Раскаяние

      Ммм... Что ж. С чего хочется начать? Я тот ещё говнюк и подонок. Хотя, это даже мягко сказано. Нет столько слов, чтобы описать, насколько я ужасный человек. Я знаю, почему я себя так вёл, но это совершенно меня не оправдывает. Даже если весь мир мне скажет "ты не виноват", я буду винить себя до конца жизни.       Мой старший брат инвалид с детства. У нас были хорошие отношения до моего переходного возраста. Несмотря на прикованность Лео к инвалидной коляске и относительной слабостью рук, мы действительно хорошо дружили. Но потом что-то случилось. Мы живём втроём: мы с братом и отец. И он (отец) стал всё чаще уделять внимание Лео. Было чувство, словно меня вообще нет. Я тот же ребёнок и мне нужно не меньше внимания, но всё оно уходило брату. Каждый раз. Мне уделял внимание папа, но насколько оно было незначительным по сравнению с тем, как он заботился о Лео. Агх... Я помню, что он вёл себя отвратительно. Не всегда. Его иногда переклинивало, и он начинал вести себя, как истеричка. Ужасно, он кидался вещами, едой, сам себя бил и бил всех, кто к нему приближался, но как только получал то, что хочет — сразу успокаивался. Папа очень переживал в этот период времени за него, сильнее обычного, и я видел, что ему приходится пить таблетки от бессонницы, что вылезла на фоне стресса.       — Ты его ненавидел?       В тот период — да. Я чувствовал, как Лео меня бесит, злит и... Вызывает отвращение. Его поведение выводило меня из себя, поэтому я стал над ним издеваться. Я повторюсь, я этим не горжусь, ничем сказанным сегодня, я лишь хочу высказаться и, наконец, отпустить всё это. Хотя я понимаю, что оно навсегда останется лежать на моих плечах.       — Если тебе будет от этого легче, Рафаэль, то я тебя не осуждаю. Вдруг после сегодняшнего дня тебе понадобится ещё один сеанс — я буду не против тебе помочь.       — Не нужно, я в порядке. Одного раза хватит, остальное я уже буду налаживать непосредственно с Лео, а не с психологом. Не сочтите за грубость, — я закинул ногу на ногу и лёг на спинку мягкого кресла. — Я продолжу?       — Да, конечно.       И я, и Лео вели себя отвратительно во время пубертата. Однако его поведение максимально заканчивалось истериками раз в месяц, а я... Я стал портить ему жизнь ещё сильнее.       Всё началось с того, что я просто заставлял его грустить из-за своего состояния ещё больше. Наверняка неприятно, когда другие хвастаются? Ему тоже было неприятно слушать меня.       Вернувшись домой из школы, первым делом я зашёл на кухню. Лео ковырялся ложкой в йогурте со скуки, отец доедал свою порцию.       — Как дела в школе? — я ждал этого вопроса, потому на мое лицо несдержанно выползла улыбка. Мне казалось, что я лыбился во всё хлебало, иначе я не могу объяснить боль на скулах.       — Ох, чудесно, — встав в самодовольную позу, я взмахнул рукой, практически защебетав. — Мы сегодня играли с моими новыми друзьями в футбол, гоняли мяч почти два часа, — неосознанно мой взгляд упал на Леонардо, что завис. — Они все такие классные и разные, я даже удивлён, насколько разнообразными могут быть люди вокруг, — неожиданно последнее слово получило бо́льший акцент, нежели остальные. — Завтра мы идём в кино.       — Это замечательно, Рафаэль, — улыбнулся папа, было приятно слышать, как он счастлив за меня. — Я рад, что у тебя всё хорошо с друзьями в новой школе, — он поднялся, потрепав меня, а потом калеку по макушке. — Я на работу, буду поздно.       — Пока, — помахал я ему вслед, но после сразу же посмотрел на брата со злой улыбкой. Лео взглянул на меня коротко, после продолжил доедать свой несчастный йогурт, нахмурившись.       На самом деле подобные продукты — это единственное, что он может поедать без чужой помощи. Мне приходилось его кормить, выгуливать, катать по дому и мыть. Честное слово, мне иногда хотелось его столкнуть с лестницы или горки. Настолько он меня раздражал тем, что я в своё свободное время должен заботиться о нём. Я считал это несправедливым. Я подросток, мне хотелось гулять, тусить и, в целом, явно не думать о том, что мой брат-инвалид опять чего-то захочет. Я один раз набрался смелости высказать это отцу, ну и, конечно, ясное дело получил не тот ответ, на который рассчитывал. Он сам сильно устал и наругал меня за подобное неуважение к Лео. Я был так зол, что по итогу накричал на него.       Войдя с неприятным топотом, от которого у меня заболели пятки, в гостиную, я со всей силы вырывал телевизор из розетки, пока брат смотрел своё тупое шоу, и сказал: «Это всё из-за тебя! Я даже не могу спокойно погулять и отдохнуть, потому что ты! Ты постоянно нуждаешься в тупой помощи, ты хоть представляешь, как меня это задолбало?!» — я оттолкнул его от телевизора подальше. Хотя, он всё равно не смог быть наклонится и вставить в розетку вилку: она была за телевизором и слишком близко к полу, что для него уже было испытанием.       — Я не виноват, что родился таким! — психовал Лео в ответ по понятным причинам. — Если ты настолько туп, что обвиняешь меня в тех вещах, в которых я не виноват, то у меня плохие новости для твоих учителей!       — У тебя даже учителей нет, Лео! Так что заткнись! — я готов поклясться, что был готов взорваться от ненависти к нему, как и он, кстати. Однако я мог физически высвободить свою агрессию. Лео — нет. — Сиди теперь, смотри в стенку, если ты такой умный!       И я ушёл на кухню, пока он не начал меня назойливо звать. Сил управлять коляской у него нет, потому он не просто прикован к коляске, он прикован к стулу, который может быть перемещён лишь благодаря второму человеку. Я игнорировал Лео почти десять минут, не считая того времени, когда я оставил его "подумать". Пришлось вернуться и включить чёртов телек, чтобы он от меня отстал хотя бы на час.       Я делал так не один раз. В какой-то день мы поссорились снова, я выключил телевизор, отключил роутер, забрал у него телефон и спрятал на полке. Хотя, я мог положить его прямо у него перед носом и вероятность, что он сможет до него дотянутся, такая же, как мне прыгнуть до Луны. И я не просто ушёл в другую комнату, я ушёл гулять. Я знал, что он будет всё это время просто сидеть на месте, скучно высиживать часы, я заставлял его проходить через это не один раз. Я хотел, чтобы он страдал за своё поведение.       — Раф, — в другой день он звал меня в раз... Двадцатый. — Раф.       — Да что тебе нужно?? — раскрыл я дверь в его комнату. — Что? Я занят.       — Я хочу поговорить.       — А меня волнует, что тебе хочется? Мне насрать, сиди, вдупляй в окно, — кажется, у меня даже зубы от злобы скрипели. — У меня есть дела поважнее.       — На немного хотя бы, — чуть ли не умоляющим голосом просил он меня просто поговорить, но я закатил глаза и закрыл дверь, вернувшись к себе в комнату.       Я понимал, что мои действия, когда я оставлял его посидеть в тишине и одиночестве на несколько часов, отразились на нём именно так, как я хотел. Он больше не смел повышать на меня голос, он стал желать моего внимания, ведь больше его получать не от кого. Это меня радовало. Поэтому я не останавливался.       Самое ужасное, что мне не было стыдно. Мне хотелось заставлять его чувствовать себя ужасно, и меня это устраивало. Я упомянул, что был вынужден помогать ему с ванной. И я делал это с таким выражением лица, чтобы ему становилось максимально стыдно за себя. И ему было. Я заставлял его чувствовать моё отвращение к нему в этот период. Я заставлял его извинятся передо мной за это.       — Рафаэль, если вам нужен перерыв немного, я могу выйти и дать вам проветриться, — конечно доктор заметил, как я пытаюсь не зарыдать.       — Н-нет, нет, — голос предательски скаканул, но я быстро проглотил все накатившие слёзы и пришёл в себя. — Всё в порядке, я почти закончил. Не хочу останавливаться сейчас.       Я удалял его скачанные фильмы, его любимый мультфильм, прятал его комиксы, телефон, играл с ним в "собачку" с его вещами, унижал при любом плотном контакте, особенно мытье, не упускал возможности упомянуть, как он меня достал и надоел, я ругал его за всё, что возможно, что он роняет вещи, например, я оставлял его одного, игнорировал его. Он всегда хотел поговорить со мной, но сначала ему не позволяла обида и злость, а потом я сам. Самое удивительное, что Лео ни разу не нажаловался отцу. Ни намёков, ничего не было. В каком-то смысле я ему очень за это благодарен, ведь это спасло психологическое состояния и папы, и меня. А ещё он никогда не плакал. Он злился, расстраивался, обижался, но никогда не плакал.       В один день Лео снова стал звать меня в надежде на диалог. Я взбесился сильнее обычного.       — Раф? — услышал я своё имя в этой идиотской интонации в который раз за десять минут, поэтому просто наконец вышел, но не дал ему и слова вставить, как открыл дверь за задний двор, взял за ручки коляски и живо выкатил туда. – А?       — Задрал ты меня уже, я играю, не мешай мне, чёрт возьми, — я толкнул его так, что его коляска слегка развернулась боком к дому. — Пошёл к чёрту.       И я ушёл домой. Сначала я сделал попкорна, налил себе газировки и ушёл на второй этаж в комнату дальше играть в приставку. И я забыл о нём. Я реально забыл о том, что оставил его на улице в домашней одежде. Да, у нас в штате тепло, учитывая, что сейчас лето, но он пробыл на улице в одной футболке и тонких штанах почти три часа. Три часа! Я... Я испугался сначала, когда неожиданно вспомнил о нём. Но я волновался не за брата, а за то, что я получу от отца. Я спустился вниз, открыл дверь на задний двор и замер.       Я почему-то думал, что это пройдёт, как обычно, однако Лео очень горько плакал явно минут двадцать минимум. А только услышал, как я открыл дверь, то сразу же отвернулся, продолжая жалобно всхлипывать и мычать себе в дрожащий кулак. Он не смотрел на меня. Ему было больно на меня смотреть. Мне стало так стыдно... Тем не менее, невозмутимой походкой я подошёл к коляске, видя, как Лео отвернулся ещё сильнее от меня, не желая смотреть, и отвёз его снова в дом. Он явно не мог успокоится, он плакал с опущенным лицом, подрагивая то ли от холода, то ли от душевной боли, которую я ему принёс в очередной раз. Я вжался руками в несчастную коляску, не в силах отойти из-за чувств, которые во мне вдруг появились.       Я издевался над ним почти шесть лет, всячески портил жизнь, но только сейчас, в семнадцать, я осознал, что не имел права не то чтобы делать, но даже думать о подобном. Чувство стыда и грусти, что меня резко парализовало, вернуло мне здравый смысл. То, как он плакал, разрывало мне сердце, которое так и кричало: "Я не должен больше позволять ему плакать!", но оно не понимало, что я и был причиной его горя сейчас, я был причиной, по которой он задыхается от слез. Он и так себя ненавидел, а я усугублял это. Я был на него зол, но не на столько же. Не до такой степени, чтобы выгонять его на улицу и забывать о его существовании! Я просто козёл, я понял это настолько чётко, что смог отпустить коляску с большим трудом.       Сил не было сказать "прости", я просто ушёл, поставив его у журнального стола, чтобы, когда Лео успокоился, мог включить телевизор. Я просидел в комнате весь оставшийся день, обзывая себя. Я правда ненавижу себя за это, это чувство стыда не отпускает меня и по сей день, хотя наши отношения наладились за эти три недели. Да, всего три недели назад я перестал истязаться над ним. Это ужасно, мне его так жаль, я не могу свыкнуться, что так поступил с ним. Точку в этом всём поставило то, что он сказал мне позавчера вечером.       Мы смотрели телевизор, его тупорылое шоу, до сих пор его таким считаю, ничего не могу с собой поделать. Лео был в кресле, как и всегда, укрытый пледом и с какао, которое я ему сделал. Я был на диване чуть поодаль. Брат меня позвал, я расслышал приятные нотки в его голосе, поэтому посмотрел. Леонардо развернулся ко мне через плечо с улыбкой.       — Я так рад, что у меня есть такой друг и брат, как ты, — его слова резонировали в моей голове ещё секунд десять после того, как я их вообще услышал и осознал. — Спасибо, — улыбнулся он шире, смотря прямо мне в душу через глаза. Я скупо кивнул и аккуратно встал, когда он вернулся к просмотру.       Я ушёл в туалет, закрылся там и стал бесконтрольно рыдать. Я ощутил себя ещё ужаснее в этот момент, я видел и слышал искренность в его словах и взгляде с улыбкой. Я понимал, что мой брат правда меня любит и рад, что я есть у него. А я что? Я шесть лет портил его неполноценную жизнь. Мне до смерти будет стыдно, я не могу отпустить боль, которую я принёс сам себе своим поведением. Кидаясь ножами в него, я не знал, что, по сути, протыкаю самого себя насквозь. Он простил меня, он простит меня за все мои извинения, но это никак не избавит меня от чувства, насколько я ужасный человек, что не достоин не только такого брата, но и такую семью.       Ох, главное сейчас не зарыдать, я снова с трудом держусь. Я сижу слишком сжато, я помял брюки...       — Главное, что ты осознал, что делал неправильно, — я рад, что доктор не ненавидит меня. — Осталось лишь поговорить со своим братом и точно поставить точку в вашем трудном периоде.       — У-угу, — с трудом вытащил я из своего горла, в котором был огромный ком. Ненавижу это чувство, когда хочу плакать, оно хуже самого плача, меня будто в горло тычат иглами изнутри. — Я пойду, они скоро должны быть дома после врача...       — Хорошо. Удачи.       — Спасибо.       Как только я удалился из кабинета школьного психолога, то пулей оказался на улице, а потом бежал по улице вниз, чтобы быть дома к их приезду. Я снова был рад, что отец ничего не знает, ведь он бы отгородил меня от него. И это было бы правильно. Однако мне судьба позволила упасть на самое дно, дала самому понять, в чём я провинился. Лео та ещё святоша, однако теперь я безумно этому рад и благодарен.       Подбежав к дому, я с облегчением наблюдаю отсутствие машины, поэтому спокойно вхожу в дом, поднимаюсь на второй этаж и встаю у окна. Через пять минут машина уже паркуется, а моё сердце стучит так, словно я всё ещё бегу сломя голову, а ком в горле снова прикатил. Ненавижу это чувство, но мне от него никуда не деться. Папа завозит брата домой, они о чём-то говорят, а после завозит на второй этаж, оставив отдыхать в своей комнате. После чего он сразу же уходит снова к машине и уезжает на работу.       Я выбрался из комнаты и открыл дверь в соседнюю, первым делом встретившись с немного по-спокойному удивлённым взглядом.       — О, ты дома, — обрадовался в следующую секунду тот, улыбнувшись. — Я думал, ты ещё в школе. Доктора сказали, что мои руки стали лучше работать благодаря специальной гимнастике. Как по мне, это повод пытаться что-то сделать и с ногами. Как думаешь? — от этой новости мне захотелось рыдать ещё сильнее. Я правда был рад. И был рад, что он так горячо делится этим со мной до сих пор. Агх, как же я ужасно себя чувствую сейчас, у меня ноги дрожат... Поэтому попытался аккуратно подойти ближе с очень напряжённым выражением лица, что насторожило его. — Раф, всё в порядке? — он положил анализы на стол и сложил руки вместе на коленях. — Что-то в школе случилось? — нет, не делай этого со мной. Мне и так до ужаса стыдно перед тобой, а ты за меня беспокоишься после такого? Как мне тошно от самого себя сейчас.       Я не понял, как вдруг оказался на коленях, но это к лучшему, ноги меня не держат от слова совсем.       — Р-Раф, ты чего?! — конечно он удивился, когда я так неожиданно лёг головой ему на ноги, сложив руки свободно возле головы. Тот от неожиданности поднял руки вверх, но после мягко опустил мне на плечи. — Хей... Приятель, ты в порядке? Не заставляй меня волноваться, — я совсем забыл, что ему уже девятнадцать. И он явно стал эмоционально взрослее меня, потому так быстро перестал злиться и терпел. Поэтому видеть взрослого девятнадцатилетнего парня рыдающим было для меня таким неожиданным.       — Прости... — я сказал слишком тихо, я себя даже не услышал, я знал, что я сказал только потому, что просто знал, что скажу это. Конечно Лео не услышал ни звука, только бубнешь себе на атрофированные стёгна.       — Прости, я тебя не расслышал...       — Лео, прости меня, — сказал я громче, но чёртов ком сделал мой голос очевидно дрожащим. Стыдно.       — За что? — он погладил меня по голове аккуратно. — Мне не за что тебя прощать, — ух... Это сводит меня с ума.       — Нет, есть за что, но я всё равно не хочу, чтобы ты прощал меня за то, что я делал с тобой, я просто хочу, чтобы ты знал, что мне жаль, — неожиданно открылась во мне способность говорить перед ним. — Мне ужасно жаль, я... Прости меня, пожалуйста... — я спрятался в его ногах плотнее, пытаясь не зарыдать навзрыд с минуты на минуту.       — Рафи, дорогой, я понимаю, почему ты это делал. Не нужно себя так сильно корить, я тоже был не меньшим кретином, — он пытается меня успокоить, но это работает в обратную сторону. Моя голова начинает метаться туда-сюда сама, даже на подсознательном уровне не воспринимая его слов. Всё-таки глаза заполнились слезами, я больше не смог держатся.       — Н-нет, не говори так... Я знаю, что тебе было больно, я просто моральный урод, ты не заслуживаешь такого ни за что, я не знаю, как тебе было тяжело, я не знаю, какого это, быть тобой... — я пододвигаюсь ближе, хныкнув в его штаны, которые стал сжимать в руках. — Я же... Я ужасен, мне так жаль... — голос дрожал на каждом слове, а глаза заполнялись всё бо́льшим количеством горячих слёз, которые жгли мне веки, щёки и смочили чужую одежду. — Прости меня, прости... Пожалуйста, прости, прости, прости... — замямлил я из последних сил, начав икать, как только ощутил относительную нехватку воздуха ввиду слёз. Его руки аккуратно погладили меня по волосам, после снова вернулись к плечам. Мои руки сами потянулись назад накрест, нащупав чужие прохладные пальцы. Я сжал их как можно сильнее, пытаясь в них найти хоть какое-то освобождающее прощение. И оно там было. Брат нежно сжимал меня в ответ, склонившись вниз и поцеловав в затылок три раза. — Я хотел сделать тебе больно и делал и... Я себя ненавижу за это, прости меня, прости...       — Раф, я тебя давно простил. Сейчас тебе главное самому себя услышать и простить, — Лео приятно берёт моё лицо и поднимает к себе, с любовью улыбаясь. — Прости себя. И мне тоже будет легче. Я счастлив, что ты у меня есть, правда, — я опять начинаю плакать с новой силой из-за его добрых слов.       — Хн... — ненавижу плакать, мое горло издает такие странные звуки без моего ведома, а ещё я выгляжу так, будто сожрал лимон. — Я... Прости меня... — Лео снова улыбается шире.       — Всё, тише... Ты чудесный. Встань с колен, не надо так унижаться.       — Надо... — но я все равно встал, так как он попросил. Лео приятно взял меня за щёки и стал вытирать слёзы с ресниц и дорожки на щеках, продолжая улыбаться мне. — Я не должен был так с тобой поступать, я не понимаю, за что я настолько долго злился на тебя, я... — в этот раз он меня перебил, остановив поток моих извинений.       — Раф, солнце, я тебя люблю, мне жаль, что нам обоим пришлось это пройти, но я хочу, чтобы ты себя простил, — я как дурак последний просто хлопал мокрыми глазами, пытаясь не разныться в который раз, а ведь хотелось. — Я тебя простил. Правда, давно-давно. Мне просто иногда было больно от своей ситуации в целом, а не потому, что ты что-то делал.       — Но ты отворачивался от меня три недели назад, когда...       — Я не хотел, чтобы ты видел, какой я заплаканный, — Леонардо аккуратно притягивает руки ко мне, притянув поближе, и обнимает, прижавшись к моей грудной клетке. — У тебя сердечко, как у зайчика стучит, хехе... — после этого я совсем жалобно проныл его имя, снова заныв, как ребёнок. Я его обнял за голову, склонившись как можно ближе. Мне так хотелось его обнять нормально, а не так. Поэтому я отстранился, взял его на руки и пересадил с кресла на кровать боком к краю. Сам сразу же присел между его ног, закинув свои ему за спину, а после прижался, как рюкзак. Трясучий икающий рюкзак. А он целовал меня в волосы и гладил, крепко обнимая и продолжая приговаривать тёплые слова. Я снова почувствовал себя слабым младшим братом, которым он меня считал. Наверное, поэтому он так просто меня простил...       После этого я стал проводить время с Лео. Только с Лео. Я всегда был в его комнате в сводное время. Мне теперь не хотелось ходить в школу, я хотел нагнать те года, которые благополучно просрал. И он был рад видеть меня рядом.       Так как он всегда был дома, лишь изредка уезжая с отцом к доктору, то всегда был у себя в комнате либо в гостиной за просмотром телевизора известно чего. Теперь я бежал домой как можно быстрее, сходу оставлял портфель где-то на лестнице, и шёл к нему просто поздороваться. Кажется, я боюсь его потерять. Когда я бегу домой, я испытываю именно это: страх. Как я рад, что мне, идиоту, не пришла идея реально скинуть его с лестницы. Я бы точно себя убил за такое.       — Опять своих дурачков смотришь? — я присел на журнальный столик, возле которого он сидел.       — Ув, перестань, они не дурачки, — посмеялся Лео, посмотрев на меня. — Вот ты — да.       — С чего это? — он мягко смеётся и берёт меня за руку, приятно пожмякав.       — Ну просто. Просто дурачок, — он тянет меня к себе, взяв вторую руку. — Раф, я не знаю, что я бы без тебя делал. Правда.       — Агх, перестань... — я чувствую, что смущён, поэтому живо отворачиваюсь, пытаясь не так глупо палиться своими покрасневшими ушами. — Взаимно, — он снова тепло смеётся и без конца улыбается. Я его тоже люблю, но пока стесняюсь сказать.