Был ли у нас выбор...

Вдох-выдох… Ты не был ни красивым, ни обходительным, в тебе не было ничего из того, что мой народ считает достойным внимания или уважения. Ты был варваром. Ты полагал, что лучший способ собраться к завтраку – это провести пару раз пятерней по волосам. Ты обрывал на букеты цветы, которые я заботливо выращивала. Ты заворачивал куски вчерашнего пирога в мои отчеты. Ты притащил в мои покои больного, всего в парше и блохах котенка и попросил меня вылечить его. Ты совершенно не хотел слушать то, что тебе говорят. Ты был тем еще идиотом. И все же ты единственный, с кем я просыпалась рядом в одной постели. Вдох-выдох… Тебя несложно было приручить. Прикормить из рук, гладить по голове и научить плясать под дудку моего народа оказалось гораздо проще, чем пытать твои тело и разум. Достаточно было всего лишь искреннего участия в твоей судьбе, ненавязчивых расспросов, простого сочувствия: и вот бывший монашек и несостоявшийся легионер, у которого за всю жизнь было полторы обозных шлюхи (я ведь права, норд?), - у ног собственного дознавателя. Фигурально выражаясь, если город ты сдал под пытками, то страну и народ – между разведенных ног альтмерки. Ты был моим самым интересным проектом: и проект удался на славу. Ты ведь не думал, что мы могли бы быть вместе хоть сколько-нибудь после? Я – нет. Вдох-выдох… Я помню, как сняла перчатку с левой руки и потянула твою голову за подбородок вверх, а ты забился в цепях, пытаясь вывернуться из цепких пальцев. У тебя были растрепанные волосы цвета горного меда, грязные, завивающиеся в кольца от пота, и мучительно сведенные к переносице брови. Тебе было больно: по твоим щекам струились грязные дорожки слез, губы были прокушены, и уголок рта расчертила вязкая дорожка слюны напополам с кровью. Я смотрела в твои глаза, понимая: ты скорее умрешь, чем заговоришь. И тогда я начала стирать с твоих щек слезы большим пальцем левой руки, словно пытаясь утешить. Твои губы шевельнулись, и я скорее почувствовала, чем услышала хриплое «Сука…», а потом ты укусил меня за руку. У тебя были чертовски острые зубы, и мне стоило больших усилий сдержаться, чтобы не ударить тебя в ответ. В моей правой ладони послушно ворочались, сворачиваясь в клубок, смертоносные змеи, я чувствовала, как сжатую в кулак руку распирает изнутри, как молнии ждут своего часа, чтобы вырваться на свободу. Но я лишь крепче сжала губы: и заклинание погасло, рассыпавшись колкими, жалящими твои босые ступни искрами. «Отвяжите его и дайте напиться. Раны не исцелять.» Вдох-выдох… «Госпожа посол…», знакомый голос заставляет меня вынырнуть из забытья, подобно тому, как опытный пловец выныривает из глубин океана к солнечному свету. «Только не спите… Нельзя спать. Замерзнете.» Я сгибаюсь в приступе глухого болезненного кашля, чувствуя, как рот наполняется кровью, вся повязка, закрывающая нижнюю половину лица, пропиталась ей. Левое плечо горит. Саднят вывернутые назад руки. Ноги ниже коленей совсем заледенели. Я опускаю голову вниз, вздрагивая: ворот разорван, в груди, пониже ключицы, торчит обломок стрелы, Кто-то милосердно обрубил древко ближе к телу, потому что вытащить было невозможно. Рана - в коросте грязных тряпок и запекшейся крови. Вдох-выдох… Я знаю, не ты возглавлял штурм. Те, кто пришел сюда, следовали твоим приказам, но вел их не ты. Столь деликатное поручение ты мог доверить только верному человеку. И все же тебе следовало отправиться в путь следом за отрядом. Ты мог бы насладиться своей победой над женщиной, обвисшей на ограде в полубеспамятстве, над женщиной с обмороженными ногами и стрелой в плече, над женщиной, которая не могла прикрыть наготу, потому что руки были стянуты за спиной. Над женщиной, которую, даже связанную, боялись твои солдаты. Подумать только, талморская ведьма могла отнять у них мужскую силу, приворожить, заставить служить себе. Они были в чем-то правы, так ведь, ярл Виндхельма? От страха и для поднятия боевого духа твои солдаты к ночи надрались как свиньи. Жаль, некому было перерезать им глотки у костра. Вдох-выдох… Когда приходит время идти к плахе, я не могу подняться на ноги. Я пытаюсь встать раз за разом, но ниже колен будто деревяшки. Твоему человеку в конце концов надоедает это, он хватает меня за волосы и тащит по снегу к чурбану посреди вытоптанного в снегу неровного круга, вздергивает вверх, убеждаясь: на коленях я все еще могу стоять прямо. «Остановитесь, что вы делаете!?» не выдерживает молоденький юстициар, на плече у которого я провисела полночи. В других обстоятельствах я бы одернула его: «Вы позорите честь мундира…», он осекся бы на полуслове, пристыженно глядя на меня, но во рту кляп. Хорошо, что среди выживших при штурме нет ни одной женщины кроме меня. В противном случае, их доля была бы незавидной. Вдох-выдох… Казни – очень скучное зрелище: видел одну – видел все. К чести твоего соратника, нужно сказать: он пытается соблюсти процедуру. Даже кляп вытаскивает на случай, если после вынесения приговора у госпожи посла найдутся возражения по каким-либо из пунктов обвинения. Должно быть, он долго заучивал эту фразу. Мне нечего сказать, и я лишь устало качаю головой. Я не уверена, что все хорошо помню. Мне очень холодно, и руки затекли, и если правой я могу хоть как-то шевелить, то левая висит плетью. У меня кружится голова, мне хочется пить: я многое отдала бы за то, чтобы ловить разбитыми губами падающие сверху хлопья, осторожно слизывая капли. Но я должна быть сильной. Я должна оставаться примером. Я хочу, чтобы все поскорей закончилось. По иронии судьбы, самым тяжелым в этот момент становится стоять прямо, ничем не выдавая своей слабости. Рядом со мной больше нет ни одного из друзей: тех, с кем мы вместе обучались магии, тех, с кем мы служили вместе много лет. Передо мной у ограды ежатся от холода вчерашние мальчишки. Я помню, как они смотрели на меня в коридорах посольства: с боязнью, восхищением, затаенной гордостью. И теперь я не могу позволить себе, чтобы они смотрели на меня с жалостью. «Для меня было честью служить вместе с вами…». Фраза повисает в воздухе. Вдох-выдох… Я сама опускаю голову на плаху. Опускаю, потому что держаться прямо больше нет сил. Твои солдаты кричат: «Талморская шлюха сама готова лечь под нашего командира…» Упираться здоровым плечом в чурбан неудобно и все же это проще, чем стоять, пошатываясь от боли и усталости. Я совсем одна: никто не укрывает меня теплым плащом, никто не стирает грязные разводы с моих щек. Я не плачу, Эленвен Алинорская не умеет плакать. Просто идет снег, и оставшееся во мне скупое тепло превращает его в воду. «Не ерзай, тогда все закончится быстро…» Так, кажется, говорит твой человек напоследок. Вдох-выдох… Когда топор начинает опускаться, мне кажется, я вижу твой далекий заснеженный город, тронный зал и тебя, пьяного, в счастливом возбуждении, какими бывают только малые дети в ожидании подарков. Ты поднимаешь тост за своего верного соратника, за того, кто притащит тебе живой эту «талморскую суку». Ах каким смелым ты кажешься самому себе, ты говоришь: я буду валяться у тебя в ногах, умоляя о пощаде, и целовать твои сапоги. Кто-то робко возражает тебе: ярл, пусть судит народ. Пусть судят те, в чьи дома пришло горе. Но ты к тому времени опрокидываешь еще пару кубков за успешный исход предприятия. «Не раньше, чем она надоест мне в постели. Там ей самое место.» Так ты говоришь своим гостям, а они почитают за лучшее не спорить с хмелем в твоей голове. Вдох-выдох… Ты так гордишься своим человеком, не зная: ему суждено разочаровать тебя. Спасти от неминуемого позора и боли, которые пришли бы в твой город следом за мной. Мне даже интересно, что он тебе скажет: не удалось взять живой? Погибла при штурме? Дралась словно саблезубый тигр? Понимает ли твой соратник, да и осознаешь ли ты сам, какую «медвежью услугу» теперь оказываешь своей стране? Как сам, своими руками, отдаешь приказ о ее разорении? Ты все еще между моих ног, маленький норд. Между моих ног и под пятой Талмора. Впрочем, когда ты поймешь это, будет слишком поздно. Ты никогда не был силен в оценке последствий своих решений, нордам это не свойственно: вы вначале делаете, потом думаете, и потому эта партия проиграна тобой с самого начала. Вдох-выдох… Прости, мой глупый ярл, что не доставила тебе удовольствия видеть себя ползающей перед тобой на коленях в тронном зале и умоляющей тебя о пощаде. Моя спина уже недостаточно гибка для этого. Впрочем, если ты поторопишься, то еще успеешь реализовать «право первой ночи». Хотя нет, пожалуй, волки доберутся до моего тела прежде. Молчи, не отвечай. Все уже сказано намного раньше. Мы оба ссучились до крайности, мы перестали гнушаться любыми методами на пути к собственным целям. И потому, когда топор опускается на мою шею, я благодарна своему палачу. Благодарна за то, что он избавил от позорного послесловия тебя и меня. Вдох… О чем ты думаешь, когда распахиваются тяжелые створки дверей и в зал врывается порыв северного ветра? Когда гаснут свечи, а факелы вычерчивают на стенах причудливые тени? Когда твое лицо на мгновение становится молодым и растерянным словно в нашу первую встречу? Когда одинокая снежинка робко касается твоей щеки и соскальзывает вниз капелькой талой воды? Я вижу, как шевелятся твои губы. Ты зовешь меня по имени? … Скажи, все могло бы быть иначе между нами? Было ли где-то место, где я могла бы не бояться преследования тех, кому служила много лет? Где я могла бы прожить жизнь с тобой без того, чтобы меня называли «талморской ведьмой»? Где могла бы родить тебе сына и воспитать его? Где, прикладывая новорожденного к груди и баюкая его, знала бы: через несколько недель мне не придется оставить его на ступенях храма в корзине, потому что это единственный способ уберечь нашего сына от смерти? Могла ли быть у нас с тобой другая история: у тебя и у меня? Или это были бы уже не мы? Молчи, я знаю ответ.