DR.APIST

      Как истинный злобный гоблин-социопат ты, конечно же, ненавидишь рождество. Ты чувствуешь духовное родство с Гринчем на всех уровнях, а, кроме того, ты тоже противный, вредный мерзавец, очаровательный, как испорченный банан, а твою полидантозную улыбку терзают кареозные термиты.       Но это не только твоя вина — твои предки позаболтилась об этом. Даже самые долгожданные и светлые праздники, проходя через призму восприятия твоих предков, превращались в уродливые, ритуалистские черно-сюрреалистические пародии на самих себя; суть любого праздника выворачивалась наизнанку и перекручивалась до неузнаваемости.       Вот твое самое яркое воспоминание о рождестве: вам с сестрой десять лет и вы поете «12 дней рождества» для родителей (он как обычно угрюм и мрачен, как оружейный шкаф, а она вся такая изломанная с красной мордой и глазами на мокром месте) и гостей-родственников из другого штата, противных, недружелюбных и абсолютно для тебя безликих. На тебе белый костюмчик с рюшами, в котором жарко, тесно и все чешется, на ней — платьице до пола и куча бантиков и блесток — стоите посреди комнаты чисто как два пирожных из дерьма в кремовой глазури. На шестом дне Каллиопе внезапно становится плохо и она падает в обморок, ударившись головой о кресло.       Кровь, много крови — она пачкает разноцветное конфетти из бумажки. Суматоха, много ора и воплей, а ты откусываешь под шумок голову имбирному человеческу и думаешь: «спели, блять, песенку».       Но вот, спустя четыре года ты нашел единомышленника — не смотря на склонность к педантичному украшательству, наша бледная поганка тоже не в восторге от рождества. По крайней мере, он говорит так. — А чего тогда огней навешал и пирогов напек? — Я же превосходный хозяин, — он пожимает плечами, — Всезнающему нет нужды в праздниках, но я, вообще-то, люблю устраивать праздники для других. Любил, точнее. Пока было для кого.       У Скретча всегда есть конфеты, печенья или еще какая-нибудь сдоба, но при этом ты ни разу не видел, как он ест. В глубине души ты полагаешь, что он расставляет тарелки с этим несметным богатством во всяких живописных уголках квартиры чтобы канать под человека. Человеки ведь любят сахаросодержащую еду, йоу?..       И, скорее всего, он расставляет всё это как приманку для тебя. Или дипломатический жест, кто знает. Как никак ты — самый человечный человек из плоти и крови, встреченный им за последние… Много лет.       Скретч с тихим стуком ставит кружку на столик. Он не садится на диван рядом с тобой — устраивается на пол, прислонив голову к подлокотнику кресла. На нем мешковатый ярко-зеленый свитер, явно сделанный каким-то дальтоником, на котором белыми буквами написано «с рождеством, грязное животное!». Он выглядит как и обычно, но с ним что-то не немного так. Он будто расстроен чем-то или опечален, хотя изо всех сил старается этого не показывать.       А еще ты готов, бля, поспорить, что пластыри на его руках и лице украшены крошечными елочками и оленятами. Тебе никогда не понять эту манеру размалевывать и пестовать свои болячки. — Я, к слову, даже собственный день рождения не праздную. — Я тоже. Ненавижу их и нихера не понимаю — ты на год становишься ближе к могиле, хули радоваться-то. Зато мои предки каждый год устраивают какой-то нахуй анал-карнавал в Рио-де-жанейро из дня рождения Каллиопы. С подарками, почестями, слезами умиления нахуй… А этой сучаре ещё и не нравится, прикинь. — А ты не думал, что они именно это празднуют? Что на один год они становятся ближе к тому, чтобы сбросить с себя балласт, не прибегая к насилию? Естественным, так сказать, путем? Я ни на что не намекаю, само собой, просто следуя твоей логике…       Он подмигивает, а ты прыскаешь от нехорошего, злорадного квакающего смеха. — Уютно тут у тебя, — замечаешь ты, — хотя гирлянды слишком цивильные. У тебя вместо фонариков должны быть отрезанные руки там, ноги, кишки… Ну или отрубленные маринованные хуи, тип как у Даммера.       Справедливости ради, он реально похож на старину Джеффа: белобрысые волосы, очки и абсурдное чувство юмора-крик о помощи. Ты запрокидываешь голову и радостно гогочешь со своего же прикола. Скретч ухмыляется: — Отрубленных, пардон, членов у меня нет. Конечно… Слишком грубо и дурновкусно — члены сами по себе не самые… Приятные на вид и ощупь предметы, не говоря уже об отрубленных. Как тебе более утонченный и выполнимый в реальности вариант: гирлянды с перечеркнутыми крест накрест фотографиями тех, чью жизнь ты испортил?       И тут же добавляет: — Всего лишь гипотетический концепт, конечно же! — М-м-м… Бля, Жмур так делает. Только у него не фотки, а истыканные булавками куклы вуду короче. И висят они подвешенные за шею, типа как висельники.       Ты показываешь жестом, как именно они висят. — Принимается. — О, а еще так Военный Док делает. — Коне-е-е-ечно, он так делает, — издевательски протягивает Скретч, — ещё бы он так не делал. — Вот ты ржёшь, бля, а у него реально фотографии трупов бы висели. С приписками типа: «Захерачено такого-то числа». — О, да. Профессиональный серийный убийца, настоящий знаток своего дела. — Ой, да ну тя нахер, — бурчишь ты, но не столько всерьёз обижаешься, сколько гачируешь.       Годик у тебя в этот раз выдался пиздец: грязный, унылый и абсолютно злоебучий, но, ты неожиданно ловишь себя на том, что хотя бы одно светлое пятно все-таки было; вылетело на тебя из-за поворота в конце года.       Это пятно прямой сейчас сидит напротив тебя и потягивает эгг-ног и смешно моргает, закрыв сначала правый глаз, а зачем левый. Ну, то есть да, он всё ещё криповый, непредсказуемый сталкер-шиз-долбоеб, но, кажется, ты попривык к этому придурку. Не привязался, конечно. Если он исчезнет то ты, конечно, не особо расстроишься — тебе будет похуй, в принципе. Абсолютно.       Но с ним все-таки чуть терпимее, чем без него. — Знаешь, за что нам стоит выпить, Калиборн? — неожиданно говорит он. — Ну? — За то, что однажды, не в следующем году, но в ближайшее время, мы выберемся из временной петли.       Ты удивленно выгибаешь бровь. Это какая-то странная шутка? К чему он это? — Ты несомненно выйдешь из временной петли, в этом-то я как раз не сомневаюсь. Ты выйдешь из неё сразу, как только закончишь школу — это закон природы. Но я всё-таки надеюсь, что я смогу выйти тоже.       Он произносит эти слова таким серьёзным, бесцветным тоном и смотрит на тебя так странно, будто от этого зависит его жизнь, что ты не раздумывая стукаешься с ним кружка к кружке. Бам! Как начинающий, но абсолютно гениальный в своей области, единственный и неповторимый повелитель времени, ты благословляешь его — теперь Скретч точно выберется из временной петли, что бы он не имел под этим в виду.       … Ладно. Ты догадываешься, что именно он имеет в виду. Этого слона в комнате трудно не заметить; даже такой эгоцентричный тугодум как ты допёр. Скретч снова «читатет мысли», подтверждая догадку: — По крайней мере, я могу отметить некоторую положительную динамику в эту сторону — в моей жизни появился элемент непредсказуемости. Частичка неуправляемого хаоса. Это… Интригует.       Что ж, он заговорил первый. Ты решаешь прекратить уже тянуть кота за хвост и спросить его прямо: — Док, слушай. Я давно хотел, чтобы ты прояснил мне одну хуйню. В конце концов, это твоё кредо — пояснять за всякую хуйню. — Что ж, давай её сюда.       Он улыбается — приветливо, как психоаналитик, но не фальшиво. Ты научился различать оттенки неискренности его скудной мимики. — Что вообще такое это твоё «Всезнание»? Я не чтобы доебаться спрашиваю, а я правда не понимаю. Если это шутка, то она, во-первых, нихуя не смешная, а стремная и дохуя затянулась, во-вторых. Это не было смешно в первый раз и не стало смешным в сто первый. Но это не «фишечка» типа дебильных каламбуров, смайликов и прочих разноцветных никому не нужных выебонов в духе Каллиопы и Рокси — ты слишком умный и опасный для этого. — Надо же, — он глумливо тянет слова, — и у-у-умный, и опа-а-асный. Какой ты стал однако добренький, Калиборн. Прямо-таки маленький мамин херувимчик. А надо было всего лишь поиграть с тобой в симс и дать тебе бутербродов с чаем. А ты говоришь: «никчемен как педофил». Хее-хее-хее! — Будешь дальше выебываться — вылью эту бурду тебе в ебальник. Она горячая, — предупреждаешь ты. — Ох, да ладно тебе, я ведь просто дразнюсь. Ты сам только что сказал, что я… Выпендриваюсь. К чему такая бурная реакция?       Ты накрываешь стакан рукой и хмуро смотришь ему в лицо. Он хохочет, запрокинув голову. Интересно, что это значит: что он не воспринимает тебя всерьез или что этот раунд он проиграл и теперь пытается отвлечь тебя от этого?       Ты не привык так глубоко копать. — Ещё раз спрашиваю тогда, для изворотливых как угорь в жопе долбоебов — что такое всезание. Как оно работает. Откуда оно взялось. Что у тебя вообще на уме, Скретч? Отвечай. — Несколько дипломированных специалистов за четыре с лишним года не смогли понять, что же у меня на уме, хотя я объяснял подробнейшим образом из возможных. А теперь в мою многострадальную голову тянешь свои липкие, кривенькие ручонки ещё и ты?       Если до этого ты блефовал насчет того, чтобы облить Скретча кипятком (и он, видимо, это тоже знал), то после вот этой высокомерной фразочки и издевательской улыбки ты не уверен. — Что ж, изволь. Поиграем в гестапо, хии-хии. Тем более, никто не горел желанием говорить со мной об этом. Моё всезнание воспринималось как данность.       Он усаживается напротив, подогнув под себя колени и положив подбородок на крепко сцепленные пальцы, глядит на тебя снизу-вверх и тебе почему-то становится немного не по себе — взгляд, которым змея пялится на птичку.       Или, в твоем случае, лягушонка. Без обид, малыш. — Вообще-то, я не собирался посвящать тебя в путанные тонкости причуд моего восприятия действительности, но, раз уж я сам затянул нашу игру в «кошки-мышки»… Возможно даже, затянул её вокруг своей шеи, кто знает, хии-хии, — он проказливо подмигивает, но точно не тебе, а кому-то, о чьём присутствии осведомлен лишь он, — то, так и быть, я постараюсь. — Хуевая шутка, Док, — неодобрительно качаешь головой. — Ничего подобного — это изящная шутка, особенно, если видишь всю картину целиком. И всё же, я начну, если ты не возражаешь?       Его глаза зловеще светятся кислотно-зеленым — или это просто блики гирлянд на линзах?.. В любом случае, ты не возражаешь. — Моё всезнание было со мной столько, сколько я себя помню, ещё со времен средней школы. Однако, я не перерос его, как предполагал. Напротив, с течением времени оно лишь обострилось. События, поведение других людей, их мысли и слова, которые я от них услышу, последствия — я знаю, чем всё закончится наперёд. До смехотворных мелочей. Не могу сказать точно, откуда и как я пришёл к этим выводам, но процентах в восьмидесяти пяти я оказываюсь прав. Всё случается именно так, как я и предполагал. Люди оказываются именно такими, какими я о них думал. Я отрезан от многогранности абсурда и хаотичности бытия, но я нисколько не страдаю от этого — напротив, это умиротворяет. Нет ничего приятнее предопределённости. — Может, у тебя просто хорошая интуиция? — Не-е-ет, что ты. Интуиция у меня, как раз, так себе. Поэтому я никогда на неё не полагаюсь. По этой же причине я, кстати, никогда не лгу. Противоречить правде для меня — ниже моего достоинства. — Опять это всратое моралфажество. Вот не верю! Ты пытаешься втереть мне какую-то херь, как и всегда. Я спрашиваю тебя в лоб, а ты отвечаешь в бок. — Ни в коем случае! Я беспринципен словно флюгер и никогда не скрывал этого! Просто дуболомно идти против правды видится мне слишком скучным и примитивным. Это удел эмоционально-нестабильных пубертатных малолеток и кичащихся поверхностным суемудрием дилетантов. Намного веселее манипулировать уже доказанными фактами, нарушая причинно-следственные связи и хронологию или, скажем, «обрадовать» собеседника фактами, которые он ещё не знает и не может в них поверить, но они, тем не менее являются такой же объективной реальностью, как этот стол, стакан или трещина на мониторе. Мучительны в своей неизбежной осязаемости и эмпирической доказуемости.       Когда Скретч говорит о том, что ему интересно, он начинает светиться, как круглый, молочно-белый ночник. Куда-то исчезает его замученность и скованность, а в голосе появляются нотки хвастливого превосходства, которых ты раньше не слышал.       Стопудово читал, но не слышал. — Как это работает? Почему? Ты ведь изворотливый и коварный врун. — Штука в том, Калиборн, что «изворотливый» и «лжец» — не синонимы. Задержи эту мысль в голове. —… Я сам постоянно замечаю то, что ты сейчас описал, но не могу поймать тебя за руку. Хотя хочу. Каждый раз, когда ты делаешь эту хуйню, я хочу тебе руку вывернуть. До хруста, блять. — Хуу-хуу, я польщён.       Он смачивает горло липко-сладкой бурдой из своей кружки. Его острый кадык ходит ходуном при каждом глотке, и, кажется у него чернеет синяк на шее, чуть ниже уха. Или это так падает тень? В этой мигающей, рождественской эпилептичной содомии не понятно. — Больше всего я люблю разрушать представление моего собеседника о реальности. — Это как? — Например, заставить его усомниться в своей памяти. Или задуматься о своей эмоциональной стабильности и адекватности. Мало ли вариантов — всё зависит от контекста беседы и от моих целей.       Наклоняешь голову — играете в гляделки. — Это явка с повинной такая, что ли? — И да и нет! Видишь, всё прямо по законам вселенной «Суконников».       Ты сердито стукаешь ладонью по диванной подушке: — Блядь, да ты!.. У меня от твоих загадок уже башка начинает кипеть. Сука, опять эти шарады! Ну сколько, еб твою мать, можно?! Отвечай нормально! — Я ещё ни разу не проворачивал этот трюк с тобой — ты достаточно проницательный и вдумчивый, чтобы понять, что тебя дурачат.       Вы играете в гляделки и, кстати, ты только что проиграл. Если Ваши диалоги были бы видеоигрой, то это был бы ебучий девил май край, а Скретч был бы ебучим Вергилием — это уже сто десятый по счету трай, ты истратил все свои девил триггеры, а он отбивается от тебя игривым и небрежным выдвиганием меча из ножен. — А материться тебе тоже всезнание мешает? — спрашиваешь ты, желая заполнить паузу ну и… Это тоже любопытная причуда. — Схуяли?       Он уже однажды ругался при тебе в переписке, когда напился, но слышать это вживую, особенно таким низким голосом и незнакомо-грубым тоном непривычно и неприятно, будто получить подзатыльник. — Я не «не могу» этого делать — я именно что не хочу. Как мы уже успели выяснить, я — Всезнающий, а потому сочинить десятиэтажную матерную конструкцию не составляет для меня никакого труда, но я хочу и могу придумывать нечто намного более забавное, умное и, скажем прямо, болезненное для тебя, чем всего лишь обсценная лексика, которая, в свою речь не более чем просто звук.       Док разводит руками, словно мультяшка из «Луни Тюнз». Рукав немного задирается и он поспешно одергивает его, чтобы не сильно оголить запястье.       Он сбил тебя с толку — ответы рождают только больше вопросов. Ты крепко задумываешься, утыкаясь взглядом в гирлянду на окне — Только сейчас до тебя доходит, что он завязал на её концах жизнерадостные висельные петли. Ну ржачно-ржачно.       Блин, ты даже не знаешь, с чего начать.       … Хотя нет. Ты знаешь. — Так значит, для тебя всё предсказуемо? — А-ага-а-а. — И люди для тебя ровно такие, какими они кажутся. Ну, как ты говоришь. Ты такой весь из себя прошаренный и ничем тебя не пронять. — Угу-у. — А я это «то, чем кажется»? Или не то?       Суровые гляделки, раунд два. Он расплывается в улыбке: — Ты же мой крошечный, сердитый эгоцентрик! — Завали своё извращенское ебало, блин! Ненавижу, когда ты так делаешь! — ты скрещиваешь руки на груди, — ведешь себя как шалава какая-то анимешная. Тебе должно быть стыдно так себя вести, вообще-то. Позорник. Фу. — Просто это было до того предсказуемо с твоей стороны, что даже внезапно. Ну не может же Калиборн быть настолько… — Ну, каким? Тупицей? Злобным чмом? Уебищем? Эгоистом? — … Калиборном!       Сука, вот детсадовский прикол же, но ты все равно чувствуешь себя одураченным. Когда-нибудь он перестанет ловить тебя на твоей же скачущей самооценке и оборонительной позиции по жизни. — Короче говоря, это хороший вопрос, малыш. На него я дам хороший, как мне кажется, ответ: впервые за долгое время я столкнулся с чем-то, о чем не имею ни малейшего представления.       Ну нихуя себе сказал я ясеню.       И ты тоже. — Врёшь, — не то спрашиваешь, не то ставишь жирную точку ты, чувствуя как в груди нарастает горячее, ослабляющее позиции смущение. — Ничуть. Я правда долго не понимал, что ты такое. Твоя аватарка на, как я тогда подумал, «основной» странице на фейсбуке ввела меня в заблуждение. Если бы я знал, что меня ждёт — десять раз бы подумал.       Ах, ну да. Та самая фотка трехлетней давности, где у тебя рыжие кудри до плеч, точь-в-точь как у Каллиопы, а еще уродская школьная форма, красный галстук-бабочка, рука отца на плече и на лице как будто надпись: «заебала эта жизнь, о боже, как достало».       С волосами, кстати, получилась ироничная история: ты сбрил их под ноль, чтобы не быть похожим на Каллиопу хоть в чем-то. Твоих ебнутых на симметрии родителей это взбесило — мать выла и тряслась, а отец всыпал тебе ремня за то, что ты всего лишь заметил, что теперь ему будет намного труднее таскать тебя за волосы по коридору, но это была твоя победа. Ты отстоял свою самость. Они ничего не могли с этим поделать, даже если бы очень захотели.       Но, как назло, почти сразу после этого Каллиопе диагностировали рак! Тупая сука злоебучая не могла что ли не болеть? Это что, так сложно???       Погоди-ка. По фотографии, он сказал?       Он никогда не отвечал на вопросы о том, как именно нашел тебя и почему именно ты, а не какая-нибудь Мартина Наворотила из Нижнего Тагила… До этого момента. — Ты просто рандомно нашёл меня через фейсбук? Или как?       Подпираешь щеку кулаком, укладываешься на подлокотник. — Не совсем так. Видишь ли, у тебя узнаваемый стиль письма. Неподражаемая токсично-детско-непосредственная манера общения. Даже на анонимном сайте ты не сможешь сохранить анонимность… И происки коварных «мочераторов-горбатых калоедов», как ты изволил выразиться, здесь не причём. — Чё? — Ты очень много жаловался на жизнь на анонимных бордах в прошлом году, помнишь? — Было дело, — нехотя признаешь ты. Твое пребывание в этих клоаках интернета — не повод для гордости, но, сукабля, как же затягивает. — Имиджборды всегда были моей вотчиной. Точнее, я считал их таковыми. А тут появляется очень колоритный чужак. Я заинтересовался, — после этих двух слов обычно происходит сущий кошмар, — а потому принялся вычислять по айпишникам и ворошить форумы в поисках похожих историй. Мои поиски вывели меня на статью об одаренной девочке-мученице, дочке одной писательницы средней руки… — О-о-о бля, ну конечно, — ты закатываешь глаза и морщишься как от зубной боли, — я знаю о чем ты. Сентиментальная, многобуквенная ссанина. Всё переврали.       А ещё приложенная к статье фотка из того же периода, что и твоя ава, кстати. Она каким-то магическим, блять, непостижимым образом оказалась даже хуже авы. Просто монструозная: в лиминальной бледно-зеленой больничной палате, с лысой девочкой-полутрупом в центре композиции, истыканной проводами и иглами, криповыми предками, у которых на дубовых мордах написано, что хтонь и хилым, как росшее без света деревце, мальчиком в уголке. С непослушными кудряшками, нелепым костюмчиком и очень злыми, абсолютно несчастными глазами-плошками. — М-м-м, там была прекрасная строчка. О том, что брат-близнец нашей мученицы тоже… «Крайне обеспокоен». Кхм, ну ты понял.       Его заразительная циничная ухмылочка расцветает на твоих губах, словно россыпь чешущихся ветряночных фурункулов. Конечно, ты понял. Ещё бы ты не понял. — Кстати, теперь у меня вопрос. Почему ты так странно пишешь? Ты не знаешь, как отключить капслок, да? — Неа, осёл. Всё я знаю, — сердито надуваешь щеки, — я делаю так, чтобы быть анти-Каллиопой во всём. Даже в такой хуйне. — Что ж, понимаю. Закономерное желание в твоей ситуации.       Ты жмуришься и отворачиваешься от него — тебе нужно переварить всё, что ты только что услышал.       И всё же, как бы там ни было, тебя распирает гордость. Ну или удовлетворение, скорее. Чтобы сам всезнающий зловещий шизотелепат и не знал с кем имеет дело, ты подумай! Так будет со всяким, кто будет выебываться с Калиборном Инглишем, передайте это своим потомкам и питомцам, сучки.

      ***

— С Рождеством, Калиборн. Это тебе. — Кому?       Недоверчиво моргаешь и хмуришься. — А вот тебе вот. Ты видишь здесь ещё одного Калиборна?       Сверток из его рук ты забираешь рывком. Очень легкий и тонкий — похоже, там какая-то ткань. Ты разрываешь подарочную фольгу на куски, схватив со стола Скретча канцелярский нож.       В свертке футболка. Ярко-зеленая, с крипером. Неплохого качества. Тебя переполняют смешанные чувства — ты переводишь глаза то на загадочный аксессуар, то на Дока. — И в чем подвох? — наконец спрашиваешь ты. — Ни в чём.       Он потягивается — спокойствие и ленца Скретча нехило выводят тебя из себя. — Да-да, конечно. Что ты придумал на этот раз, маньяк? — Ничего, говорю же. Ты парадоксальная личность, Калиборн — когда тебе лгут в лицо, ты охотно в это веришь, но когда тебе говорят правду, ты судорожно начинаешь искать подвох. И-таки находишь! Почему так происходит, как думаешь? — В душе не ебу! — ворчишь ты, — не пытайся заболтать меня! — Ну же, Калиборн. Подарки. Вещь или имущественное право, которые даритель безвозмездно передает одаряемому в собственность. Даритель преподносят в полное владение с целью доставить удовольствие или практическую пользу получателю. Подарок имеет сходное значение с даром и пожертвованием… — Я, блин, знаю что такое подарки! Насколько тупым ты меня считаешь?! — Собственно говоря, по причине его обоюдной добровольности ты имеешь право отказаться.       Пока ты пытался сорвать покровы, он мягко вытянул из твоих пальцев нож и ты даже не понял, как это произошло. Больше того, ты даже не понял, как так вышло, что только что ты не хотел влезать в эту загадочную ловушку и вот ты уже стоишь у зеркала в этой зеленой хламиде — она чуть-чуть великовата и поэтому выглядит на тебе не то как балахон, не то как платье.       Нет, это, конечно, отстойно, но тебе давно нужна была новая футболка. О чем он, конечно же, узнал. Ну прямо-таки Ангел Хранитель, а не стремный сталкер с мутными намерениями!       Это, конечно, отстойно, но ты не так часто получаешь вещи просто так, потому что кто-то посчитал, что ты того заслуживаешь. — Тебе очень идёт, — Скретч подмигивает, — подходит к твоим глазам и оттенку кожи, хии-хии. — Ой, отвали, — ты грозно заправляешь её в штаны. И добавляешь, уже чуть тише: — Спасибо. Шизик. — Пожалуйста, дурачок.       Ты показываешь ему средние пальцы по македонски, то есть, с двух рук, но, вообще-то, ты… Немного тронут? Ты не ожидал от него такого радушия, хотя, если так подумать, это было логично.        Ты украдкой наблюдаешь, как Скретч равнодушно отворачивается к окну, сжимая в зубах сигарету.       При таком раскладе ему тоже нужно что-то подарить, да? Ты не даришь подарки, ведь ты слишком охуенно грозен и хладнокровен, чтобы заниматься такой бабской, сопливой хренью, но Док заслуживает того, чтобы ты похвалил его за старательность и полезность. — Я сомневаюсь, что ты сможешь подарить мне мундштук, так что, мне ничего от тебя не нужно. — Чего? Мундштук, бля? — Конечно. — Нахера тебе мундштук? Ты что, херов граф? — Мне неприятно, что у меня желтые пальцы и от них воняет сигаретным перегаром. А, кроме того… Да! Это красиво, элегантно и, да, хочу чувствовать себя графом. И при идеальном раскладе, не графом херов.       Ты в задумчивости чешешь висок. Понятия не имеешь, где их брать — у тебя дома не курят. И стоят эти штуки, наверняка как крыло самолёта. Скретч выпускает в потолок клуб синего дыма.       Удумал, блять. Мундштук ему. А монокль к нему не нужен случайно? — Если в старой табакерке век не держат табака, заведётся в табакерке черти что наверняка. И берется чертовщина ниоткуда неспроста…       Вряд ли он обращается к тебе. Скорее, он просто думает вслух. Но ты всё же встреваешь: — Ну и откуда она берётся, умник? — Заведётся чертовщина там, где только пустота.       Он стряхивает пепел и поворачивается к тебе лицом. Он смотрит на тебя как-то странно — оценивающе, сканирует с ног до головы, скользит глазами внизу вверх от босых ног до подбородка. Тебе это не нравится. Тут кроется двусмысленность. — Вообще-то… Есть кое-что. Но я не знаю, как ты отнесешься тому, что я скажу. Ты можешь счесть эту идею, кхм… Возмутительной.       Ты то ли нападаешь, то ли подыгрываешь: — Ну так используй своё хваленое всезнание, подгляди как я к этому отнесусь и в зависимости от того, что ты там увидишь решай, говорить мне это или нет.       Скретч мягко хихикает. — Велика вероятность, что данным предложением я в одночасье разрушу всю ту коммуникацию, что столь старательно, даже кропотливо, выстраивал всё это время, но я не могу больше скрывать это. Я…       Театральная пауза. Ты напрягаешься. Тебе не нравится его игривый тон и огонёк в глазах. Он облокачивается на подоконник: — Я… Хочу внести весомые коррективы в «Суконников». Полагаю, не секрет, что работа над этой вселенной оказывает на меня, не побоюсь этого слова, терапевтический эффект. Так вот, я хочу его закрепить, с твоего позволения. Раз уж традиционные методы терапии мне слабо помогают.       Опаньки. Ты ожидал чего угодно, но явно не этого.       И тебе все равно очень, очень не нравится. Вот прям типа: «Да, бля-я-я-я, нет! Ну только не эта срань!» — Ты же и так и так это делаешь, разве нет? — Да, но я хочу зайти дальше и добавить новых персонажей и переписать некоторых из тех, что уже есть. Но для начала, я хочу уточнить кое-какой момент. Развей или подтверди мои самые смелые догадки. Почему у тебя нет женских персонажей? — Какой тупой вопрос. Потому что у лепреконов не бывает сучек. Только самцы. — В таком случае, я боюсь спрашивать, как они размножаются и откуда эти прекрасные самцы бертуся, — его глумливая улыбка становится шире и ехиднее, — ну да Бог с ним. Будем считать, что подтвердил.       Теперь тебе не просто не нравится, а прямо-таки ебано на каком-то принципиально новом, глубоком уровне. Будто бы тебя укололи в больное место, а ты даже не подозревал, что у тебя здесь болит. — Подтвердил что? — Что Лепреконы могут быть только мужского пола, конечно же! А что ещё-то?       Он выкидывает сигарету легко и небрежно, усаживается на подоконник, положив ногу на ногу. Когда он рассказывает, он забавно дергает ступней. Должно быть, от воодушевленного беспокойства. — Расклад такой: Доктор управляет Суконниками не в одиночку. Со временем в группировке образовался эдакий Триумвират, где Доктор подчиняется Лорду напрямую, а Служанка и Снеговик, соответственно, Доктору. Снеговик помогает с планированием и бухгалтерией, а Служанка что-то среднее между референткой и телохранительницей. — Кто такие Служанка и Снеговик? — Служанка это непосредственная протеже Доктора. Он заботится о ней и покровительствует в своей манере… Ну, как в лунном гитлерюгенде его самого дрессировали, так он и заботится. Когда я думаю о ней, я вспомнию образ Дэвон Аоки из «города грехов» или, даже, Гого Юбари из «убить Билла».       Отрицательно качаешь головой — ты ничего из этого не смотрел. — Ох, тогда объясню проще: расхожий в поп-культуре образ хрупкой и милой японской школьницы в милой школьной форме, которая, на самом деле, вооруженная до зубов, опасная и жестокая маньячка, со склонностью к гротескно-морбидному насилию и истерическому смеху. — Так это же эти… Как их, бля… Яндере. — Не совсем, но, в общем… В архетип укладывается.       Ты хихикаешь: — Ебать, ну и отстой! Ты совсем как Каллиопа. Это же отстой для девок-истеричек…       Но, увидев, как он хмурится, ты решаешь сжалиться: — Но, раз уж она жестокая и отбитая сучка, то пусть будет. У нас таких любят. Нахуя она Доктору? Он что, в одиночку не вывозит? — Да. Доктор всеведущ, но, к сожалению, не всемогущ. Ты ведь сам говорил, что у него нет способностей к манипуляцию временем. — Да. Я так говорил. — В отличие от одарённой псионическими способностями сиротки. Собственно говоря, он подобрал её на мертвой планете и вырастил в услужение себе и Лорду. Но, опять же, она не лепрекон. Скорее всего, она какой-то космический демонёнок — у неё на голове аккуратные, закрученные рожки. Она… Знаешь, она очень худенькая и хрупкая. До торчащих рёбер. У неё тонкие ножки, чуть-чуть кривоватые… Острые ключицы, маленькая, как печеньица, грудь… Но при этом она принципиально не носит лифчик, при том, что обычно одевает обтягивающие традиционные азиатские платья. Они называются ципао, кажется? Ну, знаешь такие, длинные, но с огромным вырезом на бедрах.       Он обрисовывает её дистрофичную фигурку руками в воздухе. Иногда ты не понимаешь, почему он добавляет те или иные визуальные детали персонажам. Скорее всего, это просто рандом и его извращенное, педофильное чувство прекрасного.       Ну не может же стоять за этим что-то большее, правда? — Пиздец. Так, а Снеговик? Она кто? И почему у неё такое всратое имя? — Хорошо, что ты спросил. Снеговик и правда интересная личность. Я придумал её, когда слушал «суицидальную блондинку». Если с ней что-то случится, то Вселенной придёт конец. Снеговик — царственная особа. Буквально. Когда-то она была королевой одного королевства посреди пустыни, но после кровавого госпереворота, — а это часто бывает в королевствах посреди пустыни, как ты, думаю, знаешь — ей пришлось бежать. Она долго скиталась по галактикам, пока не попала в поле зрения или, скорее, в поле познания Доктора… — И добрый Доктор, конечно же, пофиксил её разъебанную жизнь? — Коне-е-ечно, хуу-хуу! А ты как думал?       Ты вообще никак не думал, но тебе просто интересно, сколько ещё возмутительно-уморительной поебистики нагенерит круглый, воспаленный котелок твоего друга полудурка-соавтора. — Она любит риск, кофе со льдом, крепкие сигареты… — В мундштуке? — Коне-е-ечно! Ещё она помешана на восьмерках, собственно, поэтому её и зовут Снеговик… — Подожди, почему? — Она похожа на восьмёрку, — абсолютно серьёзно отвечает он, — силуэт.       Ты пытаешься это представить. Сначала до тебя не доходит, но вскоре ты понимаешь, что он имеет в виду классическую модельную 90-60-90. Не, ну это вообще не прикольно. Если насчет Служанки ты ещё подумаешь, то эту сразу нахер. — Она воображает себя эдакой Вандой фон Дунаев… Настолько, что никогда не расстается с хлыстом. Ей нравится срывать кожу со своих врагов заживо. Она никогда не упустит подобной возможности. — Нихуясе.       Ты аж присвистываешь. Ладно, и на её счет подумаешь. Скретч знает, как тебя купить. —… Вот это Док себе цветник отгрохал, ебать. Сучки на любой вкус. И лоли, и милфы… — Ума, правда, не приложу, зачем всё это богатство открытому гею. Но, ничего, попробуем исправить. — В смысле?! Это ты так ВД переписать решил?! — Я?.. Это ты его откровенным извращенцем-содомитом написал! В душе у меня ещё теплится надежда, что со всеми этими «нацистскими» реминисценциями ты просто делаешь невинную, непрямую отсылку на «Гибель Богов», но что-то, возможно моё Всеведение, подсказывает мне, что дело отнюдь не в этом!       Ты понятия не имеешь, отчего погибли эти Боги и знать не хочешь, но проказливое хихиканье Скретча ранит тебя, словно кубик лего в пятку. Твои уши краснеют, ты чувствуешь себя невероятно оскорбленным, задетым до глубины души. А ещё ты, почему-то, чувствуешь себя так, будто он засунул руку тебе в грудь и без спроса щупает твои внутренности.       Почему ты вообще так себя чувствуешь? Это ведь он перекидывает с больной головы на здоровую! — Я ничего такого не писал! Че ты несешь?! Развел мне тут пидорство какое-то с блэкджеком и Служанками и ещё ржешь сидишь! — Я наоборот пытаюсь это самое, как ты выразился, «пидорство» нивелировать.       Ну, ладно, погоди бить стекла и морды. Давай дадим ему ещё один шанс и послушаем, как именно он собрался это «нивелировать». — Я не вижу его нацистом, на самом деле. Скорее всего, мы с тобой придём к компромиссу и пойдем по пути «Hanzel und Gretyl», оставив лишь антураж и эстетику тоталитарной, мрачной сказки… — Ну, это мы ещё посмотрим, — ты скрещиваешь руки на груди.       Про эту группу он узнал от тебя, когда потрошил твои плейлисты. И всё же, тот факт, что он их запомнил, греет тебе душу. Скретч, всё-таки, действительно паразит. Ничего своего нет, ха-ха-ха. — Так вот. Док, на самом деле, денди-богатей. Наследник огромного состояния. А потому он умен, хорошо образован, харизматичен, симпатичен на мордашку и идеально воспитан. Он — гостеприимный, щедрый превосходный хозяин… И при этом, он — насквозь прогнившая, набалованная дрянь, влачащая существование не то одержимой бесконтрольным потреблением сороки, не то сутенера-восьмиклассника.       Ладно, «сутенер-восьмиклассник» это ржачно. Ты прыскаешь от смеха, пытаясь представить эту картину. — Совсем от рук пиздюк отбился, видимо. — Да, в точку. Всё так. Он, выражаясь метафорически… Фарфоровая кукла, кишащая внутри плесенью, паразитами и грязью. У него есть склонность к извращениям, но не столько сексуального, сколько морально-этического толка. К тому же, у него сине-оранжевая мораль, которая сильно усложняет и без того затрудненную коммуникацию. Одностороннюю, можно сказать. — Че такое «сине-оранжевая мораль»? — Ну смотри. Есть старая-добрая чёрно-белая мораль — это Зло и Добро. Есть чёрно-серая мораль — это Зло и что-то, что лучше Зла, но не намного. Есть серая — когда нет ни Добра, ни Зла и каждого можно если не оправдать, то объяснить его поступки и понять. Есть Готтентотская мораль: её носители считают, что если им сделали плохо — это, несомненно, зло, а если они — это, бесспорно, добро. Двойные стандарты, говоря проще. — О, это я. — Я бы так не сказал, но спорить не собираюсь. Так вот, у носителей сине-оранжевой морали в принципе невозможно опознать, где критерии добра и зла. — То есть? — А вот так: за что тебя покарают, а за что наградят — никакая логика не поможет это вычислить. Это можно только запомнить… Если каким-то чудом повезло с первого раза не наработать себе на декапитацию. Поэтому и коммуникация односторонняя. С Доком надо не просто считаться, с ним надо дружить. Надо ему понравиться. — Стой. А разве двойные стандарты и вот эта серобуромалиновая дрисня это не то же самое? — Нет.       Он неуклюже слезает с подоконника. Ты протягиваешь ему руку, сам не знаешь почему. — Погоди. А как он может быть Вардоком, если ты ему военное прошлое выпилил? — Легко и просто. Я расширил его полномочия до федерального масштаба, хее-хее. — Это как? — Следи за руками: войны, как правило, имеют свои истоки сверху, но не снизу. А наш подстрекатель, имея доступ к высшему обществу по праву рождения, наделен полномочиями разжигать войны. Не самолично, конечно, но подталкивая стороны конфликта к наиболее катастрофическому развитию ситуации, чтобы потом продавать конфликтующим пути решения этого конфликта и, параллельно, лоббировать интересы Лорда и его приближенных.       Ты задумчиво чешешь висок. — Типа как писать вирусы, чтоб потом впаривать от них антивирусы? — Да, пожалуй. Если говорить совсем примитиво, то Доктор это что-то вроде «своего человека» в правительстве для нашей преступной группировки.       Говоря объективно, это прикольно. Совсем не то, что ты задумывал и поэтому, наверное, тебя так от этого коробит: ВД в твоем исполнении это Мегаломаньяк, а его ВД это, скорее, Важная походка, но, с другой стороны, не надо было тогда дарить ему этого перса и давать расширенные полномочия. Конечно, это какие-то неслыханные грани Мэрисьюизма, абстрактный предел сценарной пошлости, по острию которого Скретч только что станцевал чечетку… Но, на самом деле, тебя беспокоит не это. — Интересненько. Охуенно просто. А чего он у тебя такой охуенный и образцовый? Компенсируешь, да?       Ты злорадно смеёшься. Ты выхватил инструмент из его белого саквояжа с колкостями и сейчас, как тебе кажется, пыряешь его в больное место, потому что можешь.       Ключевое слово здесь: «кажется».       Он насмешливо выгибает бровь, как бы говоря: «прежде чем надумаешь играть со мной в мои же игры — выучи уроки». — Не то чтобы компенсирую. Скорее, пытаюсь вернуться к норме. Я скучаю по своей норме. Это прозвучит контринтуитивно, Калиборн, особенно в свете моего нынешнего положения, но… Меня никогда не чморили. Ни в школе, ни в колледже… Нигде. Это я всех чморил. — Да ты гонишь. Посмотри на себя: очки, брекеты, дискуссионный клуб, вся хуйня! У тебя же на морде написано: «пни меня». — Как стереотипно… Впрочем, ничего иного от тебя ждать и не приходилось. Как никак, бытие формирует сознание. Несомненно, я допускаю, что в среднестатистической школе мне приходилось бы… Несколько сложнее, но я бы и в этом случае нашел способ выкрутиться. Впрочем, там где учился я, роль играла не физическая сила и внешние данные, а интеллект, академические знания и статус родителей. Ни в чем из этого я недостатка не испытывал. А кроме того… они все были домашними, рафинированными мальчиками. Залюбленные до неприличия цветочки, которых очень любили их мамы и папы, дома ждали подарки к Рождеству и много чего ещё.       Ты прыскаешь от смеха: — А у тебя нет, что ли, мажор?       Он смеряет тебя тяжелым, мрачным взглядом исподлобья. Ты впериваешься в него в ответ. А вот теперь ты реально нащупал что-то болезненное. Глаз за глаз, пидрила, теперь твоя очередь шарить в его паралоновых внутренностях.       Атмосфера становится тяжелее, будто в тесную кухоньку вошло что-то грозное и инородное, что-то абсолютно ужасное, но ты его не боишься. Вообще-то… Никогда не боялся настолько, насколько бы он того хотел. — Их растили в любви, принятии и понимании, насколько это возможно. А вот меня растили дипломированные детские психологи, — его очки зловеще бликуют, — у моих однокашников просто не было шансов. Хее-хее.       Постой-ка, как он сказал? — Тебя реально растили детские психологи?.. — Ага. Отец доктор педагогики и очень известный за пределами научных кругов психолог, а мать — психотерапевт. — А-а-а, — понимающе протягиваешь ты, — ну это ваще всё объясняет. И тебя готовили продолжать семейный бизнес типа? — Из меня, по моему, готовили маньчужрского кандидата и успешно провалились с этой задачей, — он нервно убирает со лба непослушную кудрявую челку, — но, в общих чертах, всё верно.       Тебе не хочется запрашивать у него пруфы. Как ни странно, вот в этом ты ему веришь.       Вообще-то, с его изощренным умом, паскудным характером и обманчиво-невинной внешностью старосты-зубрилы, это даже очевидно. Он тот, кому при первой же возможности выпустит в его огромный умный лоб всю обойму потенциальный школьный стрелок вроде тебя. Кем ещё может быть кто-то вроде Скретча в школьной экосистеме?       … Либо этим, либо учителем на замене с замашками маньяка-растлителя, но это больше подходит его взрослой версии. — Но я не жалуюсь, знаешь. Трудности рождают силу, а бесконечные ограничения будят творческую жилку. Ты должен понимать меня в этом вопросе как никто другой. — Никому я ничего не должен, — бурчишь ты, но выходит, скорее примирительно чем борзо.       Если бы кто-то наблюдал ваши диалоги со стороны, то непременно бы охуел от сине-оранжевости ваших отношений. Вы говорите друг другу настолько охуевшие вещи, за которые, я тебе скажу по секрету, в приличном обществе спускают с лестницы, а потом вы делаете вид, что ничего не было.       Технически, правда ничего не было. Всё просто, вы оба знаете секрет: невозможно оскорбить, можно только оскорбиться. — Как думаешь, — спрашиваешь ты без особого интереса размешивая чай, — мы бы ладили, если бы встретились в школке? — Хоо-хоо, вопрос, конечно, интересный. У меня на этот счет два полярно-противоположных прогноза, равнозначных по вероятности исполнения. С какого начать? — Да похер. — Либо мы стали хорошими приятелями и кошмарили бы школу вдвоем, либо подрались в первый же день встречи. — Какой-то бесполезный, блять, прогноз! Муть полная. — Мы можем подбросить монетку, чтобы это уточнить. Весьма точный инструмент для измерения вероятности.       Ты поднимаешь на него глаза. Вы оба не можете сдержать смех. — Ты че, серьёзно? — Лишь отчасти.              Ты роешься в карманах джинс и таки находишь цент — сдача с автобуса. Итак, поехали: орел — вы хорошие друзья до гроба, как скажет дурында-Лалонд, «тупа бестис»; решка — этот пидор улетает в больничку с переломом шеи, а ты отделываешься парой царапин. Что ещё может сделать чел с таким ником, лол?       Ты не успеваешь её поймать и поэтому монетка падает на ребро и со звоном укатывается под холодильник без шанса её оттуда вытащить. Разве что при генеральной уборке. — Прикольно, — внезапно говорит Скретч, разорвав неловкую паузу. Он даже стянул свои окуляры на кончик носа — не для повышения качества изображения, но для качества перформанса. Это слово из его уст слышать даже более непривычно и абсурдно, чем матерную ругань       Действительно, прикольно.

***

      Ты сорвал с елки стеклянный шарик и теперь подбрасываешь его в воздух. Ты смотришь на кривляния Джима Керри на экране, но ничего не видишь. Скретч что-то делает в компьютере. Вы даете друг другу немного тишины. Подбрасываешь. Ловишь. Отхлебываешь остывший эггног из его кружки, пока он не видит — на вкус редкостная срань. Надо быть Скретчем, чтобы это пить и не давиться.       И всё же. — Йоу, Док. Я тут понял кое-что. — Да-да? — Мы уже полгода знакомы, верно? — Полгода и неделю, да. — И я до сих пор не знаю, как тебя зовут. На самом деле, я имею в виду.       Он тяжело вздыхает, как бы говоря эти вздохом: «Господи, только не эта срань!». — Это что-то принципиально изменит? — Для меня да.       Он отворачивается. Но ты даже не думаешь отставать. Если ты что-то хочешь, то ты это получишь. — Я не хочу углубляться в эту тему. Оставь меня в покое, пожалуйста. — Да почему? В чём твоя проблема? — Мне… Мне нужно сохранить ореол недосказанности и непонятности. Загадку вокруг моего образа.       Да ну. Детка, да ты гонишь. — Какая загадка, нахуй? Я нашел твой дом, я вижу твое лицо и голос прям щас. Это тупая отмазка. Колись, этот кон пряток ты позорно проиграл восьмикласснику, лошпед.       Ты показываешь ему язык, оттянув нижнее веко — наверное, ты реально начал пьянеть от этой яичной бурды. — А вот с квартирой, кстати, у тебя хорошо получилось. Ты неслабо уел меня, даже не смотря на то, что я оставил обратные координаты. — Что, правда, что ли? Ты не шутишь сейчас? — Какие уж тут шутки — у меня три дня руки дрожали. Ты чуть не довел меня до сердечного приступа.       Твоё чсв в этот момент было почесано: два-один в твою пользу. По твоим скромным и абсолютно объективным подсчетам, конечно. — Я знал, что ты придёшь, но не представлял как именно это будет и как скоро, — продолжает он, — как я уже признавался ранее, первое впечатление оказалось обманчивым. Весьма… Обескураживающе.       Он не обращает внимания на то, что ты выпил почти весь его эггног. Аттракцион невиданной щедрости? — Не ну… Если уж на то пошло, то когда ты впервые мне написал, то я сначала подумал, что у меня мессенджер словил какой-то баг. — Прекра-а-асно. Именно такого эффекта я и добивался, хее-хее. — Потом я охуел от твоей борзости и ебанутости и тут же пришел в бешенство. А потом… Потом случилось дохера всего и сразу, так что я уже не помню ничего.       И всё же, ты уламываешь его, хоть и не сразу. Ты всегда получаешь то, что хочешь, просто не с первого раза. И не со второго. — Поклянись, что никогда не будешь называть меня этим именем. — Ничего не обещаю, — нахально отвечаешь ты. — С другой стороны, ты все равно мне не поверишь. — Ну дава-а-а-ай уже, интригант херов.       Он произносит своё имя настолько невнятно и неохотно, что ты переспрашиваешь его аж дважды, посоветовав вынуть хер изо рта. Сложно сказать, что веселит тебя больше: собственная шутка, алкашка в крови или его архиплохо скрываемое раздражение. — О. Я тебя понял. Да-да, очень смешно, блять. Опять эта твоя шиза со всезнанием, очень оригинально, ебать, — ты иронично хлопаешь. Апплодисменты этому демиургу, — а теперь гони правду, как есть. — Да это и есть мое имя! — ого, он повысил голос на пол тона, — если ты мне не веришь — вон, там на полке лежит водительское удоствоение.       Пластиковая карточка: водительские права британского образца (на это недвусмысленно указывает флаг, браво, Шерлок Клоунс) с весьма зашакаленной, но всё равно узнаваемой круглой лупоглазой рожей в очках. С каких пор этот пижон умеет водить, если он из дома не выходит? В каком проклятом таймлайне живёт Скретч, если он успел так дохуя всего и при этом прожигает свою жизнь в затворничестве и долбоестве?       Но тебя удивляет не это. И не фамилия. И даже не его первое имя, оно хотя бы немного похоже на человеческое. В конце-то концов, что ещё ждать от англичан? Зато второе имя поражает тебя в самые сердце и печень: — ПОЧЕМУ ТЫ АНАЭЛЬ, БЛЯТЬ?! ЭТО ЧТО ЗА ИМЯ ТАКОЕ НАХУЙ?! — Имя Ангела, что дал знания человечеству, если верить книге Еноха, — терпеливо поясняет он, — Я ведь не спрашиваю тебя, почему тебя зовут Калиборн? Ах, ну, да, наверное, потому что назвать сына «Каллиопом» это даже для твоих родителей перебор.       Ты аж давишься воздухом. Ну, знаете, это уже удар ниже пояса. Ты краснеешь, бледнеешь, набираешь в грудь побольше воздуха и обрушиваешь на него всю мощь своей мысли: — А… Аналель, блять!       Знаешь, это было настолько кринжово, что он не может на тебя злиться дальше, а я не ебу как это комментировать. Браво, Калиборн, ты действительно гений, абсолютный сверхразум с четырехзначным айкью. — Но, если серьезно, то я бы с таким имечком тоже бы ебанулся, стал затворником и никогда бы не выходил на люди… ХА-ХА-ХА-ХА.       Вертишь его водительское удостоверение в пальцах, пока терпение Скретча подходит к концу, словно песок в часах. — Полагаешь, что ты самый умный в этой комнате, не так ли? — Ладно. Ладно. Блять, все, — ты машешь у себя перед лицом рукой, чтобы успокоиться. Весьма кстати, потому что терпение Дока не безгранично, — Если серьёзно, то я бы, наверное, тоже поверил в свое всезнание или типа того. Назвать тебя Форсайтом это всё равно что обозвать дочку «проституткой» и ждать от неё каких-то великих свершений.       Он закатывает глаза. — Почему тебя зовут так… По дикому?       Ничего удивительного, что он отрастил себе хоть и кривенькие, но зубки и люто кошмарил однокашников в своем Хогвартсе — невиданное комбо рожи, придурств и имени делало его первым претендентом на должность водолаза в местном сортире. — Пожалуй, начну издалека: жил да был один бесконечно странный человек. Он работал практикующим детским психологом. Очень любил свою работу, знаешь ли. Настолько, что частенько практиковался на сыне, касательно которого у него были очень…       Он цокает языком, пока ты пытаешься просечь, гонит ли он про «практиковался на сыне» или нет.       На книжной полке твоей мамки стоит пособие по воспитанию опездалов в мягкой обложке за авторством некого Кэллентайна Скретча, рыжего как морковка пучеглазого мужика с золотым зубом и вайбами не то чучела школьного психолога, не то криповой марионетки для чревовещания. Собственно, оно так и называется: «как завоевывать доверие людей и оказывать влияние на своих детей».       К сожалению или к счастью, ты никогда не любил читать. — … Странные ожидания. Поэтому Форсайта Анаэля Скретча так зовут. Хотя, в последнее время, его вообще никак не зовут — он сам приходит. Куда захочет и когда захочет.