white lilies withered on thursday

Хёнджин ощущает ледяную воду в лёгких. Тёмно-серое небо и бледнолицая Луна расплываются через призму мутной толщи, отдаляются всё дальше и дальше. Костлявые руки скребут под острыми рёбрами, перебирают позвонки и суставы под тонкой кожей, хотят пробраться сквозь. Он просыпается резко, хватает воздух потрескавшимися и сухими губами, весь взмокший, отросшие светлые волосы прилипли к шее и щекам. Слепо пытается нащупать телефон в бесконечных складках одеяла, но резко в глаза бьёт слабый свет прикроватного ночника. — Джинни, всё хорошо, это просто кошмары, — голос Сынмина сонный, но успокаивающий, разливается чем-то сладким и приятным по ушным перепонкам — сейчас я с тобой, ты в порядке. Он скользит крупными ладонями по худым плечам и крепко обнимает, прижимает к себе. Убирает прилипшие пряди с лица, проводит пальцем по бровям и аккуратному носу, будто рисует секретные символы. Прикосновения кажутся шёлковыми, щекочущими внутренности, заземляют встревоженный мозг. Дыхание постепенно приходит в норму, будто сердце сокращается, подстраиваясь под чужое. Кровяной мотор просто вспоминает как действительно нужно работать в нормальном состоянии. — Крис не приходил? — шёпотом так, что еле слышно в ночной тишине. Сынмин вздыхает и мотает головой, открывает рот, чтобы воспроизвести новое оправдание для старшего, но прерывает сам себя, потому что сложно найти логичное и не слишком избитое. Хёнджин даже не поднимает глаз, лишь жмётся сильнее и стискивает в кулаках чужую футболку. Соль переполняет его до краёв, вот-вот выберется наружу, прольётся и ударится о береговую линию. Но он слишком много плакал сегодня, нужно продержаться еще немного, пока не отрубится. — С ним всё в порядке, ты же знаешь, — ласково говорит Ким — я уверен, что он снова работает до потери пульса, а телефон разрядился, потому что он никогда не следит за временем и зарядкой. Хёнджин так не думает, уже давно не верит в сказки про трудоголиков, экстренные случаи или пробки. Он провёл много часов, запертый в своём одиночестве, разделяя это липкое чувство с пустой квартирой. — Да-да, ты прав, он всегда такой, — вымученно улыбается и тянется рукой к шоколадным волосам, чтобы потрепать их — прости, что опять не дал тебе нормально поспать. Сынмин прикрывает глаза и снова вздыхает, мысленно ставя старую пластинку для очередного проигрывания: — Всё правда в порядке, милый. Мне важно, чтобы ты чувствовал себя в безопасности. Он не лжёт. Ему правда хочется, чтобы Хёнджину было спокойно, чтобы его красивые розовые губы растягивались в радостной улыбке, чтобы он чувствовал эту жизнь такой насыщенной и наполненной красками. Он хочет, чтобы Хёнджин снова взял кисточку и масло, создавая собственный мир. — Но ты не чувствуешь себя хорошо, — возражает блондин, играя с горловиной чужой футболки — никто рядом со мной не чувствует. Может, он просто хочет услышать утешающие слова от самого близкого человека, а, может, убедиться в своей правоте и наконец остаться наедине со своей дурной головой. Сам давно запутался, что ему вообще нужно. Последний год он только и пытается понять, чего он хочет на самом деле, что нужно его мозгу и душе, чтобы наконец успокоиться. Тёплые губы оставляют немного влажный след на лбу и правой щеке. — Хёнджин, посмотри на меня, пожалуйста. Сынмин смотрит внимательно, наблюдает за взмахом хёнджиновых ресниц, перебирает фразы в голове, но в итоге сдаётся и говорит всё как есть: — Помнишь, что я говорил тебе на третьем курсе универа? Я никогда не отпущу тебя, потому что безумно дорожу тобой, — он смахивает первую слезинку с бледной щеки и гладит линию челюсти — мне без разницы, встречаешься ли ты с кем-то, безумно весело тебе или бесконечно грустно, нравится ли тебе розовый цвет и пиво со вкусом грейпфрута. Сынмин сам хочет рыдать взахлёб, но в этой комнате кто-то должен оставаться в трезвом и адекватном уме. Кто-то должен оберегать Хёнджина. — Мне плохо, потому что какой-то мудак делает тебе больно, а ты всё ещё ждёшь его у порога, как собака. Мне плохо, потому что ты не умеешь ценить себя и кидаешься на амбразуру ради кого-то другого. Мне плохо, потому что ты настолько не любишь себя, что пытаешься оттолкнуть всех, кто хочет стать к тебе ближе. Хёнджин содрогается в немом плаче, трясётся, словно осиновый лист. Ухватиться бы за чужие руки, найти якорь и остаться на месте. Голос Кима пропитан отчаянием, горькой печалью, ему плохо. Плохо рядом с Хёнджином, из-за Хёнджина, потому что Хёнджин. — Не смей винить себя, Хван Хёнджин. Я люблю тебя, ты это прекрасно знаешь. И я не прошу, не жду от тебя ничего. Я всегда был и буду твоим другом. Я всегда буду выбирать тебя. Просто разреши мне быть рядом. Хочу заботиться о тебе, обнимать после кошмара, читать тихо под боком, просто знать как ты каждый день и каждую минутку. Хочу однажды и навсегда увидеть тебя счастливым и здоровым. И я буду стараться помочь тебе в этом. И по его щекам тоже текут слёзы, потому что он хочет просить, хочет ждать чего-то , хочет требовать и получать. Но его личная драгоценность не заслуживает такого отношения. Он будет держать себя в руках, будет делать то, что ему позволяют. Поэтому он плавится под чужими судорожными поглаживаниями, шепчет что-то глупое и трётся собственной солёной щекой о чужую. — Минни, я… я не знаю,— голос ломается и шелестит — я не уверен, что могу сказать сейчас то, что ты хочешь. Я ни в чём не уверен, особенно в своих решениях. Мне страшно говорить громкие слова, чтобы не ранить тебя ещё больше- — Хэй, милый, не надо себя заставлять говорить что-то, просто дыши. Блондин мотает лохматой головой и прочищает горло. Смотрит покрасневшими и опухшими глазами, комната и черты лица плывут. Рука находит опору на голом предплечье Сынмина. — Нет, я должен сказать. Ты так дорог мне, Минни, ты так помогаешь мне. Всегда. Каждую секунду. Я боюсь потерять тебя, разрушить, разбить. Если ты… — Хёнджин переводит дыхание и сильнее сжимает пальцы — если ты ещё захочешь через время, сможешь подождать… Я хотел бы разобраться со всем дерьмом и просто подарить тебе всю заботу и тепло, на которые способен. И мне правда очень жаль, что тебя угораздило встретиться со мной и ввязаться во всё это. Снова поцелуй в лоб, ещё один в розовый нос. Сынмин кивает часто, слегка улыбается и позволяет последней капельке упасть с ресниц. Он осторожно укладывается на огромную подушку и тянет за собой Хвана. Тот послушно ложится прямо напротив, ноги и руки переплетаются. Вместе всегда теплее и спокойнее. Утром Хёнджин позвонит своему психотерапевту, чтобы начать новую сессию. Ему нужно постараться не только ради остальных, но и ради себя. Белые лилии в вазе совсем свежие, пахнут чарующе, перебивая запах отчаяния и украшая тёмную комнату. Сегодня понедельник.