора к столу, оторвался от его губ, окинул вмиг поплывшим взглядом и растерянно сказал: – Это действительно... так заводит, наши открытия, – и глупо хихикнул, и принялся наощупь дергать пуговицы у Виктора на ширинке, снова припадая к его губам. И Виктор хотел бы утверждать, что в лаборатории у него всегда ясная голова – но голова сейчас кружилась, и он держался за Джейса, и в груди что-то странно трепетало, и он будто бы чувствовал себя по-настоящему счастливым: оттого, что он целуется с Джейсом, оттого, что они успешны и признаны, и, судя по всему, будут только дальше продвигаться в своих открытиях в ближайшие годы. Виктор часто дышал, заводясь от поцелуев, однако хрипы в горле не забулькали, не перешли в кашель, и Виктор совсем даже позабыл в этот момент, что регулярно теперь просыпается, задыхаясь по утрам. А затем Джейс сделал то, отчего этот весенний день в лаборатории навсегда отпечатался в памяти Виктора, как какая-то нереальная в своей идеальности, в заполонившем его удовольствии греза. Джейс, взявшись за ремень Виктора и резко сдернув с него брюки, так, что они снова повисли на ортезе, опустился перед Виктором на колени. Он приподнял край рубашки Виктора, сместив руки на его талию, удерживая ткань, наклонился, и Виктор ощутил в паху его теплое дыхание. Затем Джейс быстро поцеловал выступающую тазовую косточку Виктора, а еще через секунду Виктор почувствовал на своем члене теплую влагу его рта. Это был первый в жизни Виктора минет, который делали ему. Это оказалось так обволакивающе, губы Джейса скользили по члену Виктора, пропуская глубже, и Виктор едва удержался от того, чтоб не толкнуться – ему так сильно, так сильно хотелось больше погружения в чужой влажный рот. Помимо плотно обхватывавших член губ Джейс работал также языком, что добавляло еще больше потрясающих ощущений – член Виктора не просто обволакивало, язык Джейса скользил вдоль ствола, обводил головку, ласкал уздечку – Виктор даже представить не мог, что может быть настолько... настолько хорошо, настолько полная стимуляция по всей поверхности его члена. Он все еще приопирался на стол – иначе, кажется, просто рухнул бы на подгибающихся ногах. Длинно простонав, Виктор запутал пальцы в коротких волосах Джейса, с трудом удерживаясь от желания сжать руку в кулак, зафиксировать и толкнуться глубже – иногда Джейс будил в нем какой-то звериный голод, нечто такое, что изумляло спокойного и сдержанного Виктора в самом себе. Почему-то с трудом верилось в происходящее, ведь Виктор действительно полагал, что может увидеть лишь в собственных фантазиях Джейса Талиса на коленях перед собой, и то, как пухлые губы Джейса будут скользить по его члену, и как Джейс будет бросать взгляды на него снизу вверх, а затем прикрывать глаза, сосредоточившись на своем занятии, и какой у него при этом будет распутный вид. Пальцы Виктора все же сжались у Джейса в волосах, и Джейс промычал что-то покорно – рот-то занят – но Виктор ощутил вибрацию на члене от издаваемых Джейсом звуков. И снова это повторилось, движения вперед-назад, бархатно-обволакивающие движения языка – Виктору становилось тяжело не то что контролировать себя, а вообще сохранять ясный рассудок – перед глазами все плыло от удовольствия. Он сжал в кулак волосы Джейса сильнее, просто потому, что испытывал потребность во что-то вцепиться, чтоб сдерживаться. Однако позорный скулеж все же сорвался у Виктора с губ, когда Джейс подался вперед сильней, и член Виктора коснулся задней стенки его горла. Еще несколько движений на грани, еще несколько этих мучительных скольжений губ, проникновения глубже в рот Джейса, наполненный скопившейся слюной, пошлые хлюпающие звуки – и Виктор не выдержал: он отпустил волосы Джейса, провел руками вниз, обхватил Талиса за шею под затылком как мог бережно, и, придерживая, толкнулся сам раз и другой, понимая, что вот-вот сорвется в частое голодное втрахивание, понимая, что должен себя остановить... Джейс захлебнулся слюной с влажным звуком, однако, вместо того, чтоб отпустить его, Виктор именно от этого подался вперед, вжимая лицо Джейса едва ли не себе в пах, и начал толкаться ему в горло – это было так, так хорошо-влажно-глубоко-плотно, ведь, в конечном итоге, это Джейс брал Виктора, и Виктору не с чем было сравнивать новое для него чувство погружения члена в теплую податливую плоть. Он опять признал только, что даже восторг от научных достижений меркнет и бледнеет по сравнению с этим примитивным удовольствием от человеческого секса, а интеллект и дух, оказывается, пасуют перед удовлетворением тела, потому что... потому что даже близко ничто, даже катарсис ученого-энтузиаста, не сравнится вот с этим. Он не сможет принадлежать науке и господству разума, а не Джейсу Талису, пока в нем остается что-то физическое – понял Виктор с отчетливой ясностью. Виктор трахал Джейса в рот, совершенно утратив контроль над собой, и Джейс, хоть давился иногда и издавал задушенные звуки, позволял ему делать это – несмотря на то, что Джейс мог бы вырваться из хватки слабых рук Виктора достаточно легко. Виктор смотрел на Талиса сверху вниз, сам не слишком веря, что делает это, что может позволить себе быть грубым – однако вид Джейса, то, как член входит ему в рот, как из уголка губ тянется ниточка слюны, как Джейс жмурится от резких глубоких проникновений, и на ресницах его скапливается влага, а лицо полыхает – весь этот вид только еще больше заводил Виктора, он не мог даже представить, что Джейс когда-нибудь окажется в его власти в таком состоянии, и будет покорен – ведь Джейс был способен его остановить. Впрочем, зная Джейса – возможно, он просто не мог воспротивиться немощному калеке, боясь навредить. Мысль Виктора разозлила и заставила двигаться еще резче, сжав руку у Джейса под затылком почти болезненно. Он вгонял член на всю длину, и Джейс касался носом его лобковых волос. Какая-то странная блажь находила на Виктора в лаборатории: казалось, здесь должен был царить дух разума, однако они трахались на рабочем месте с диким остервенением. Кажется, Виктор действительно бывал слишком возбужден и взбудоражен от научных открытий – каким бы ненормальным это ни выглядело. Наука его... опьяняла, что ли? Лишала контроля над собой, как лишают наркотики или алкоголь? И, возможно, эта странная обуявшая его смелость, ощущение силы и свободы, которое находило на Виктора в этом помещении, и которых на самом деле у него не было, заставило Виктора сделать то, что он делал. Почувствовав приближение оргазма, он, совершив еще несколько финальных толчков, посмел снова схватить Джейса за волосы, оттянуть голову Талиса назад, вынимая из его рта одним движением влажный блестящий от слюны член и кончить Джейсу на лицо. Семя заляпало Джейсу скулу и вязко стекало по щеке, к губам, капли попали на кончик носа и волосы, и Виктору стоило ужаснуться, потому что это было грубо и грязно, однако он смотрел на Джейса, на потеки своей спермы на его лице – и чувствовал сытое удовлетворение, животную радость обладания – он пометил Джейса сокровенной жидкостью своего тела, и находил это зрелище невыразимо прекрасным, потому что все, что хотел Виктор – иметь право сказать про Джейса Талиса «мой», однако именно это было ему совершенно недоступно. Джейс не мог принадлежать кому-то вроде Виктора – он мог принадлежать городу, миру, прогрессу, будущему, жизни, или кому-то столь же выдающемуся и смелому, как он сам. И вот эта картина навсегда запечатлелась в памяти Виктора: весенний дневной свет падал на лицо Джейса, и Джейс, встрепанный, раскрасневшийся, моргал недоуменно, глядел на Виктора расфокусированным взглядом, не вполне, кажется, понимая, что произошло, губы Джейса блестели, подбородок был мокрым от слюны, и белесая сперма растекалась по смуглой коже. В ярком естественном освещении Джейс казался действительно золотым, купающимся в солнце. Он сделал глубокий вдох, словно очнувшись, провел кончиками пальцев по своей щеке, размазывая сперму лишь сильнее, и неосознанно слизнул с пальцев. Виктор шумно задохнулся, дурея, настолько жест показался ему возбуждающим. Хоть какая-то возможность заявить свои притязания на Джейса, потому что произнести вслух, как он хочет Джейса – вот такого – себе и только себе – Виктор, конечно же, не мог. После этих теплых цветущих дней, когда весна перевалила в лето, а в Пилтовере прогремел День Прогресса, и прогремел с самыми неожиданными неприятными последствиями – все, кажется, и пошло наперекосяк. Покатилось снежным комом, нарастая, и Виктор мог лишь смотреть, как предсказуемо Джейса уносит за пределы их лаборатории неудержимый поток событий, и что Джейс органично смотрится – там, в зале совета, а Виктор лишь сливается с тенью, пытаясь спрятаться, не привлечь внимание к тому, как часто вместе с кашлем из его рта вырываются сгустки крови, и что, объективно, среди резонансных потрясений города до умирающего Виктора никому нет дела. Довольно часто, анализируя в будущем прошлое своим свободным от эмоций разумом, Виктор приходил к выводу, что, пожалуй, сам же все разрушил – оттолкнув Джейса, слишком испуганный тем, что разваливается даже сильнее, чем обычно, что если Джейс заметит – только и останутся жалость и навязчивое беспокойство. Чудом казалось и так, что Джейс его захотел. Но кто хочет истекающих кровью, кто хочет хрипящих при каждом вдохе? Что осталось бы от влечения Джейса, если бы он увидел Виктора еще и таким? Поэтому Виктор не слишком стремился удержать Джейса, когда тот мчался в Совет решать дела города – Виктор фанатично корпел над ядром, мечтая найти для себя исцеление, желая предстать перед Джейсом в конце-то концов не угасающей иссохшей тенью человека. Но до упомянутых событий, до дурацкого разговора, когда Виктор все испортил, еще оставалось несколько дней, и еще оставалось несколько счастливых моментов – потому что Виктор действительно был счастлив, когда они устраивали презентацию для Хеймендингера, до того, как упрямый йордл не позволил продемонстрировать миру самоцвет. И Виктор был действительно счастлив, когда Джейс поднимался на сцену в День Прогресса с речью. Но это было еще лишь будущим. А потом, когда оно стало прошлым... Через много лет, Виктор, уже уверенный, что сбросил с себя бремя страстей человеческих, что тело над ним не властно, что плоть презренна, а вечен лишь металл, что сердце его лишь мотор, и что чувствовать он не умеет, и что ему остался лишь шаг, чтоб освободиться от всего, стать непостижимым и совершенным... механизмом, венцом эволюции – Виктор иногда закрывал глаза, и видел как наяву лицо Джейса в солнечном свете, прекрасное в низменности того, чем они только что занимались, перепачканное телесными выделениями удовлетворения человеческой похоти, и все равно при этом как-то возвышенно сияющее – хоть блестели на его коже потеки спермы и слюны, и пот, и все это должно было отвратить Виктора с его стремлением к механизации, теперь, когда он пересмотрел свои взгляды на человечество. Однако стоило Виктору только представить – и кровь его закипала. И годы спустя, приложив массу усилий, чтоб изжить в себе желания – Виктор все равно желал Джейса, голодно, тоскливо, неистребимо, навязчиво, он все так же хотел иметь право сказать про Джейса Талиса «мой», и, хоть никогда бы не признался, хотел Виктор этого больше, чем завершить великую эволюцию, спасти Заун от нищеты и опасного производства, построить справедливый, лишенный человеческой подлости мир – среди этих возвышенных целей, направленных на благо других, Виктор тайно и отчаянно желал лишь одну вещь для себя. Желание было глупым, ненужным, отвлекающим. И если бы Виктор завершил свою эволюцию – желание пропало бы, словно мастерски удаленное ножом хирурга. Это был способ избавиться от зудящей, мучающей, ноющей потребности – действительно действенный способ, единственно верный способ, потому что другой способ был попросту невозможным: Виктор успокоился бы, и Виктор был бы счастлив, заполучив Джейса. Потребность в счастье также была чертой исконно человеческой, и Виктор полагал: избавившись от нее, он наконец перестанет чувствовать себя неполноценным, чувствовать, что он во многом ошибся, многое потерял, а жизнь была к нему несправедлива. Механизмы не испытывают потребности в счастье. Механизмы просто исполняют функцию. Виктор уже достиг так многого: он избавился от ущербностей своего тела, больше не стоило волноваться, что он слаб, что уступает даже нищим заунским оборванцам, которые, не имея надежд на будущее, имеют, тем не менее, возможность лихо прыгать по крышам, и хотя бы их сила никогда их не подводит. И Виктор исправил в себе столь многое, но не мог исправить что-то внутри себя, не мог докопаться и выдрать из груди – горячую и отчаянную любовь к Джейсу Талису, завязанную на голодном желании, которое никуда не уходило, потому что, стоило Виктору, обладающему чужеродной внешностью, металлическими конечностями и железным позвоночником, закрыть глаза, и расслабиться, и рухнуть в свои мысли... ...и он видел... ...видел лицо, свою сперму на чужой щеке, и как падает Джейсу на лоб растрепанная челка, и сквозь волосы пробивается солнечный свет, подчеркивая живую, естественную, человеческую красоту Джейса Талиса сияющим ореолом.