Был ли у нас выбор...

Ненависть была самым сильным и ярким чувством, которое испытывала Эленвен. Оно оказалось сильнее любви, сильнее благоразумия, сильнее долга. Ненависть пронзала все ее существо, укрывала лучше плаща, ненависть давала силы жить, когда, казалось, всякая надежда на лучший исход уже была потеряна. Падали с сухим шорохом бусины из сушеных ягод: дети приносили незатейливые подарки. Вился дым благовоний: без них не перебить смрада людской смертности. Прямая и отстраненная, Эленвен ночь за ночью спускалась вниз по лестнице, словно призрачный страж обходя длинные галереи и коридоры посольства. Ночью жизнь в нем затихала, солдаты, кроме тех, что стояли на часах, проваливались в тяжелый глубокий сон, и никто не мог побеспокоить госпожу Посла в ее раздумьях. Никто не стал бы указывать ей, что делать, или опасливо шептаться за ее спиной. О, как Эленвен ненавидела эти сплетни и шепотки. Как неуютно было ей на этом продуваемом всеми ветрами горном кряже в забытом эт'Ада краю. Какой опустошенной и трухлявой казалась ей ее телесная оболочка. И тогда на помощь неизменно приходила ненависть: ненависть давала ей силы, защиту и цель. Впрочем, никто никогда не спрашивал госпожу Посла, почему она ненавидела Империю. Но если бы кто-то удосужился поинтересоваться, то услышал бы ровный выверенный ответ, в котором кратко и доступно была бы изложена идеология Талмора. Ненависть к Империи была ненавистью ко всему смертному, что желает стать вровень с божественным. Ненавистью ко всему преходящему, что уродует изначальное совершенство. Ненавистью к человеку, что находит силы к сопротивлению, когда его судьба уже предрешена. Ступеньки вели вверх и вниз, галереи становились коридорами, а те снова превращались в галереи. За окнами был слышен звук капели, видимо, ветер изменил направление и принес за собой оттепель. Оттепели вскоре сменялись морозами, по крыше барабанила колкая снежная крупа, но ненависть всегда оставалась неизменной спутницей госпожи Посла, ее верной и страстной наперсницей. Эленвен ненавидела Империю и ее жалкого императора Тита Мида за то, что тот отдал приказ о казни ее отца. Казни без суда и следствия. За то, что император, побоявшийся сам выйти на штурм Башни Белого Золота, обрек ее отца на мученическую смерть. И на жуткое бесконечное посмертие. Для всех остальных Лорд Наарифин был чудовищем. Тем, кто пытался призвать Боэту с его легионами из Обливиона. Для всех, кроме нее. В этом была восхитительная неправильность: Эленвен знала о том, на что ее отцу не хватило времени. Она знала, каково это - когда посреди города распахивается портал и в него устремляются дейдра. Эленвен знала все, но для нее отец всегда оставался лучшим. Понимающим, добрым, справедливым. Единственным, кому было до нее дело. Как часто Эленвен сжимала руки в кулаки, упрекая себя за то, что не смогла быть рядом с отцом, не смогла защитить его, не смогла спасти. Как часто, обращаясь к тому, кто ее уже не слышит, она обвиняла его в том, что отослал, что оставил одну, за что, что спас, за то, что все решил на нее. Эленвен шла за отцом, она смотрела на него и, когда настал тот самый час, не посмела ослушаться. Альтмеры не умеют забывать: всякий раз, видя имперцев, она вспоминала об этом, всякий раз, слыша звуки их языка, думала о том, каково ее отцу было там. Одному. Когда он понял, что не успеет открыть врата в Обливион, не успеет спасти тех, кто оборонял Башню Белого Золота вместе с ним. Одни говорили: генерал Наарифин был самонадеян, другие – что был слеп. Эленвен слушала молча. Гулким отзвуком стучали в висках слова последнего приказа: «Я твой генерал - и все еще могу тебе приказывать. Ты возьмешь три передовых отряда и уведешь их из города. Когда все закончится, нам понадобятся солдаты. Проиграть битву - не значит проиграть войну.» Эленвен вспоминала: генерала Наарифина любили солдаты. Он не был магом в привычном смысле этого слова. Он не был заносчивым, не был хрупким и утонченным, его можно было легко принять за воина. Впрочем, с мечом и луком он управлялся так же хорошо, как и с заклинаниями, и всегда учил Эленвен: нельзя требовать от подчиненных того, что не умеешь делать сам. Когда остальные как падальщики стали делить память о ее отце и очернять ее, тогда родилась ненависть Эленвен к Империи и ее трусливому Императору. А потом в Скайрим, в столицу, до которой рукой было подать что для Эленвен, что для Темного Братства, прибыл тот, кто приговорил ее отца к позорной мученической смерти тремя десятилетиями раньше. Прибыл, чтобы стать легкой добычей для госпожи Посла. О, как Эленвен хотела вцепиться Титу Миду II в горло острыми зубами, чтобы, умирая, последнее, что он увидел, - "желтомордую остроухую суку", дочь генерала Наарифина, о которой с ужасом говорили те солдаты, кому посчастливилось остаться в живых. Но она должна была хранить лицо. Эленвен должна была сделать все чужими руками, и, надо сказать, это славно у нее получилось. И тогда ненависть в ней уступила место пустоте.