Любовь живёт три года: алкоголь

never go home airshade Потому что блять?! То есть Юнги никогда ничего не забывал, и проблемами с алкоголем в принципе никогда не страдал?! Я ошеломлённо смотрю в его пристальный взгляд, под которым хочется лишь одного — отдаться ему целиком... хотя пора придумать целый план оправданий, но... раз Юнги смотрит на меня именно таким взглядом... то, думаю, мне уже совершенно незачем сопротивляться. Юнги и так возьмёт меня, неважно, что я ему скажу. Он ведь сказал просто ответить на вопрос, верно? — Потому что я люблю тебя, хён. Во всех смыслах этого слова. С самой школы и до сих пор ничего не могу с собой поделать... — выпаливаю всё подряд, потому что хочу перед ним быть честным, а ещё мне вовсе не стыдно за то, что я вытворял и чувствовал всё это время. Я хочу, чтобы Юнги знал об этом, раз уж у меня появилась возможность рассказать всё. И почему-то я уверен, что могу доверить это Юнги полностью, а он полностью меня примет. — Я ужас как боялся сказать хоть слово об этом. Я не знал, как ты к этому отнесёшься; не знал, что скажешь, и ещё больше страшился от мысли, что ты можешь послать такого малолетку, как я, куда подальше. Но как бы я не тешил себя тем, что ты и так рядом, да и подпускаешь меня к себе больше, чем кого-либо ещё, мне было очень мало. Я думал, раз уж однажды, ты бы всё равно нашёл себе кого-то, то почему я не могу воспользоваться моментами, когда ты в хлам напиваешься и ничего не помнишь по утрам, чтобы поцеловать тебя, обнять, приласкать, — чтобы окончательно убедиться в том, что от тебя у меня совсем сносит голову, и я никогда не смогу от тебя отказаться. А в ту ночь крышу сорвало конкретно, когда я увидел тебя такого красивого, агрессивного, но печального, когда ты благодарил меня за то, что я просто остаюсь рядом. Я совсем не мог сдержаться. Я понимал, что это только слова, но я тогда чуть не воспринял это, как признание в том, что я самый дорогой тебе человек и... и... не сдержался... хён... и... Юнги целует меня и мягко оставляет влажный след на верхней губе. — Не бойся, — нашёл же время успокоить меня своим сводящим с ума хриплым голосом, который просто насквозь пробивает, твою мать. А этот поцелуй? Хён показывает, что всё взаимно, да? Я же прав? Блять, кто-нибудь скажите, Вселенная, дай намёк, что да... — Продолжай, — интонацией заканчивает Юнги и прислоняет ко мне свой лоб, соприкоснувшись носами и прикрыв свои веки... Нет, прошу, хён, не закрывай глаза. — Не отводи взгляд, хён. Смотри на меня, пожалуйста, — я буквально умоляю его. Я не знаю, что хён ответит мне, но вот чертовски уверен, мне ответят взаимностью. А раз так, то я больше не хочу не быть под этим пристальным взглядом. Юнги сначала поднимается на локти, а затем встаёт на колени по бокам от моего торса, свесив руки вдоль своего тела. Под его томным взглядом, под который я попал, у меня сосуще пустует у сердца, по спине волна иголок ползёт. Он же сказал не бояться, а что ещё делать, когда любимый человек резко отстраняется, ничего не сказав? И что мне теперь делать? Хён вдруг отпустил меня... Я ошибся? Как же сейчас холодно, когда Юнги встал, и вместе с телом забрал всё то тепло, которым делился, прижимая меня к ковру на полу. — Хён, куда ты? — не пущу, оттого и встаю сразу за ним и хватаю за запястье. Вся моя смелость испарилась. Хён молчит, не шелохнётся, чтобы спугнуть мою тревогу, и только что-то ищет в глубине моих зрачков, а я в ответ безжалостно тону в его глубоких чёрных вселенных с одной яркой звездой в каждой из них тёмно-лилового оттенка. В хёновой квартире фиолетовый полусвет ссигает с потолка, и с этого ракурса, в котором я оказался по воле удачного случая, Юнги кажется нависшей надо мной тёмной фигурой, тёмным ангелом, чьё снисхождение в виде недавних поцелуев и прикосновений были подарены мне одному. Я польщён. Ощущение такое, словно это было вознаграждение за все те три года, которые я, пускай и не очень-то терпеливо, но прождал и в конце концов не отказался от Юнги, а решил, что даже если мы не будем вместе, я всё равно отдамся ему душой. Но что сейчас?.. Мне по-прежнему отшибает мозги от такого Юнги. Его спокойное дыхание слышится мне нежной симфонией среди той тишины, в которой мы погрязли. Я ловлю себя на мысли, что теперь возненавижу ту тишину, где не будут идти в унисон наши сердца и томные вздохи с мокрым причмокиванием, где я не услышу, как в желании поделиться теплом друг с другом наша одежда будет бессовестно задираться и испускать звук глухого трения. Я так не хочу. Мне боязно, что меня может постигнуть подобное затишье ещё раз. Но при этом мне невыносимо спокойно. Быть может, мне стоит довериться Юнги и подождать ещё немного? Хотя нет. Так нельзя. Я продолжу. — Хён, я имел в виду, что мне было страшно, что сейчас я что-то себе надумал, и всё, что произошло, было лишь инициативой, искренней только с моей стороны, — я касаюсь своими вспотевшими ладонями его бёдер, прижимаюсь щекой к его солнечному сплетению, невольно улыбаюсь и продолжаю... — Хён, когда я рядом с тобой, то совсем собой не владею, поэтому и мысли неприятные лезут... Прости меня за то, что все те разы бессовестно пользовался тобой, прости, что целовал без спросу, что касался с интимным подтекстом, что тогда исписал тебя своими отметинами — да, в ту ночь. Это был я в ту ночь. — Я чувствую, как Юнги гладит меня по голове и обращаю внимание на то, что его дыхание встречается с моими волосами. Значит, если я сейчас подниму голову — что я, собственно, и делаю — то я встречу его. Да... Его тёплый, добрый, нежный взор и лёгкую улыбку на лице. Юнги с такой нежностью смотрит на меня и снова водит большими пальцами по моим щекам, а я заливаюсь горящей на всём лице краской чувств, что Юнги передаёт мне через касания своей горячей кожей, когда садится на мои бёдра, шепчет тихое "Прощаю", и целует именно так, как я хотел. Жадно, с собственническими нотками, мокро, больно сминает мои губы, кусая их и посасывая, пока на своей шее я чувствую то давление, от которого позже проявятся синяки из-за аккуратных музыкальных пальцев. Это ведь рай, да? Определённо. Плевать, какие места, способные унести меня на небеса, бывают, потому что мой рай живёт в Юнги, любимом мужчине, кто взаимен ко мне, кто теперь оглаживает мой кадык, затем линию челюсти, скулы, а после снова возвращается к основанию шеи и ключицам, — кто тоже теперь позволяет себе отдаться мне, глубоко вздыхать, мычать, когда я смыкаю зубы на его острых линиях поверх ключиц, — кто согревает меня своим теплом, кто позволяет мне оставить ладони на его ягодицах, чтобы я смог резко придвинуть любимого хёна ближе к моему члену и снова впиться губами у его кадыка, оставив новый след. Наконец я смогу увидеть, как на Юнги выглядят тёмно-кровавые следы, оставленные по моим правам быть его мужчиной. Мне можно не сдерживаться. Я могу показать Юнги, насколько глубоки мои чувства, и искренне желание окутать его своей любовью. — Хён, — прошу его внимания и перемещаю ладони на место его тазобедренных косточек. И Юнги почти сразу же отстраняется, оставляя пальцы на моих плечах и снова заглядывая своим прекрасным, чудесным, вожделенным взглядом, пока я исполняю своё желание перейти на тихий низковатый полуголос, чтобы приманить Юнги. — Я очень сильно люблю тебя. Очень. Безумно полюбил тебя и утонул в тебе. Поэтому, пожалуйста, не оставляй мои чувства без ответа. Я... — перехожу на шёпот, — я хочу услышать. — Тогда крепко обними меня. Я беспрекословно выполняю то, что он хочет, и прижимаюсь к его груди, мыслями теряясь в тягучей глубокой мелодии его сердца. Баритон в какой уже раз покоряет меня, и наверняка он сделает так ещё сотни раз, а я очарованно ещё сотни раз поддамся. Юнги целует меня в макушку, перебирает мои локоны и снова выжидает эту паузу, погружая меня в тишину, в которой я готов ждать, ведь в этой тишине есть наш унисон. С ума сойти, как же я его люблю. Я крепче сжимаю его талию, затем выпрямляюсь, теснее прижимаюсь к его груди своей, оставляю щеку на сильном плече и хватаюсь рукой за другое, намертво сковывая в своих объятиях. Я знаю, какой Юнги безумно тактильный человек, и уверен, теперь я буду в силах всегда утолять его потребность в прикосновениях. Ещё я знаю, как Юнги всегда боялся остаться один и долго терзался этими страхами, превращая их в аутоагрессию, но раз теперь он в курсе, что я его не оставлю и всегда буду присматривать, что я принимаю его любым, и одной из моих многочисленных целей на совместную жизнь — это никогда его не отпускать. И, наверное, поэтому сейчас Юнги такой спокойный, его движения плавны, а атмосфера вокруг какая-то... удовлетворённая. — Я не могу ответить на твою просьбу, — меня пронзают насквозь эти слова, — до тех пор, пока не помогу тебе разобраться с этим, — добавляет хён, пальцем водя по моей ширинке. Я тут же с надеждой смотрю на него. Меня пронзает волной возбуждения внизу живота с мыслью о том, чем мы сейчас займёмся. Без проблем, любимый. Я готов, мать твою, подождать ещё, потому что у моей любви к тебе больше нет никаких границ.

***

Разбросанные салфетки. Чёрный экран телевизора. Дождь за окном. И я, сидящий у Юнги между бёдер на его диване и плечом вжимающийся ему в грудь, влажные веки прячу в основании шеи, пока Юнги обнимает меня за плечо, а другой ладонью согревает внутреннюю сторону моего бедра. Я не знаю, о чём ещё мне стоит сейчас думать, в голову больше ничего уже не лезет. Да и не особо сейчас оно мне надо. От рук обожаемого хёна я уже кончил. О чём мне ещё думать? Лучше я просто продолжу пропитываться всем, что сейчас происходит. Я у Юнги на плече, согреваюсь у его влажной шеи, пахнущей потом. Получаю тепло через его касания и чувства, которыми мы с ним делимся друг с другом. Я трогаю его за ключицу, грудь, торс и начинаю по новому кругу. Совсем не могу остановиться. Мне сносит крышу от того, что я могу свободно прикасаться к телу любимой души. Мысли совсем расплылись по тёмным углам неоновой комнаты, где я сейчас с Юнги в обнимку, где хён делает такие вещи, что я физически ощущаю, как принадлежу ему; ещё где хён целует меня в макушку и трётся щекой о мои густые волосы. — Хён, ответь, — прошу я более настойчиво. Конечно, я знаю ответ, но всё равно хочу услышать. Хочу услышать его мысли. — Я тоже очень сильно тебя люблю, Чонгук, — очень любвеобильно с присущей бархатистой ноткой отвечает. Всё взаимно. Наконец-то. Haven ENRA Я понятия не имею, откуда взялась фраза "Любовь живёт три года", — взялась ли она из какой-то заумной научной книжки про дофамин и гормоны, которые постепенно иссякают, или её выдумал философ какой от безответной любви. Да и не важно это, потому что по итогу всё равно ложью это оказалось. Не любовь живёт три года. Нет. Вот что я понял, когда поднял глаза на своего хёна, а он наклонился, заглянул под мои ресницы, улыбнулся и чмокнул в щёку. Затем мы соприкоснулись лбами и кончиками носов. — Ты ещё переживаешь, Чонгук. — Честно говоря, да. Очень. Я ведь думал, что конец уже моим надеждам на взаимность. А теперь ни с того ни с сего, ты говоришь мне "да". Сейчас мы сидим в обнимку, уже как пара, и я совсем не чувствую никакой связи с внешним миром. Но всё наладилось так быстро, что как раз-таки оттого и боязно. Почти по щелчку пальцев. Разве такое бывает, хён? Ты ведь давно обо всём узнал, — выкладываю я начистую, о чём бьётся сердце. — Тебе разве не нравится, что мы теперь вместе? — не без интонации довольной улыбки задаёт вопрос, обнимает меня за талию и тычется носом в мои ключицы. Теперь, кажется, его очередь упиваться моим ароматом. — Хён, я не это имел в виду, ты же знаешь. Не увиливай. — Даже если у нас сейчас по сути серьёзный разговор, я ни за что не стану его отталкивать, чтобы посмотреть в глаза и найти в них искренность. Влюблённость живёт три года. А вот то, что живёт дальше — уже любовь. Вот что я понял. А когда начинается этот этап, то тут ты уже не хочешь не доверять любимому. И у меня на этом этапе началось безоговорочное доверие к Юнги. Неважно, что он делает и насколько могут быть противоречивы слова с действиями, я точно знаю, что любая его речь наедине со мной будет правдой, точно так же как и моя. Кто-то бы сказал, что это такое слепое доверие, это всё следствие страстной любви, помутнения рассудка, и отчасти я бы согласился, если бы в фундаменте наших отношений не было той крепкой дружбы, которая сложилась за все эти года. Она прошла испытания, подкрепилась искренними диалогами, пропитанными честностью, открытостью и прямолинейностью, общими интересами и постоянными темами для разговоров. А ещё мы дошли до такого уровня, где открывается редкая возможность, которая доступна совсем не каждому, её можно назвать сокровищем — рядом друг с другом мы можем молчать, долго и без неловкостей, прям совсем; не возникает каких-то навязчивых мыслей или напряжения, мы спокойны ровно настолько, насколько только возможно. Всё это было между нами всегда, было и будет, а потому сейчас я вздыхаю, обнимаю, насколько только могу своими ладонями, не очень удобно заключёнными в объятиях хёна, его сильную шею, улыбаюсь и наконец-то полностью расслабляюсь. Все, так сказать, дыры в нашей истории я ещё успею узнать из чистого любопытства, насчёт этого вообще можно не париться. — Как давно, хён? — задаю такую банальщину, которая ну не может не интриговать. — Я не засекал время, и особое значение этому не придавал, — полуголосом отвечает Юнги у моих ключиц. — Просто как-то раз однажды посмотрел, как закат прячется в твоих ресницах, как громко и забавно ты смеёшься; вспомнил, как мило щурил нос и смотрел на меня своим милым невинным взглядом исподлобья, схватив меня за рукав пальто — ты тогда натворил что-то здесь и потому решил дождаться меня в прихожей — и постепенно я начал понимать, что все эти прекрасные моменты в моей жизни стали бы самой страшной потерей, которую я только мог бы себе представить. — Я помню! — смеюсь я. — Я тогда случайно уронил твой синтезатор, после чего он перестал работать, а ты меня успокоил, что синтезатор вообще не был включён, а когда проверил, то звук по-прежнему был отличным. — Хах, верно, негодник. Именно тогда ведь ты до вечера сидел со мной, а потом ещё и я упросил тебя переночевать у меня. Теперь я понимаю почему. Я просто, когда увидел твой сверкающий взгляд, уже больше не хотел отдавать его этому миру, тем улицам, по которым ты бы пошёл домой, тому красивому закатному небу, от которого ты наверняка бы не отрывал глаз, и всем прохожим, которых ты бы по своей привычке рассматривал. Хотел, чтобы эти вселенные остались со мной, а я бы делал для них всё, лишь бы они не затухали. Зачем ты вечно рассматриваешь прохожих, а? На меня смотреть надо, а не на посторонних, — заканчивает Юнги наигранно недовольно, и сильнее сжимает меня. — Хён, ты такой собственник, оказывается, — довольно шепчу ему на ухо, а он резко поворачивается ко мне и ловит отпечаток моих губ. Я не удерживаюсь, снова широко улыбаюсь, и тяну хёна на себя, чтобы он навис надо мной. — Так что, получается в тот вечер? — Нет, не тогда. Гораздо раньше я начал засматриваться на тебя, раньше стало в груди тянуть, но впервые я осознал, почему всё это, именно в тот вечер, когда подумал о том, что не хочу тебя терять и кому-то отдавать. Теперь Юнги медленно приближается, вжимается своим телом в моё. Мы долго смотрим друг на друга и ничего не говорим, лишь разыскиваем собственное отражение в радужках друг друга, чтобы вдоволь насладиться тем фактом, что в наших душах центром вселенной стали лишь мы вдвоём. Затем Юнги ложится рядом, но немного ниже, чем я. Повезло, что диван достаточно широкий. Я лежу с краю, Юнги же — у стенки. Он оставил на мне своё левое плечо, и обнимает меня за туловище, я кладу поверх его руки свою и совсем чуть сжимаю, чтобы уцепиться за такой момент. За такую чудесную реальность, в которой я теперь живу. — Юнги-хён... — Что такое, малыш? — Я пытаюсь не смущаться, хлопаю себя по губам, пытаюсь сдержать улыбку и отворачиваюсь, но всё без толку. — Мне сносит от тебя крышу, — я хотел, чтобы мои слова прозвучали вожделенно, влюблённо и очень серьёзно с покерфейсом, сексуально что ли, но улыбка всё испортила. — Чёрт, Юнги! После моего ответа хён рукой, за которую я не перестаю цепляться, касается моего подбородка, указывая на то, чтобы я наклонился поближе. Он тоже тянется, ещё некоторое время рыщет по моим радужкам и целует. Совсем нежно, медленно, так осторожно, будто я нечто хрупкое и очень ценное. Ни словами, ни стонами не передать, в каком кайфе я сейчас... Хотя не, если для Юнги, то стонами передать вполне себе можно, но момент немного не подходящий. Его мягкие губы, которые я сминаю своими, украдкой облизываю, ни на секунду не отпускаю, к которым снова и снова тянусь... Хён то же самое проделывает с моими устами. И когда мне хочется вгрызться в эти малиновые произведения искусства, я отстраняюсь, нежно касаюсь белоснежной щеки любимого человека, прохожусь по нижней губе, облизываюсь и снова начинаю медленную нежную трапезу, не нагоняя темп и не кусая грубо и влажно, как бы я хотел это сделать. Кажется, хён тоже вкусил этой игре, оттого каждый раз улыбается, когда я навожу мысли в порядок и не даю себе сорваться. Я уверен, он испытывает то же самое, точно так же играется, и каждый раз когда до предела остаётся всего лишь ниточка, на перерыве медленно ведёт языком по своей нижней губе. Спустя ещё минуток пять нашей игры, когда никто не хочет продолжать дальше и выходить за свои пределы, потому что игра в "кошки-мышки" с собственными желаниями оказывается весьма занятной, я удовлетворённо улыбаюсь и прикрываю веки, ощущая под ладонью тёплую кожу. Так необычно осязать то, что ты так любишь, одними лишь пальцами. Я такого никогда раньше не пробовал. Непередаваемое ощущение. Я не вижу, но чувствую, как касаюсь хёна, обвожу линии его ровного носа, до переносицы, а оттуда стараюсь, не сильно надавливая, очерчивать форму брови, затем ещё нежнее перебираю веер густых ресниц. Чёрт, надо такое будет и с прессом попробовать. Характер хёна, который он показывает другим, достаточно жёсткий, немного холодный и в какой-то мере безразличный, потому что Юнги-хён с друзьями всегда достаточно спокойно себя ведёт, он больше наблюдатель всего весёлого, что описывает мне в смс. Может, потому у него и знакомых много, потому что слушать умеет. Точнее говоря, я таким его всегда видел рядом с теми ребятами с его курса, да и на той квартире тоже было так же. Однако, когда я касаюсь его с закрытыми глазами, отдаваясь только душевным чувствам и физическим ощущениям, от него не исходит никакого холода, никакой резкости, — всё, что сейчас меня переполняет из-за того, как и кого я трогаю, это немыслимое тепло, сумасшедшая, чёрт его, нежность и океаны, залитые горячей патокой. Я плавлюсь от той энергии, в которую погружён. Что это такое? Так тепло и комфортно. Я чувствую себя под такой непробиваемой защитой, за которую раньше мог лишь цепляться, когда хён напивался и не отрывал от меня взгляда. — Ты всегда засыпаешь и мыслишь вслух? — Ой, хах, совсем не заметил, — признаюсь и поднимаю веки, возвращаясь к настоящему. — Я никогда не забываю, что со мной происходит, когда я выпиваю, и не забывал. Нет у меня такой привычки. Зато есть привычка становиться смелее и совсем не отлипать от тебя, потому что хочу, чтобы ты был только со мной. Я хочу защищать тебя, быть рядом и следить, как ты проводишь своё время, чтобы не перетрудился, не устал, чтобы всегда был сытым и здоровым. Готов всё сделать для тебя, лишь бы ты был в порядке и никогда больше не смотрел на меня теми потерянными глазами с прикусанной нижней губой, на которую мне так больно было смотреть. — Я рассказал, почему сам трусил... Но почему ты не признался? Ты же знал, что я вытворял... — Как ты это представляешь, дурашка? — Так а что такого-то? — Для меня это было чем-то очень не... ну, несуразным, что ли. Нелепицей какой-то, — отвечает Юнги и переворачивается на спину, устремляя взор под потолок. — Объясни уже. Не понимаю. — На что хён тут же берёт меня за руку и сплетает пальцы в замок. — Я представлял это очень несостыкующимся. Сначала я учил тебя — пацана старших классов — потом проникся к тебе душой, и мы стали ладить и сдружились, но в каком-то смысле ты оставался для меня всё тем же мелким парнем, который так же, как и я, тащился по музыке. Мне казалось, я просто не должен был испытывать к тебе такую тягу. Да ёп твою, ты в конце концов был парнем. Я, конечно, совсем не против однополых пар, но вот этот комочек мне покоя не давал... — Ты меня ща комочком назвал? — недовольно простонал я. — Комочек счастья ты мой, услышал? — целует меня в лоб. Я удовлетворённо улыбаюсь. — Я по-прежнему... как объяснить-то?.. Воспринимал тебя как маленького паренька, который в жизни ещё совсем ничего не видел; школьника, у которого и любви то в полном разгаре ещё наверняка никакой не было. Мне казалось, если бы я, совершеннолетний мужчина, признаюсь тебе, то тебе жуть как было бы неловко, ведь ты непрестанно обращался ко мне за советами и продолжал звать хёном, а иногда по привычке сонсэннимом. Думал, жутко тебя разочарую и лишу шанса адекватно воспринимать единственного неплохого учителя по музыке, к которому ты мог всегда обращаться по любым вопросам. Думал, если мелкий узнает, что в него влюблён кое-кто постарше, как бы на шесть лет, и этот кто-то и обучает, и ещё хороший друг, то ты совсем растеряешься, — он сжимает мою ладонь крепче. — А после чего мог бы просто оборвать все связи, чтобы не забивать себя мыслями о том, как ко мне относиться, что мне говорить, как вести себя рядом со мной. Я же думал, всё невзаимно, и тогда бы всё определённо так бы всё и закончилось. Пиздец. Пока я рыдал о том, что хён наверняка видит во мне просто хорошего друга и в конце концов малолетку, а потому я и молчал, что не хотел видеть, как он мог постепенно отдаляться от меня, — то сам хён в это время, переживал о том, что я мелкий, и совсем не захочу иметь дело со влюблённым старшим? Это как так работает-то? Каждый в итоге надумал своего, следовал этому безукоризненно, а по итогу всё оказалось лишь никчёмными догадками, при чём совершенно неверными. Совсем уже бредом. Но есть несостыковочка. — А почему ты мне не ответил, когда видел, что я к тебе приставал? — Ты не так уж и сильно палился: трогал, целовал в щёку, оставлял засосы, будучи пьяным, — знаешь, много, кто напивается, в итоге поддаётся желанию близости, и даже к близким друзьям не прочь поприставать. Поэтому на твои такие штучки, я старался не реагировать, но и отталкивать тоже, конечно, просто не мог. Это было моим единственным шансом сближаться с тобой. Кстати, поэтому и велел как-то тебе только со мной выпивать, чтоб к другим лезть не смел. Вдруг, на тебя алкоголь влиял именно вот так по-дурному. — Ты реально мне такое говорил?.. — Обалдел? Ты не запомнил? Походу, тогда и вправду напился... Да к тому же, плюсом ко всему было то, что я стремался, потому что после каждого раза на следующее утро ты вёл себя так, будто ничего не было. Думал, может, это ты нифига не запоминаешь, что творишь по пьяни. Да к тому же, я не знал было ли всё это искренне. Ты такое только по пьяни делал. — Да не только... — прошептал я. — Не понял. — Да ладно, тебе, хён! Ну, раз уж мы в конце концов-то совсем разобрались, то, думаю, можно кончать с этим откровением. Нечего в прошлом копаться уже. Мы всё разъяснили. — Стоять, когда ты?.. — Заканчивай, — велю я Юнги, хватаю его и тяну для ещё одного поцелуя. Совсем кроткого, но достаточно влажного, чтобы в завершение громкое чмоканье долетело до всех углов комнатушки, в которой мы ютимся. — Мы уже всё разъяснили с нашими секретами, давай жить дальше, только уже вместе, и чтобы все переживания тоже делили. Не хочу снова жить в догадках и бояться, что что-то сделаю не так. Хочу, чтобы мы теперь всем делились и были честными друг с другом. Хочу, чтобы если что-то тревожит, то никогда не умалчивали об этом и тем более больше ничего не додумывали. Прошу. — Милый, я согласен, — кивает Юнги, игриво улыбаясь и смешно водя головой из стороны в сторону. — Я хочу сделать кое-что перед сном. — Принять душ? — И испортить такой момент? Да ни за что. Завтра утром вместе его примем. И все те салфетки с бутылками и едой — всё завтра! — я и не ожидал насколько резвым и смелым я стану, когда хён признается мне. Это потому, что я знаю, что хён теперь никуда от меня не денется, а потому я могу творить всё, что мне вздумается? Бля, класс. — Хочу прижать тебя к своей груди, чтобы ты обнял меня за талию, и мы так уснули. — Пф, без проблем... — отвечает Юнги, и сразу же выполняет все условия, о которых я попросил. Наконец-то он полностью в моих объятиях. Наконец-то всецело мой. Я крепко обнимаю его за широкие плечи и утыкаюсь носом в белую макушку. Мой Юнги. Мой парень. Мой мужчина. Как же чудесно! Как же я его люблю! Я готов навечно пролежать в таком положении, зная только, что Юнги — вот здесь, у моего сердца, шепчет ему своего нового хозяина и обнимает меня единственного, пока мне доверено его сердце и позволено всегда, всегда быть рядом. — Получается, тогда в следующую ночь сделаем то, что я хочу? — спрашивает хён, поднимает голову и улыбается той загадочной улыбкой с игривыми лисьими глазами, какие я видел только, когда хён выигрывал пари, и мне приходилось бегать и за продуктами, и готовить нам ужин (опустим ту деталь, что за продуктами мы всё равно в итоге ходили вместе). — А что ты хочешь? — запоздало отвечаю вопросом. Хён ничего не отвечает сразу. Зато чмокает меня в грудь и постукивает пальцами по моей ягодице, а затем снова поднимает этот с ума сводящий взгляд на меня. Что, думаешь, взглядом поиграл, и у меня сразу подготовилось встать всё, чему не лень? Правильно думаешь... Ладно. Намёк понят. Сейчас в голове у меня крутятся лишь две мысли. Во-первых, рядом с Юнги мне больше незнакомо, что такое стыд. А во-вторых, мы ещё посмотрим, чей зад будет краснеть от шлепков. Я первым захотел всецело получить тебя, Юнги. У меня привилегии! Но с этим позже. А потому я просто довольно улыбаюсь, чмокаю послушно подставленные губы, сразу заметившие приближение моих, и отвечаю: — Пусть будет по-твоему. — Юнги удовлетворённо облизывает нижнюю губу и обратно тычется мне в грудь, я обнимаю его и зарываюсь пальцами в мягкую шевелюру. Перед тем, как я засыпаю, на конце размышлений проносится интересная мыслишка: алкоголя выпил что надо, и смелости мне хватило, а значит, в следующие разы уже можно и предъявлять: "А ну заканчивай с выпивкой, с тебя довольно, здоровье испортишь".