Маралья трава

      Заснеженный Бор с высокими соснами и похожим на пряничный домик зданием Областной станции юннатов казался сказочным лесом. На многочисленных кормушках ссорились воробьи и синицы, а редкие снежинки падали с серебристо-серого неба. Стояла удивительная глубокая тишина, точно не было города вокруг, а только лес, птицы и снег.       Лия стёрла замшевой салфеткой снежинки с очков. Шахтёрский Бор почти вернул ей предновогоднее настроение, изрядно подмоченное пропавшей настойкой.       Праздничный вечер обернулся расстройством и поисками виноватых. Лия ругала себя за недосмотр, Олеся клялась, что близко к шопперу не подходила, Андрей и Эдик синхронно разводили руками, а Ильинский на вопрос, знает ли он что-то, коротко ответил: «Нет». Так и не придя ни к какому итогу, Лия выпила рома и расстроенная отправилась спать.       — Ну, не кисни. — В красных волосах Олеси белел снег. — Подумаешь, настойка! Это же Сибирь! Тут этого маральего корня до задницы!       — Это была настойка от настоящей шорской шаманки, — отозвалась Лия, разглядывая стенд с фотографиями зимующих птиц Карасукска. — Жалко. И подменять неудобно. Заметят же, что разбавлено.       — Неудобно на потолке спать — одеяло падает. Да и кто узнает, что ты другую настойку привезла. Духи, что ли, не те будут? — С этими словами Олеся направилась за группой столичных студентов, которых привезли на экскурсию по Бору.       Махнув варежкой, Лия направилась следом. Быть может, она ещё возьмёт себя в руки и покается в раздолбайстве Ярославе Ростиславовне. Но идти к шаманке было стыдно. Ведь Лия даже не выяснила, кто открыл бутылку!       У длинного одноэтажного здания с треугольной крышей собрались участники конференции. Лия огляделась в поисках Ильинского, и тут он вышел из-за ОблСЮНа. Отчëтливый запах табака красноречиво говорил, куда Вадим Борисович отлучался. А на шее у него уже висел полевой бинокль в дополнение к фотоаппарату.       Глядя на Ильинского, Лия едва сдерживала улыбку. На душе сразу стало теплее, а неприятность с маральим корнем отошла на второй план. Лия как можно легче подошла к Ильинскому и спросила:       — Где бинокль украли?       — На станции дали. — Вадим Борисович поглядел на неё сверху вниз. И в подтверждение его слов по крыльцу разнëсся громкий, хорошо поставленный голос Маши Оляпковой:       — Все получили бинокли? Отлично.       Оляпкова, как оказалось, училась в аспирантуре и до кучи работала педагогом в ОблСЮНе. Теперь она стояла, улыбаясь рябиновыми губами, и смотрела сквозь очки-стрекозы на толпу собравшихся студентов и немногочисленных преподавателей. На Оляпковой была изумрудно-зелëная дублëнка, в которой она казалась стройной ëлочкой. Лия же в своём фиолетовом пуховике сама себе напомнила тощую сирень.       Не сдержавшись, Лия глянула на Ильинского. Тот стоял и смотрел на Оляпкову. А та говорила:       — Наша станция юных натуралистов занимается разными направлениями биологических исследований, но самым привлекательным для ребят остаётся орнитология. Под руководством наших педагогов...       «Как хорошо она рассказывает, — подумала Лия, глядя на плавно жестикулировавшую и разделявшую экскурсантов на тройки Оляпкову. — Сразу видно — опыт. Вот она так точно на других стационарах была...»       Лия не понимала, откуда пришла и поселилась в груди тянущая холодная грусть. Точно осколок зеркала троллей, поразивший маленького Кая. Червей в розах Лия ещё не видела, но ни пухлые красные и серые снегири на кормушках, ни пёстрые щеглы на головках репейника опытного полигона её не радовали. А тройка Лии состояла из Ильинского и Оляпковой.       Очнувшись от думок у стайки маленьких розовых чечëток, Лия поняла, что порядком отстала от группы. Поправила очки и поспешила за Ильинским и Оляпковой, которые как раз остановились напротив замëрзшего луга на границе сосняка и берега. Высокий сухостой желтел над снегом, а внизу под обрывом вилась замëрзшая река.       Когда Лия подошла, то услышала, как Оляпкова, подняв остроносое лицо, спрашивала у Ильинского:       — Почему вы не мотивируете своих студентов ездить на другие биостанции, Вадим Борисыч?       «Вот как, уже Вадим Борисыч, — мелькнула совершенно дурацкая мысль, от которой даже затошнило. У Лии появилось жуткое ощущение дежавю. Такое уже было. Не то, но похожее. — Чëртова Лизонька».       — Отправлять их ещё куда-то, позориться, — отозвался Ильинский. — Пусть дома сидят, ума набираются. Чтобы стыдно не было перед коллегами. Поэтому я на защиты своих дипломников и не хожу.       Лию словно окатили холодной водой. Она встала, как вкопанная, спугнув большую чёрную ворону. Птица раскаркалась и взлетела на ель, наблюдая за оставшимися внизу орнитологами. На карканье обернулись Ильинский и Оляпкова. А Лия слово не могла вымолвить, с плохо скрываемой обидой глядя на Вадима Борисовича.       — Это Карга — наша ворона прикормленная. Давно тут зимует, — заговорила Оляпкова. — У нас в кормушках и гнездовьях камеры установлены, юннаты ролики для канала монтируют. У нас недалеко паутинные сети установлены, пойдёмте, проверим. — И Оляпкова уверенно зашагала по хорошо утоптанной тропинке. Ильинский свернул в заросли сирени следом, а за ним невдалеке потащилась мрачная Лия.       «Они просто разговаривали, — убеждала она сама себя, пока Оляпкова выпутывала тëмно-красного клеста, а Ильинский держал полотняной мешочек, в котором птицу передали подоспевшим юннатам. — Я что, теперь всегда так буду реагировать на общения Вадима Борисыча с другими студентками? С Олесей он ведь даже шутки шутит...»       Лии было неспокойно. Сердце гулко билось в груди и, глядя на Ильинского, разговаривающего с Оляпковой о том, какие сети лучше — «тайки» или «китайки» — она чувствовала себя лишней. Но Лия ведь сама отстала, сама молчала и волком смотрела на скакавшую в свежих сугробах, точно хаски, Оляпкову.       «Была бы здесь вода, она бы и по ней побежала, — с обидой подумала Лия. — Тоже мне водяной дрозд. Да что со мной такое?»       И Лия прекрасно знала, что просто-напросто ревновала Ильинского к Оляпковой. Та напоминала ей Лизоньку, которую Вадим Борисович обихаживал по настоянию друга-профессора. Хотя Оляпкова была на Лизоньку совсем не похожа. Только очки-стрекозы, но ведь и Лия — очкарик.       Мучимая сомнениями, Лия шла следом, прожигая взглядом спины напарников, а Ильинский говорил:       — Где делся ваш драгоценный зав.биостанцией? Помню, он всё грозился искоренить алкоголиков и тунеядцев в «Курье». — По усмешке Ильинского было понятно, что дерзкая затея его забавила.       Лия неожиданно улыбнулась. Похоже, всех начальников научно-исследовательских стационаров штамповали на одном заводе.       — А его сослали, — отозвалась Оляпкова.       — В Забайкалье?       — Почти. В Белоярск. Теперь он там лаборантствует.       — За что сослали? — Ильинский внимательно посмотрел на Оляпкову.       — Ну... — замялась та, — мы вообще об этом стараемся не говорить. Только никому, Вадим Борисыч! — Она оглянулась и заговорила тихо и спокойно: — Вы сами знаете, что Гриша всегда любил женщин, и они отвечали ему взаимностью. Первокурсницы, аспирантки, коллеги из меда — безразлично. Никто не жаловался, хотя все знали, но... Короче, этим летом в него на биостанции влюбилась первокурсница. А Гриша стал ходить голубем вокруг. И в итоге... Сами понимаете.       — Дай угадаю: Гриша попался, — отозвался Ильинский. На миг обернулся и встретился взглядом с Лией. Ту словно пригвоздили к месту: сколько страха и трепета было в глазах Вадима Борисовича! Затаив дыхание, Лия слушала Оляпкову:       — Ну, как попался... Он наобещал девочке большой и чистой любви. Она поверила. Ведь он первый сорвал цветочек.       — Идиот, — негромко произнëс Ильинский. И было непонятно, кого он ругает: себя, или негодяя-сердцееда Гришу.       — В городе Гриша сказал: я не я, лошадь не моя. А девочка из строгой семьи, не для Гриши её роза цвела. Девочка в слёзы, в депрессию, рассказала маме, а та уже позвонила в проректорат. И как раз попала на ректора! Короче: была очная ставка. Гриша мог бы отпереться. Но... барабанная дробь, сохранил переписку! Типа трофей. Мама лютовала, заставляла Гришу жениться. Он — ни в какую. Полюбовно сошлись на моральной компенсации в полляма. Гриша продал машину. Ректор, проректор и декан вломили ему люлей, сняли все преподавательские часы, оставили голый оклад и отправили в Белоярск в зоологические фонды. И сказали, чтобы до лета он носа не показывал в универе. Такие дела.       — А девочка? — рассеянно спросил Ильинский. Лия напряглась.       — Поплакала, уехала на месяц в Тайланд и учится дальше, — пожала плечами Оляпкова. — Слава Богу, что не забеременела. Но слухи, конечно, разные ходили.       — Какая поучительная история, — отозвался Ильинский.       — Гриша сам виноват, — сухо произнесла Оляпкова. — Не жалко его.       А Лии было жалко не Гришу и не безымянную девочку, а Вадима Борисовича и себя. Вот значит, как всё было бы, скажи Лия сразу о своих чувствах, как только Ильинский признался ей весной на кафедре. Они бы так и следили за каждым шагом и словом. Не давали бы себе вздохнуть.       Как же Лия хотела обратно в «Тайгу»! Вернуть самое счастливое лето. Укрыться за ельниками и березняками, за дрожащими осиновыми листьями и шумом Темноводной. Лии хватило бы и обыкновенных лазоревок.       — Тш! — вдруг шикнула Оляпкова и вскинула фотоаппарат.       Лия встрепенулась и приникла к биноклю.       Чёрная ворона — другая или та же самая, что у ели — выгнала на сухостой стайку белых лазоревок. Сине-бело-голубые комочки с длинными хвостиками, чëрными глазками и трепещущими крыльями осели на травинках и затрещали на все лады.       — Латынь знаешь? — Лия вздрогнула, когда Ильинский обратился к ней. А она уже и не чаяла внимания...       — Цианистес цианус! — выдохнула Лия.       — А обыкновенная? — В глазах Ильинского плясало изучающее веселье. У Лии ёкнуло сердце. Так было, когда она впервые сдавала Вадиму Борисовичу латынь. На спор.       — Её здесь нет! — воскликнула Лия.       — А латынь есть. И Цианистес церулеус здесь есть. Ты.       «Вы ходите по охеренно тонкому льду», — подумала Лия, глядя на Ильинского.       Они всласть нафотографировали белых лазоревок, которые соизволили попозировать, а затем снялись с места и разом улетели, скрывшись в осиннике. Оляпкова неожиданно попросила сфотографировать и её, на что Ильинский согласился, и Лии снова стало нехорошо. Конечно, они могли быть знакомы и раньше, да и было бы странно, если бы он ни на шаг не отходил от Лии, но, чёрт, какой же горький от этого всего оставался осадок! Даже мягкие вафли и шоколад к чаю в ОблСЮНе, куда вернулись экскурсанты, отдавали полынью.       Оляпкова быстро собрала со всех фотографии и объявила небольшую активность: желающие вместе с юннатами могли сделать небольшую стендовую презентацию о птицах, которых встретили во время экскурсии! В числе студентов вызвались Олеся, Андрей и Эдик, получившие клей, ножницы и доступ к принтеру. Началось веселье, и Лия улучила момент, выскользнув на улицу вслед за Ильинским, отправившимся покурить. Оляпкова осталась со студентами и юннатами и точно не сунет никуда свой длинный нос.       Вадим Борисович в распахнутом пальто стоял под раскидистой елью и курил. На его пепельные волосы, гася последний огонь, падал снег.       Лии стало нехорошо, когда она остановилась — простоволосая и без шарфа — напротив него, не решаясь подойти. Здесь ведь люди. Много людей, а у стен в любых местах есть уши и глаза.       Лия сделала шаг, Ильинский — протянул руку. Обняв его, Лия на миг крепко прижалась к нему, окунаясь в тепло тела, а потом подняла голову и быстро поцеловала Ильинского.       — Ко мне на защиту ты тоже не придешь? — прошептала она.       — Рискованно, — отозвался Вадим Борисович. — Тогда все точно догадаются.       Лия снова поцеловала его.       — Я знаю, знаю, что стреляю в ногу нашим отношениям, — быстро заговорила она, отстраняясь. — Уж если в заштатном вузе так лихо наказали за отношения со студенткой, то у нас... — Она сглотнула подкативший комок.       — Подожди до выпускного в июле, — произнёс Ильинский. — Тогда все смогут максимум плюнуть мне в спину.       — Я ждала почти четыре года, — с обидой возразила Лия. — С того самого момента, как сдавала тебе латынь. — Она прикусила язык и покраснела. Ведь никому и никогда не рассказывала, какое чувство самозародилось без ведома её сердца, пока Ильинский выставлял в журнале плюсы за сданные листы с названиями животных края.       — А я с того момента, как увидел тебя в первый раз. — Ильинский смотрел на Лию, и заснеженные пряди падали на его высокий лоб. — Я пошёл. Маша попросила поработать в жюри.       «Маша, значит». — В груди заворочалась обида. Лия всеми силами постаралась затолкать её подальше.       — Иди. Я подожду, — скрепя сердце, отозвалась Лия. — Ты приходи потом.       Кивнув и выбросив окурок вонючего «Вестерна», Ильинский вернулся в здание ОблСЮНа. Лия рассеянно стряхнула снег с еловых веток. На макушке у целых шишек прыгали пухляки и московки. Вдалеке стучал дятел.       Идти и слушать про зимующих птиц Шахтëрского Бора не хотелось. Вернулись мысли о початой настойке маральего корня. Надо же было так умудриться — профукать доверенный подарок в первый же день!       А ещё эта Оляпкова... Лия не стала спрашивать у Ильинского ничего про неё. Хватит. И так Лия наделала глупостей, когда приревновала Вадима Борисовича к Лизоньке. Но там было, за что. А здесь... Да и здесь есть.       От обиды захотелось курить. Совсем как летом в «Тайге», когда Лия, неудачно выйдя на крыльцо, увидела Лизоньку в неглиже. Которая тогда сидела со своим профессором и Ильинским. Профессор их обоих подпоил, да и сам тяпнул... Всё прошло, но воспоминания до сих пор ранили.       Лия пожалела, что оставила дома дежурную пачку сигарет, которую возила с собой летом на практику. Теперь уже не будет практики. Лия училась последний курс. Быть может, просто так она приедет летом: так часто делали выпускники. Потому что остаться на целый полевой сезон без Ильинского — смерти подобно. А вообще можно поступить в аспирантуру!       Решив для себя всё, Лия уже собралась прокрасться обратно в ОблСЮН, даже сделала пару шагов, как вдруг заметила за поворотом следы. Всё время шёл снег, но плоские широкие следы уггов были свежими. Плохо понимая, что и зачем делает, Лия прошла по следам и обнаружила за углом Олесю. Та стояла и курила айкос. А когда к ней вышла Лия, ойкнула и подняла на неё взгляд серых глаз. У Олеси было всё на лице написано.       У Лии сердце ушло в пятки. Олеся всё видела.