Ржавое небо

      Вы что-нибудь слышали об «оплавках»?       Нет, речь не о частицах материала, который остается после сплава железа в какие-то детали или оружие. Это слово имело для нас совершенно другой смысл, что-то вроде особого имени нарицательного — если вы служили на Немезисе, вы обязательно должны его вспомнить.       Так вот, если бы вы оказались там лет семь назад и услышали в свой адрес слово «оплавок», я должен сказать, вы бы вряд ли обрадовались. Особенно, если вас по незнанию спутали с первогодкой — вообразите себе, такие конфузы там правда случались, и нередко!       Когда-то солдаты корабля Немезис называли так тех, кого только что выпустили с нашего бортового мини-конвейера. «Мини» сказано иронично: по размерам его помещение превышало капитанский мостик, но, говорят, в сравнении с кибертронскими, это — сущая безделица. С другой стороны, он дал нам всем жизнь — я не знаю, что случилось с ним теперь, и какая судьба была у самого Немезиса (подозреваю, его от греха подальше разобрали на части), но первые мои воспоминания появились именно в стенах этого маленького завода.       Несмотря на всю обидность прозвища, «оплавок» — лучшее, что мог услышать кон, выходя из активационного центра. Не приведи господь было встретиться с Саундвейвом, или, чего доброго, Старскримом — последний, говорят, и пристрелить мог прямо на пороге, если у него было плохое настроение. Сомневаюсь, что коммандер действительно лишил кого-то жизни сразу-таки у входа в центр: наш медбот ревностно следил за тем, чтобы у новых рекрутов не было ни царапинки на теле. Так было со мной, и я много раз видел, как он опекал совсем новорожденных — до первого внятного слова с их стороны, по крайней мере. Мы были благодарны и за это; иногда, когда мы натыкались в коридоре на какого-то офицера, велика была вероятность, что нас либо не заметят, либо, что еще хуже, все-таки засекут — и тогда ползи обратно к Нокауту, вправлять челюсть.       «Оплавком» рекрут переставал быть до первого года жизни — ну или до какого-нибудь достижения, за которое его стали бы уважать собратья. Как сейчас помню: стоишь, весь такой молодой, энергичный, а вокруг тебя полная казарма уставших ободранных вехиконов, которым автоботы подпротили настроение и лица. Само собой, какие у них могли быть развлечения, кроме хайгрейда? Вот и гнобили новичков, как могли.       — Э, ведро ржавое, — вехиконы-колесники почему-то считались какими-то второсортными: мне, наверное, повезло, что я по крайней мере не был шахтером! — Тебя из чьего трупа собрали? Какой Квинтессон так провинился перед Мегатроном?       Даже сейчас, вспоминая это, я не могу всерьез на них сердиться: не столько потому, что, признаться, сам когда-то таким грешил, сколько потому, что они это не со зла говорили. Так тебя принимали в компанию — для вас, вероятно, прозвучит странно (автоботская этика, впрочем, никогда не основывалась на намеках), но если кона намеренно игнорировали и отказывались над ним пошутить, для него это была проблема.       А так ты, по крайней мере, мог знать: раньше «оплавками» здесь были все, кто теперь дразнил этим словом тебя, и раз уж они стали достаточно взрослыми, то и ты станешь. Надо только подождать и завести правильных друзей.       Я тут упомянул «сборку из чьего-то трупа». Звучит явно не как комплимент, правда же? Только это была совсем не шутка: было предельно очевидно, что сырья в шахтах очень часто не хватало для покрытия всех потерь, поэтому иногда командование шло на… не совсем этичные меры. Не могу знать наверняка, сделан ли я был из «свежего» металла, или мое тело переплавили из корпуса какого-то бедолаги. Спроси у кого-то из товарищей, и тебе непременно ответили бы: мало того, что твои материалы «многоразовые», так еще и принадлежали они акулоидам, чомпазоидам и прочей нечисти поочередно. Помню одного парнишку, святая наивность, наслушался всех этих анекдотов, а так как с иронией у него было ну совсем плохо, ходил по кораблю унылый и даже оружие в руках держать не мог — вот настолько сильно расстроился!       На деле нам не сообщали такое, потому что официально никто этого не подтверждал. Мы как-то отважились спросить у Нокаута, какой процент из всех вехиконов на судне состоял из трупов бывших товарищей, так тот возмутился, как будто принял за личное оскорбление. Внятного ответа мы тогда так и не получили, а спрашивать у кого-то вроде Старскрима не решились — поэтому просто сошлись во мнении, что все наши теории верны, если начальство так сильно пытается это отрицать.       Сейчас я думаю, что правда была где-то посередине. Что были случаи, когда в центр активации завозили мертвых сослуживцев и из них давали жизнь нам, однако подавляющее большинство все-таки сделали с нуля. Эта мысль помогает мне не хотя бы чувствовать тошноты, прошу меня простить.       Вот в чьем происхождении мы точно не сомневались, так это в офицерах. Им, как вышестоящим, дресс-код не полагался — хотя мы точно знали, что уж их-то ковали лично кузнецы миллионы лет назад. Но мы с нашими дизайнами, откровенно сказать, чувствовали себя чем-то большим, чем просто десептиконами: мы служили под эгидой самого Мегатрона! А значит, и внешний вид у нас должен был быть подобающий — мало ли какой заблудший кон явился бы на Землю. Встретил бы он нас, таких эстетично одинаковых, и сразу бы понял, с кем имеет дело. Ни разу это, правда, еще не спасало нас от рефлекторной атаки каждого вновь прибывшего — но в теории должно было, так что мы не жаловались.       Теперь, когда необходимость в дресс-коде отпала сама собой, я заимел возможность выбирать цвета, какие сам пожелаю: и в первый послевоенный год я, наверное, перепробовал все самые безумные окрасы, на которые хватило моей фантазии. Желтый, зеленый, оранжевый, цвет умирающего вехикона и даже комбинации из них — правда, под конец я более-менее пришел в себя, и остановился на том окрасе, который был при мне с рождения. Очень может быть, что я тем самым неосознанно цеплялся за прошлое — мне знакомый психиатр пытался что-то такое объяснить, сейчас не упомню дословно. Суть в том, что чем больше ты свободен от былого, тем сильнее оно тебя привязывает к себе, и только впечатления, сравнимые с прошедшими, способны снова вернуть тебе радость жизни.       Мне до сих пор очень странно думать, что все эти факты из моей биографии — всего лишь воспоминания, вернуться в которые не получится ни при каких обстоятельствах. Я не хочу сказать, что это плохо, как-никак была война — много друзей погибло, да и сам я едва выжил в ее огне. Просто на тот момент это была вся моя жизнь: это была моя единственная жизнь, которую я знаю и помню, ради которой меня вообще создали, и если сравнивать ее с большим, необъятным и чужим Кибертроном…       Домой вернулись все, кроме нас. Кроме меня: моим домом, при всем том, что я — самый настоящий меха, навсегда была и останется планета Земля, третий звездный сектор, бывшая исследовательская станция Триптикон, более известная под названием «Немезис».       Но довольно тяжело знать, что даже среди «своих» поддержку такой точки зрения придется очень хорошо поискать.       Дел лично у меня после отстройки Кибертрона не прибавилось: из важных событий я помню только суд над всеми десептиконами, где конкретно нас признали жертвами, впутанными в войну с малолетства, а затем просто отпустили на все четыре стороны. Я не привык жить в таком темпе — спокойном и размеренном: мне нужно хоть чем-то заниматься. Балкхэд сказал, что мое стремление выполнять чьи-то приказы сделает меня хорошим работником, но ограниченным ботом. Не могу не согласиться — и все-таки, корабельной атмосферы мне не заменят никакие Заклепочные поля или Маргенцевы горы.       Недавно вот подвернулась вакансия смотрителя в какой-то передвижной тюрьме: колесят, мол, из галактики в галактику, собирают моих бывших сознаковцев, которые буянили сверх нормы, да отвозят обратно на Кибертрон для суда. Мне это подходило: заключенные находились в стазисе, а значит, особенно следить за ними не надо — а у меня как раз нашлось бы время разложить по полочкам все воспоминания, кроме которых у меня ничего больше не осталось. Это была отличная возможность подумать о всяком — разумеется, я согласился.       Ну и работа меня, соответственно, не разочаровала: вы знаете, в какие-то моменты, когда мне удавалось побыть наедине, я иногда представлял, что коридоры Алкемора чем-то были похожи на мой родной Немезис. Что миниконы-смотрители, которых тут было ощутимое большинство, ездили рядом почти так же быстро, как, бывало, мои собратья по сборке наперегонки в масляную баню. И двигатели шумели, как около нашей казармы — в самом-самом хвосте корабля (пускай и здесь они располагались ближе к середине). Я был на своем месте, кажется — почти впервые с того момента, как Шоквейв в панике отогнал наш корабль с орбиты Земли.       Только у меня появилась дурная привычка: время от времени я, слегка забывшись в фантазиях, мог по несколько секунд пялиться в стену или в любую другую точку, как если бы перед моими глазами внезапно возник какой-то другой вехикон, похожий на меня. Иногда я представлял себе конкретных конов: собратьев по сборке, Хеппи, даже командующих — правда Мегатрона никогда не представлял, можете быть уверены.       Их образ настолько впечатался в мою память, что я готов поклясться: первые пару секунд, что я вот так смотрел в пустоту, я действительно видел перед собой контуры знакомых лиц, и только затем они медленно-медленно растворялись в пространстве.       Наверняка, со стороны я выглядел глупо или поломано; может, я и правда был таким. Так или иначе, вспомнить, что единственной моей проблемой когда-то был вопрос, не сделан ли я случайно из ноги чомпазоида, было приятно. Я будто бы снова чувствовал внутри азарт — когда я знал, что ни черта не умею, кроме трансформации, но все равно лез в бой с автоботами, которые были старше меня раз в двести. Или когда прятался в толпе от разъяренного Лорда, который, к нашему великому счастью, не умел нас различать — или когда разговаривал с тем же Хеппи, в конце концов. Это все длилось не больше секунды, но только так — только на похожем корабле я мог почувствовать флер тех воспоминаний, которые по-прежнему оставались дорогими мне. На Кибертроне, знаете, не было и этого.