Butterfly

Приходи же в нашу счастливую, счастливую, счастливую страну…

***

— Сил моих нет больше эту блевотину слушать, — проворчал Золото и выкрутил радио, так что в машине повисла тишина. Дорогу в Пёнтэк проложили окольными путями, чтобы делать остановки и по пути подчищать места, которые Золото и Бабочка лично знали. — И как самим не стрёмно так откровенно говно в уши людям лить?.. — Позитивная программка вроде была, — пожал плечами Чан на заднем сидении, на коленях которого лежал Бабочка и тихо свистел носом. Ночью омега спал плохо, постоянно вскакивал, пытался куда-то убежать и почти всегда хотел утянуть Чана из номера, чтобы спастись. Альфа каждый раз реагировал молниеносно и хватал его, будил и успокаивал, по влажной от пота голове гладил и шептал, что всё хорошо. Что они в безопасности, что он рядом и бояться было нечего. Конечно, Чан понимал, что не был гарантом безопасности для такого омеги, но всё же успокаивал, как мог. Он за него беспокоился. Хотелось его к врачу записать, чтобы травмы проработать, чтобы отпустить всю боль. А ещё хотелось его вытащить. Навсегда. Чтобы он для банды умер и не возвращался в эту мглу. Но он лишь тихо лежал на его коленях, убаюканный дорогой и пальцами в своих волосах. С каждым днём, проведённым рядом с этим омегой, Чан привязывался всё сильнее. Жизнь для него казалась удивительно полной и радостной только теперь, с ним под боком, с постоянной опасностью и адреналином. Раньше казалось, что без музыки жизнь будет невозможной. Чан без телефона жил уже бог знает сколько дней, музыку не слушал и даже не пел, не думал о работе и был счастлив. Он явно был ненормальным. Утешало то, что Чанбин тоже таким был, потому что смотрел на Золото мягко и нежно даже когда он ругался и ворчал. — Никакого позитива там не было, — фыркнул омега тихо, не отвлекаясь от дороги. — Ну, а что было плохого в ремонте самой старой школы Сеула? — добродушно спросил Чанбин, ёрзая в сидении поудобнее. — То, что государственное радио уверяет всех, что наш прекрасный президент Ан спонсирует всё это дело. А правда, мои юные друзья, — с издёвкой говорил Золото, растягивая слова, будто говорил с детьми возраста начальной школы. — В том, что добрую часть государственных проектов спонсируем мы. Начиная от армии и заканчивая пенсионным фондом, везде есть наша доля, везде наши «грязные» деньги, которые так ненавидит наше «чистое» консервативное общество. Старики готовы целовать руки чиновникам, хотя их детки пополняют нашу казну, покупая молли, хмурый, дешёвый алкоголь, — омега потёр висок, а Чанбин и Чан слушали внимательно, смотрели за тем, как разрушалась их картина мира. — Они вступают в банду и узнают, как на самом деле всё устроено. К нам приходят копы, которые хотели работать и не позволили утопить себя во взятках. К нам приходят те, кому нечего терять, отчаявшиеся, голодные, сироты, о которых наше чудесное государство не заботится. Приходят люди, потерявшие всё, на которых положили жирный хуй все. У нас такого нет. Мы братья, мы умеем любить, прощаем иногда многое, — Золото злился, это было видно по тому, как сильно он сжимал руль. — Мы боремся с преступностью на улицах, именно мы убираем грабителей, мародёров, держим свои улицы в безопасности. Мы защищаем. Именно мы, а не ваше хвалёное государство. Вспомните, год назад в пригороде Тэгу были убийства. Объявился маньяк. Полиция его так и не поймала, а знаете почему? — задал риторический вопрос омега, тут же на него отвечая. — Потому что она и не старалась искать. Повесили всё на какого-то нарика и умыли руки. Настоящую мразь нашёл Пейзаж. Он отдал Монстру тварь, которую бы наше гуманное государство содержало до конца его дней, лечило бы и кормило. Монстр ему за каждого убитого и изнасилованного маленького омегу по кости медленно ломал, — парень смаковал эти слова, наслаждался заслуженным наказанием. — А потом закопал заживо, всё ещё живого, дышавшего, чтобы он ужас этот ощутил. Безысходности, безнадёжности… Когда альфы поняли, что Золото замолчал, они переглянулись. Они не знали ничего о судьбе маньяка, которого, по официальной версии, посадили в тюрьму на пожизненное. Он действительно был наркоманом, но никто и не догадывался, что происходило на самом деле. — Значит, вы управляете страной? — тихо уточнил Чан, продолжая гладить по голове свою Бабочку. — А президент? Он хоть что-то решает? — Мы не лезем в политику, — покачал головой омега. — Предоставляем Ану свободу защищать наши границы. Это было бы слишком для нас, однако внутреннее управление всё на нас. Мы строим новые дома, даже города. Хоть вы и ворчите на распространение наркотиков, всё держится благодаря ним. Президент меня, если честно, подбешивает, пиздец, — щёлкнул он языком. — Люди его любят, они же его выбрали, — Чанбин вспомнил, как и сам голосовал за Ана на выборах. Золото вдруг разразился тихим смехом, вовремя вспомнив, что друг спал. Он едва не заплакал, пытаясь прийти в себя. Такие они были смешные, с детским мышлением, наивные, такие милые оба, что им по карамельке хотелось купить и отправить в песочницу, иначе их обидят. — Вам почти по тридцать лет, вы взрослые мужики, а ведёте себя как дети малые, — фыркнул Золото, откидывая чёлку со лба. — Ну кто верит в честные выборы? Вы где живёте? В раю что ли? Скажите ещё, что Санта Клаус существует, а Зубная Фея была реальным историческим лицом. Это отец Хозяина его поставил на этот пост, он купил ему место президента взамен на хорошее поведение и подчинение. А что в итоге? Сука даже не стал пытаться помочь Хозяину укрепиться, пришлось просить третью сторону, чтобы удержаться. Хозяин Ана ненавидит. Я тоже, — ноздри омеги гневно раздулись. — Скорей бы уже сдох… Чан уставился в окно. Чанбин снова закрутил радио, переключая на музыкальный канал, чтобы Золото окончательно не впал в бешенство. Старые мелодии ненавязчиво заполнили тишину. Чанбин же думал о том, как страшно было умирать. Он помнил, каково это, стоять на краю могилы, знать, что смерть за спиной стоит и целится в сердце. Но он бы умер быстро, без мучений. А маньяк в Тэгу насиловал, выбирал помоложе, чаще всего омег-школьников, часто делал это в переулках или оттаскивал к кустарникам и паркам. Несколько раз подряд насиловал, убивал ножом, а затем глумился над телом. Альфы не раз обсуждали это, когда читали новости и восхищались работой детективов, которые так быстро схватили преступника и посадили его. В зале суда родственники падали в обморок, кричали и плакали, умоляли разорвать негодяя, а Чан и Чанбин испытывали мрачное чувство удовольствия, хотя и сами понимали, что пожизненное слишком мягкое наказание. Им самим бы хотелось разорвать мерзавца, но закон был выше. Теперь же начинало тошнить от разочарования. Система была гнилой, а бандиты были единственными людьми, которые сохранили свою честь. Копы шли туда, чтобы работать и выполнять моральный долг. На улицах шла война, внутри страны шла война между такими неочевидными сторонами добра и зла. Чан уже не мог понять, где свет и где тень. Он находился в сумерках, смотрел на спящего Бабочку, представлял, скольких людей он отправил на тот свет, а одновременно с тем понимал, скольких спас. Математика получалась интересной. Однако думать о ней не хотелось. Ни о чем не хотелось думать, просто ехать и держать себя в прекрасном заблуждении, что жизнь ограничивается этим моментом. Это ведь было легко. Бабочка заворочался и сам уткнулся лицом в ладонь Чана, прося продолжения ласки. И альфа гладил его снова, чувствуя щемящую нежность, какую испытывал к щенкам и котятам. А ещё он воображал, будто Бабочка всё же в положении, носил теперь его ребёнка. В своих фантазиях Бан был неутомим, он уже представлял, как омега будет обживаться в его квартире, как он накупит ему много вещей, как будет заботиться и готовить ему, кормя здоровой едой, а не фастфудом, которым они теперь часто перебивались. Чан опустил вторую руку на бедро омеги, поглаживая медленно, задумчиво переводя взгляд на окно, за которым проплывали леса. На улице было жарко, окна приоткрыты, Золото с Чанбином тихо спорили о банковских системах и ипотеке, которая «выёбывает из людей все силы, это мы с вами богатые, нам похуй». Это создавало уютный шум, под который рука Чана сама по себе опустилась к низу живота Бабочки. Он гладил медленно, кончиками пальцев и тихонько начал напевать песню, новую, которую хотел написать. Его омега на многие песни вдохновил, каждая уже была запомнена и напета, некоторые даже уже были написаны на дешевом блокноте, который Чан купил на заправке. Альфа не понимал себя, он чувствовал себя уставшим, честно, немного грязным, потому что любил лежать дома в своей ванной, измотанным своими чувствами и терзаниями. Жить было очень сложно. Особенно теперь, когда жизнь не была однозначно разделена на белое и чёрное. Видимо, она всё же была серой. — Что, надеешься? — хмыкнул вдруг Золото низко и Чан очнулся, встречаясь взглядом с омегой через зеркало. Омега смотрел на него с пониманием, а затем вновь перевёл взгляд на дорогу. — Хочу в это верить, — тихо ответил Чан, а Чанбин только вздохнул. — Я был бы очень рад этому. — Не привыкай к этому чувству и не влюбляй его в себя слишком сильно, — попросил Золото серьёзно, хмурясь. — Совсем скоро мы вернёмся в Сеул и наши пути разойдутся. Вы пойдёте в свой мир плюшевых единорогов и своевременной уплатой налогов, а мы в свой мир плохих гангстеров, нюхать кокс и убивать, — вдруг он стал жёстким. Омега и сам иногда ловил себя на том, что был слишком грубым, но было сложно сдерживаться, когда рядом сидели два здоровых альфы с головами пятилеток и наивно верили в систему, которая держалась на волоске, который чесались руки перерезать. — Кто знает, что может случиться в будущем? — подал голос Со. — Может, мы встретимся вновь? Золото промолчал. Им не надо встречаться, потому что закончится это очень плохо. Если они будут на задании и встретят их — случайностью это не будет. Либо дурачки будут их искать, либо омеги их сами найдут по делу. Они уже успели познакомиться с Монстром, повторения встречи не хотелось. Видимо, Чан тоже думал о той ночи, когда всё это началось. — У ваших бабочек действительно острые крылья, — прошептал Чан, вспоминая глухой звук, с которым падали в яму тела друзей. — Забудь эту фразу, — жёстко проронил Золото, сжимая зубы. — Оба. Чтобы больше не говорили этого никогда, даже в мыслях не держали. — Почему? — Чанбин руку положил на ладонь омеги и сжал несильно. — Потому что это чёрная метка, — терпеливо объяснял Феликс, злясь и пугаясь одновременно. — Не смейте это ляпнуть нигде. Это не пароль, не код, это то, что говорят смертникам перед казнью. Услышал — умер, всё. Эту фразу знают некоторые члены банды, которые имеют право приводить в исполнение приговоры. Можете смеяться, но мы народ суеверный, так что забудьте и живите долго и счастливо. Чан вдруг осознал, что никогда эту фразу теперь выкинуть из головы не сможет. Он ведь был истинным человеком. Сказали не делать — хочется до дрожи в пальцах пойти наперекор. А ещё он был действительно смертником, ждал момента, когда потеряет свою жизнь, которая упорхнёт от него на лёгких цветных крыльях, оставив воспоминания и одиночество. Совсем скоро состоится казнь. А пока он наслаждался теплом тела Бабочки с острыми крыльями.

***

— Президент на первой линии, — доложил альфа, заходя без стука в кабинет Джинёна и оставляя на столе бумаги. Альфа тяжело вздохнул. Он был не готов к этому разговору. Пост главы банды давался тяжело. С одной стороны было безумно опасно подвергаться давлению Президента и бежать к нему по первому зову, подобно верному псу. Получать по шапке за каждый потерянный клочок земли. Война шла давно, тихо, тайно, в ночи, как Джинён и привык действовать. Только в последнее время она стала открытой, Хозяин зачищал территорию, почти всё снова принадлежало ему, и это расстраивало Джинёна. Президент и вовсе был в ярости. Пока хуже становилось только банде Ана, но никак не Хозяину, которого тошнило от альф. Джинён играл грязно. Он и сам понимал, что был подлым человеком, но он ничего не мог с собой сделать, потому что не умел по-другому. В его лексиконе не было слова «честь». Просто с детства альфа привык считать, что честь, благородство, доброта, достоинство только мешают лидеру. Жалость приводит к ошибкам, как и любовь. Эти недостатки он в себе искоренил, даже ничего не почувствовал, когда выстрелил в Хозяина. Он убил его. Он правда считал, что убил его и ничего не шевельнулось внутри, ни жалость, ни совесть. Только мрачное удовольствие, даже счастье, ведь власть должна была остаться в его руках. А потом пришёл он. Великий Хан послал одного из приближённых, чтобы навести порядок. И полетели головы. Такого кровавого пира Джинён не видел и в лучшие времена главы, которого он убил. Но Вон Юкхей был страшнее. Он пришёл вернуть власть законному владельцу, даже не зная его в лицо, не зная имени. Именно из-за него Джинён сам пришёл в полицию и исписал, кажется, целую тонну бумаги своими признательными показаниями. Он боялся. Правда боялся, что за ним придёт дьявол. — Слушаю, Господин Президент, — без особого удовольствия и эмоций проговорил в трубку альфа, всё же напрягаясь всем телом. — Что на этот раз нужно сделать Вашему покорному слуге? — Не ёрничать, чтобы не лишиться зубов, — последовал немедленный раздражённый ответ. — У нас новый план. Подробности тебе сообщат после, но я хочу, чтобы ты стянул все силы в столицу. Ближе к центру. Вы должны быть готовы. Возьми лучших стрелков, специальное оружие с точным прицелом получите накануне мероприятия. — Только не говорите, что хотите устроить резню перед зданием правительства. Это слишком даже для нас, — рассмеялся альфа, протирая болевшие глаза. — Вы хотите нанести точечный удар с прицелом? — Я хочу убрать Хозяина. И ты это сделаешь. Хочу убрать всех омег, которые ходят по нашей земле, высоко вздёрнув нос. Не факт, что все соберутся в одном месте, но я хочу убрать Хозяина и Пейзаж. Мы же знаем их в лицо, сложно быть не должно. Они обычно не носят защиту на официальных мероприятиях — возомнили, что они неприкасаемые и что было бы глупо выступать против них. Только Хозяин забыл, что власть всё ещё официально принадлежит мне, — пока альфа говорил, он чувствовал, как ярость поднималась в его груди и клокотала в горле. Он бы своими руками омег перебил лично, не побоялся бы испачкаться и мнение общественное его бы не остановило. Люди всегда слепы, они не знают, кого выбирают своим королём, понятия не имеют, что происходит, лишь молча терпят повышение цен и свинское отношение, позволяя богачам улыбаться и кланяться Президенту. Так было, есть и так будет, Ан в этом не сомневался, однако люди доверяли большой строительной компании и превратили её Хозяина едва ли не в Бога. А это было недопустимо. — Мы с Вами одного поля ягоды, выходит. Тоже готовы выстрелить в омегу? — Выходит, — согласились мрачно на другом конце. — Это не омега. Это дьявол. Нет ничего дурного в том, чтобы искоренить зло. Джинён поджал губы и взъерошил свои волосы руками. Он сам был готов взорваться от эмоций, которые его вдруг захлестнули. Альфа даже не понимал, что чувствовал, поэтому пришлось замереть на мгновение и закрыть глаза. Теперь он не был уверен в своей реакции. А будет ли он счастлив, если действительно закончит начатое? Будет ли стране лучше, если Хозяин умрёт и все деньги, грязные, вонючие, устремятся в руки Президента, а не на строительство, чем мальчишка правда занимался? — До свидания, Господин Президент, — отсалютовал Джинён. — Буду ждать подробных указаний. — Скоро тебе доставят руководство по убийству омег. Как бы отвратительно это ни звучало, но Джинён знал, что ему это пособие было необходимо. Потому что он и сам слабо верил в успех этой операции. Хозяин казался неуязвимым, хотя и был человеком, из плоти и крови, с костями внутри, которые можно сломать с хрустом и потом по его праху пройтись. Он ведь был таким же. Но он казался защищённым самим дьяволом, будто его тёмные силы хранили, хотели, чтобы он больше жизней забирал, будто бы лично отсыпая в руки слабых глупцов смертельный порошок. В голове альфы был настоящий дом советов, где не прекращались крики. Он чётко знал лишь одно. В это схватке, последней, он либо победит, либо умрет. Теперь он не сможет вернуться в тюрьму. Ему не позволят больше прятаться.

***

— Мне нравится вот так лежать, — уведомил Чан, улыбаясь и заваливая Бабочку в кровать, чтобы тут же начать щекотать и лезть ловкими пальцами под футболку. Омега хохотал до колик в животе, потому что он боялся щекотки больше всего на свете. Альфа его с ума сводил, когда вот так заставлял смеяться и забывать обо всём в мире, кроме смешинок, которые, кажется, под самой кожей бегали. Минхо и вовсе на визг сорвался, когда Чан добрался до шеи. Пришлось поднимать белый флаг и сдаваться, потому что Ли чуть не задохнулся. И он не совсем понимал, от счастья это было или от того, что Чан его чуть до смерти не довёл. — Мне тоже… — согласился, отдышавшись, Минхо, уставившись в потолок. И вдруг снова накатила тоска. Она отступала ненадолго, возвращалась быстро, даже Чан не помогал. Он был источником этой тоски. Минхо в нём видел очередного живого мертвеца, которого ему придётся оставить позади. Конечно, альфа останется живым и здоровым, однако Бабочка его похоронит на своём собственном кладбище, где все его привязанности лежат к уже мёртвым и ещё живым. Там закопаны лучшие улыбки, самые добрые глаза и тёплые объятия. Цветы не растут на этих могилах, только сорная трава пробивается там, где раньше на пикнике они все были счастливы с Хонджуном. Как семья, настоящая, родная, его окружала заботой и любовью. Там скоро и ночи с Чаном лежать будут, запертые в каменном склепе, который Минхо уже отстроил, уже цветы посадил и ждал смиренно. Поэтому омега спиной к альфе повернулся, чтобы не видеть его счастливых глаз и милой улыбки. Чан настроение омеги сразу почувствовал, ближе пододвинулся и рукой талию обвил, вновь поглаживая по животу. — Не грусти, — попросил Чан, понимая, что эта глупая просьба ничего не изменит. — Хотя ты безумно красивый, когда задумчивый. У тебя такие сосредоточенные глаза, блестящие. Как камушки. В детстве, когда мне было лет семь, мы с родителями пошли в гости к их друзьям. Там был мальчишка ещё помладше. И я выменял на какую-то безделушку целый сундучок с разноцветными стеклянными камнями. Сундук канул в лету, я не помню, как он пропал и куда, но я, по ощущениям, лет до пятнадцати залипал в эти камушки, — рассмеялся Чан, а Минхо весело хмыкнул. Действительно, охотно верилось, что альфа мог восторгаться обычным стеклом, но таким красивым. — Меня отец чуть не убил, когда наступил на один однажды. Твои глаза мне эти камушки напоминают, такие же разные. От освещения многое зависит. В закате они отливают золотом, на рассвете напоминают песок на любимом пляже, днём, когда ты щуришься, похожи на молочный шоколад, он мне больше всего нравится… — шептал Чан, а Минхо дышать пытался, чтобы вынести это. — Но знаешь, когда они мне больше всего нравятся? — Когда?.. — эхом откликнулся парень, головой слегка ёрзая, чтобы затылком упереться в Чаном нос, которым он с удовольствием зарывался в любимый запах. — Когда даже на солнце ты смотришь на меня, но твои зрачки всё равно немного расширяются. Я тебе очень нравлюсь, — довольно сделал вывод Чан и захихикал. — И ты мне очень нравишься. Когда ты уйдёшь из банды, я сделаю всё, чтобы ты был счастлив, — пообещал Чан, а омега только хмыкнул. — У тебя детское мышление, — проронил Минхо, так и не поворачиваясь лицом к альфе. Он слишком сильно влюблялся, а этого допускать было нельзя. Нужно было вернуть их с небес на землю обратно. Слишком больно будет падать. — Я не беременный, Хозяин не отпустит, в темноте города даже рядом с нами становится небезопасно. Чан, впереди крупная война банд, будут лететь искры и головы, меня не отпустят, а я не хочу, чтобы ты был на моих похоронах, — заявил Бабочка, выпутываясь из объятий и поднимаясь, чтобы накинуть на себя любимую чёрную толстовку — ночью было прохладно. — То есть… — Когда настанет время, я оставлю тебя, убедившись, что ты в безопасности. Соберусь с силами, поцелую в последний раз и уйду, — мотнул головой он и бросил острый взгляд на Чана, который уже сидел на краю кровати и смотрел на Бабочку с острыми крыльями, которые теперь его самого резали без ножа, кромсали и заставляли молча терпеть, чтобы быть хоть на толику таким же сильным, как этот прекрасный омега, похожий на стихийное бедствие в своей разрушительной силе. — Так что, пожалуйста, Чан. Когда придёт время, пожалуйста, не держи меня и не ищи меня. Не пытайся продлить то, что может убить нас обоих. — Я не причиню тебе вреда, — кивнул Чан, принимая эти правила и позволяя Бабочке ускользнуть на улицу, в темноту ночи. Чан понимал его и не понимал одновременно. Как человек он прекрасно всё понимал. Но… Бабочки должны обычно лететь на свет. Бабочка называл Чана солнцем. Так почему же он так стремится обратно в темноту?.. Но Чан отпустит. Он понимал, что придётся. А потому разбил пепельницу о стену отеля, злясь отчаянно и пытаясь выпустить пар хоть на чём-то. Туда же полетели стаканы, входившие в комплект. Альфа смотрел на осколки у стены, а чудилось, будто он это из себя что-то достал и разбил без шанса на восстановление.

***

— Золото, — прошептал Чанбин, поглаживая ласково по щеке омегу, который незримо изменился. Альфа не заметил, в какой именно момент это произошло, но теперь стройный, обычно голодный до секса парнишка, лежал к нему спиной на кровати и даже не спал. Чанбин будто бы попал в какое-то дежавю. Лежал в одной кровати с самым прекрасным в мире омегой, который то спал в эти короткие дни выходных, то плакал тихо, иногда шмыгая и сморкаясь. Он не говорил с альфой, не отвечал на вопросы, даже на прикосновения. Отказывался есть. Это убивало Чанбина. Бабочка и Чан проводили время в номере очередного города, отдыхая после задания, с которого вернулись омеги, как и они, но оттуда был слышен смех, громкие разговоры. А тут было тихо. Феликс не мог найти в себе сил даже пошевелить пальцем. Даже дыхание отнимало у него силы, что уж говорить о такой банальной вещи, как разговоры. А ещё была боль. Рана на ноге пока не зажила и постоянно ныла, старое пулевое тупо пульсировало из-за смены погоды и дождей. А ещё в груди болело. Щемило, будто омега простыл и застудился сильно, теперь страдая от каждого вдоха. Хуже всего была головная боль. Тупая, в затылке, будто воспоминания и горе его кувалдой били с размаха. И Чанбин рядом, который как щенок верный рядом был, но понятия не имел, как помочь. — Давай я позову Бабочку? — предложил Чанбин, когда пошёл второй день молчаливых страданий омеги. — Он сможет тебя утешить, а я сделаю всё, что ты захочешь, только попроси. Пожалуйста, не молчи. Поговори со мной, накричи, ударь меня, Боже, Золото, что угодно сделай. Но Золото молчал, только глаза влажные воспалённые прикрыл и вздохнул глубоко, вновь чувствуя боль за рёбрами. И тогда Чанбину надоело. Он прервал зрительный контакт Феликса со стеной и навис, тут же хватая его за талию и подсовывая руки под колени. Омега был лёгким, легче среднего веса, который Чанбин мог поднять ещё года три назад, так что альфа быстро отнёс его в ванную, снова чувствуя, что проживает эту сцену вновь. Он уже отмывал омегу от крови. Теперь тоже будет, потому что хоть её невооружённым взглядом видно не было, но он кровоточил, постоянно. Вода не стала неожиданностью для Феликса, но это было приятно, потому что он и не осознавал, что так продрог летом. Тёплые капли как дождь обняли его и заставили опустить многострадальную голову, которая могла скоро и взорваться. Он тихо застонал, схватившись за неё, оттягивая волосы у корней, будто пытался их вырвать. Но альфа бережно убрал ладони от головы и вымыл волосы душистым шампунем. Чанбин его всего вымыл, с мочалкой, почти до красноты тёр веснушчатую кожу, похожую на карту звёздного неба, но омега ни слова не сказал, ни единым звуком не отреагировал на боль. Со осторожно бедро промыл, про себя снова отметил, насколько тонким, почти прозрачным был Золото. Поднял его и обтёр нежно, оставляя поцелуй на швах, которые пока омега до сих пор не снял. Нёс его обратно так же нежно, как маленького ребёнка, который жался к широкой груди доверчиво. Альфа положил его на свою половину кровати, чтобы тот снова в стену не смотрел, а в окно. Омега наблюдал за тем, как дождевые капли стекали по стеклам вниз. — О чём ты думаешь? — спросил мужчина, гладя омегу, укутанного в махровый отельный халат. — Что ты так усердно гоняешь в своей прекрасной голове? Поделись со мной. — О том, что на могиле у Юнги сыро. Он сырость не любил. Хоть он и был Вороном, но по натуре был похож на кота. Любил пледы, делал лучший какао и обожал читать книги летом у воды. И только я был рядом. Он меня учил стрелять из лука и смеялся тихо, а потом подарил первый набор ножей… — хрипло и даже ещё более низко произнёс омега, снова чувствуя истерику. — Что его омега лежит рядом с ним, а между подхоронили их ребёнка. О том, что на том же кладбище похоронены мои родители, но я к ним давно не ездил, потому что не могу смотреть на их лица на надгробиях. Мне всё ещё кажется, что им там не место и что это неправда. И я каждый день думаю о том, что совсем скоро я тоже буду там. В сырости, холоде… Я ненавижу это, я люблю солнце, люблю море, я бы лучше в песке лежал, на пляже, каком-нибудь диком, никому неизвестном, и чтобы меня никто не навещал, чтобы не плакали, потому что я не хочу, чтобы было сыро, — размеренно говорил Феликс. — Я не хочу хоронить людей снова. Скольких я ещё встречу, скольких я ещё подпущу близко и полюблю искренне? Не хочу… — Это жизнь, маленький, — вздохнул альфа, всё же осмеливаясь прикоснуться. Чанбин развернул осторожно Золото к себе, заставляя уткнуться в свою шею и прижаться тесно. — Не мне тебя учить тому, что она не будет нас спрашивать и жалеть. Ты это лучше меня знаешь. А ещё мы бессильны перед ней. Мы всегда можем уйти к смерти, но мы в любом случае с ней встретимся. Кто-то рано, а кто-то поздно. — Ты веришь в судьбу? — Верю, — кивнул альфа, целуя в макушку. — То есть ты предполагаешь, что у нас нет никакого выбора? Что мы никак не сможем повлиять на то, что произойдёт? — с отчаянием в голосе спросил Золото, снова слёзы горячие роняя на футболку Чанбина. — Как бы я ни старался, я всё равно приду к одному исходу? Но я же принимаю решения… — Просто судьба уже знает, что именно ты выберешь, — заявил Со. — Она знает твои мысли, и хитро сплетает свои нити в свой причудливый узор. Нам не дано его понять, потому что мы никогда не увидим эту картину целиком, как сторонние наблюдатели, но, я уверен, там всё гармонично и так, как должно было случиться. А издалека всё красиво… — уверял Чанбин. — Так, как должно было быть. — Повтори это теперь, вспомнив своих двух погибших друзей, — попросил Феликс, заставляя альфу вспомнить то, что он так старался забыть. — И скажи, что так было нужно. — Я каждый день о них думаю, — прошептал Чанбин, будто побоялся спугнуть призраки альф, которые будто бы стояли над ним и молчаливо осуждали за связь с членом банды, которая их убила. Но Со ничего не мог с собой поделать. Он же просто влюбился. А он именно влюбился, потому что знал это чувство, ощущал на поверхности своей души эту томную тихую рябь, как на гладком зеркале озера от лёгкого ветра. — И тот поворот, который пропустил сонный Чан тогда, должен был привезти нас к вам. И, выходит, что мои друзья… Им было суждено остаться там, а мне уехать, чтобы потом встретить тебя. И я не знаю, что нам дальше написано, но всё уже есть. Судьба уже связала наши ниточки, просто мы пока не знаем, в какой рисунок… — Ты красиво говоришь, — хмыкнул Феликс. — Может, ты ещё и стихи пишешь? — Может и пишу. Думал над продолжением твоего кусочка. Кое-что даже и придумал, — тихо поделился альфа. — Расскажи? — Смеяться не будешь? — Клянусь. Не буди меня до рассвета Подожди пока солнце встанет Подари мне кусочек лета Он в моих руках не завянет Ты не будишь меня ночью, Смотришь, как трепещут мои ресницы, Ждёшь, когда дожди полевые травы намочат, Слушаешь, как поют шумные птицы. Бережешь мой покой трепетно, Рвёшь свой собственный сон в клочья. Что на свете может быть нелепее? Страж, охраняющий меня ночью… Не буди меня до рассвета, Я чуть позже встану, правда. Моя постель для тебя нагрета, Чтобы ты в неё лёг завтра. Ты весь день спать будешь, А я на твое место встану. Все заботы ненадолго забудешь, Отдашься спокойному океану. Теперь от кошмаров тебя я берегу, Твои милые черты изучаю. Спи спокойно, я тревожить тебя не рискну, Лишь дурные видения разбросаю. Я усну на лучах заката, Ты проснёшься и будешь рядом. Так и быть, разбуди меня до рассвета. Продолжай смотреть влюблённым взглядом. У Феликса внутри что-то треснуло громко. Чанбин не только запомнил его глупую импровизацию, но и продолжение написал. И это было трогательно. Зайцу Феликс свои стихи не читал, а тот и не смог бы их понять и оценить. Они были рады найти тихий уголок, где могли бы спокойно остановиться на ночь в машине, счастливы были, когда товар отдавали в руки заказчику, но понимали, что это не то самое. В животе тепла такого, как рядом с этим мужчиной, омега не чувствовал. А теперь он чувствовал это, лёгкую дрожь по плечам, когда Чанбин лишь присутствовал рядом. — Меня зовут Ёнбок, — тихо уведомил Феликс, а Чанбин замер и, казалось, окаменел. — Это не настоящее имя, но оно как бы… Корейское. Мы уже выяснили, что я из Австралии и имя при рождении у меня другое, однако здесь меня все звали вот так. И я подумал, что тебе могло быть интересно, или… Да и вообще просто захотел сказать тебе. — Мне очень приятно с тобой познакомиться, — и пожал шутливо руку омеге. — Мне тоже было приятно с тобой познакомиться, Со Чанбин… За этим именем не последовало в тот вечер много слов, которые Феликс хотел бы сказать Чанбину. Но он о многом подумал. Это не помещалось в голову разом, роилось и гудело, так что омега предпочёл вновь глаза прикрыть и отогнать от себя назойливых светлячков. Это было бы очень уместно, но так ненужно им обоим. — Спи, Ёнбок, — попросил Чанбин. — Ты очень устал в последние дни. А когда проснёшься, я закажу нам огромную чикагскую пиццу. Один хороший альфа сказал, что это безумно вкусно. А я хочу вернуть тебе милые бочка, чтобы потом самому съесть, — нашёптывал альфа, улыбаясь и уже прикусывая легонько. — Так и быть, разбуди меня до рассвета, — сонно пробормотал Феликс, наслаждаясь тем, как его подростковое имя звучало голосом Чанбина. — Продолжу смотреть влюблённым взглядом, — тихо и как-то совсем невесомо откликнулся Чанбин, оставляя такие же невесомые поцелуи на пальцах омеги.

***

Пейзаж

Какие будут указания? Что делать дальше?

1.03 am

Хозяин Выпускай псов. Пусть идут по следу. Минируйте все точки, которые ты нашёл. 1.04 am

Пейзаж

Я правильно понял?..

1.04 am

Хозяин Война началась.

***