Mon ciel, mon soleil, ma lune

      Приходит в себя Ной уже в своей комнате. Всё случившееся кажется ещё одним кошмарным сном, хотя Архивист вполне себе понимает, что таковым оно не являлось. Мысли о Луи всё ещё вытесняют собой любые другие. Ной даже не может дать точного описания своим чувствам: скорбь и боль, вина и ненависть переплетаются в замысловатый клубок ощущений, не имеющий точного определения. Архивисту всё ещё кажется, будто бы он находится где-то не здесь, будто бы всё происходящее, пусть сном и не являлось, не является и реальностью. Он и сам толком не понимает, как находит в себе силы не разрыдаться и не закричать на весь дом, но в силу этого отрицания даже эмоции кажутся почти искусственными, что в какой-то мере позволяет их сдерживать. Из комнаты выходить не хочется; да что там выходить — с кровати не хочется вставать. И он лежит так, тупо уставившись в потолок, ещё где-то час после пробуждения, но в итоге наконец-то всё-таки может, сделав над собой усилие, направиться хотя бы в ванну, чтобы привести в порядок если не душу, то хотя бы тело.       Проводит там ещё некоторое время, прежде чем заставить себя выйти и спуститься в гостиную — почему-то ему кажется, что ему станет хоть немного лучше, стоит ему только увидеть место смерти Луи, как бы то ни было нелогично. На лестнице встречает Ванитаса. Тот выглядит, откровенно говоря, паршиво: бледный, с растрёпанными волосами; на его руках и ещё местами на теле Ной видит пропитанные кровью бинты — очевидно, под ними скрыты раны от вчерашнего нападения этих странных теней.       — Прости, — тихо произносит он, оказавшись совсем близко к Ною. — Я… Не должен был соглашаться на это.       Ной не отвечает, лишь смотрит в чуть потускневшие голубые глаза, несмотря на то, что сам Ванитас пытается отвести взор. Даже и не знает, что именно чувствует по отношению к этому человеку. Конечно, у Архивиста есть все причины ненавидеть Ванитаса, но, с другой стороны, тот ведь правда не хотел, чтобы всё вышло именно так, да и Луи, по сути-то, погиб не от его руки, хотя тот этому в какой-то мере и поспособствовал. Так или иначе, разговаривать с ним сейчас Ной не хочет. Совершенно не то место и не то время. Ванитас хочет что-то ещё сказать, но, всё же встретившись с ним взглядом, будто бы понимает, что любые слова в данный момент излишни; отходит и поднимается дальше, вскоре скрывшись из виду.       А Ной проходит вниз, в гостиную, отмечая, что пятна крови всё ещё остаются на мраморном полу. Не хочет и думать о том, где сейчас тело Луи и что с ним будут делать. Вновь, как и вчера, садится на колени рядом с тем самым местом, где всё и случилось, вновь позволяя себе не сдерживать слёзы. Плачет, закрывая лицо руками, уже ни о чём не думая, лишь почти инстинктивно поддаваясь этому порыву. Сам не знает, сколько времени проводит так, прежде чем слышит сзади чьи-то шаги и чувствует, как тонкие пальцы утешающе проводят по его волосам.       — Д… Доминик? — неуверенно вопрошает Ной, всё же выходя из этого оцепенения.       — Да, — тихо, как-то успокаивающе отвечает она. — Я даже не знаю, что сказать… До сих пор не могу поверить, что это всё же произошло.       — Прости… Я должен был сделать всё, что только мог, но, видимо, и вправду понадеялся на лучшее. Зря, как оказалось, — Архивист просто чувствует, что обязан сказать это сейчас. Доминик ведь доверяла и ему, и Луи, потому её и не было там, рядом с ними, в эти ужасные минуты. Доминик, скорее всего, даже не сомневалась, что Ной, с его-то взрывным характером, будет громко и решительно протестовать против этого эксперимента. А он не смог. Не решился.       — Всё в порядке, — отзывается та. — Ты ни в чём не виноват, правда. Напротив, я очень волновалась и за тебя, когда мне сказали, что ты был там и видел всё это. Сразу же пошла искать тебя, — обходит его сзади, садясь напротив, и вымученно улыбается, глядя ему в глаза. На ней надета одна лишь ночная сорочка жёлтого цвета, вышитая золотыми нитями, — видно, даже переодеться она не успела. И Ной только и может, что притянуть Доми к себе, обнимая чертовски крепко и явно не собираясь отпускать как минимум в ближайшие несколько минут. Та прижимается к нему — и Архивист почти физически чувствует, как она будто бы разделяет его боль, частично забирая её на себя. Хотя и она тоже, наверное, страдает не меньше. Луи ведь, как-никак, был с ней даже ещё ближе, чем с Ноем.       — Всё будет хорошо, — наконец произносит Доминик после продолжительного молчания. — Мы переживём это. Вместе.       — Да… — соглашается Ной. — В общем-то, у нас и нет иного выбора.       Говорит это совершенно искренне, ведь, в самом деле, что им остаётся? Только жить дальше. Прожить свои вечные жизни так, чтобы Луи, где бы он ни был теперь, не разочаровался в них. Вот только легко принять это решение, а как на самом деле жить дальше — непонятно. Наверное, со временем будет лучше. Наверное, время действительно лечит. По крайней мере, Архивист упорно на это надеется.

***

      Время вновь пролетает с оглушительной скоростью — и вот Ной, Бесформенный и Доминик уже стоят перед установленным в их же саду могильным камнем с изящно выведенной на нём надписью: «Здесь покоится Луи деСад, столь рано и бесславно встретивший свою гибель».* Ной, в очередной раз не в силах сдержать слёзы, кладёт на надгробие букет ликорисов — Луи, кстати, и при жизни отчего-то очень любил эти цветы. Иронично, что их часто называют символом смерти. Прямо-таки злая шутка судьбы, не иначе.       Архивист сидит некоторое время на земле, будто бы на секунду выпав из реальности. Поднявшись и развернувшись лицом к остальным, видит позади них Ванитаса, с которым с утра так больше и не виделся. Тот подходит ближе и, чуть склонив голову, произносит неуверенно:       — Мне правда жаль.       И уходит, не говоря больше ни слова, как и в прошлый раз. Только сейчас Ною почему-то вспоминаются те его сны и нелепая, казалось бы, теория о родственных душах. «Совсем не время думать об этом», — тут же обрывает свои размышления. В конце концов, меньше всего сейчас ему хочется даже представлять, что именно этот человек может оказаться его соулмейтом. Умом-то понимает, что Луи убил не он, но до конца отпустить это беспричинное недоверие не может.       Когда Бесформенный и Доминик, не говоря ни слова, возвращаются в дом, Ной вновь обращает свой взор на могилу Луи. Вспоминает всё то время, что они провели вместе и, кажется, едва ли не по-настоящему слышит его голос; хотя и не может разобрать слов, почти уверен, что именно тот сказал бы сейчас. «Живите дальше», — Именно это слышится Архивисту, точно вместе с ветром пролетая мимо него. Здесь и сейчас Ной ещё раз обещает себе, что так и будет, что он ни за что не погрязнет в этой вечной скорби. Ради Луи. Ради Доминик. Ради него самого, в конце-то концов.       «И, пожалуй, всё-таки стоит простить Ванитаса».

***

      В какой-то унылой рутине проходит остаток дня. А ночью Ной не может заснуть: слишком многое терзает его душу, а стоит попытаться заснуть, как перед глазами тут же возникает момент смерти Луи, в стотысячный раз в мельчайших подробностях повторяющийся в его сознании. Только и остаётся, что ждать рассвета.       Утром чувствует себя отвратительно — не столько физически, сколько морально. Кажется, будто что-то разрывает изнутри его душу, пронзая её тысячами острейших лезвий. Сегодня ему, пожалуй, хуже всего: после целого дня туманных попыток принять случившееся наступает резкое, болезненное осознание.       Луи больше нет.       Луи больше никогда не будет рядом. Больше никогда не суждено им заговорить, пообщаться о чём-то обыденном. Больше никогда Ной не увидит его, не обнимет. Теперь Луи станет лишь воспоминанием, тенью прошлого, эфемерным образом из минувших времён. Это слишком больно, и только сейчас Ной в полной мере ощущает реальность случившегося. Хочет лишь закрыться в себе, упиваясь своим страданием, ведь сейчас оно кажется действительно непреодолимым, но спустя какое-то время всё-таки заставляет себя выйти из комнаты, потому как остальным и без него нелегко, наверное. Особенно Доминик, ведь они с Луи всегда были будто бы двумя частями одного целого; такие похожие внешне, но разные внутри, они никогда не представляли своей жизни друг без друга, но сейчас Доми вынуждена столкнуться с этим кошмаром, перед лицом которого она остаётся совершенно одна. Собственно, именно Доминик Ной и решает найти, дабы убедиться, что та хотя бы относительно в порядке, и вновь хоть чуть-чуть приободрить её.       Находит её сравнительно быстро, в саду, где она стоит, задумавшись над чем-то своим и глядя куда-то вдаль. Погружённая в свои мысли, она не сразу замечает его присутствие и потому чуть вздрагивает, оборачиваясь, когда Ной слегка касается рукой её плеча, обращая на себя внимание.       — А, это ты, — улыбнувшись, произносит Доми. — Прости… Задумалась.       — Я просто хотел… Найти тебя. Сам даже толком не знаю, зачем, — говорит Архивист. — Тебе ведь сейчас, наверное, ещё тяжелее, чем мне? Вы были так близки… Извини. Если я лишь делаю тебе больнее этими словами, то дай мне знать, но… Я чувствовал, что должен поговорить с тобой.       — Всё действительно нормально, не волнуйся, — отвечает Доминик. — Да… Это сложно. Это тяжело. И я не представляю своей жизни без Луи. Я правда не знаю, что будет завтра, что мне делать, как смотреть на этот мир теперь, без него. Знаешь, мне всё ещё хочется верить, что сейчас всё так же, как и обычно, что мы лишь поменялись местами: Луи уехал в Париж, а я осталась здесь, а не наоборот, как это обычно бывало. Хочется верить, что он… Всё ещё существует. Но правда в том, что нет смысла обманывать себя. И сейчас я готова идти дальше, даже если я всё ещё чувствую эту боль. И я надеюсь, что и ты сможешь. Пусть не прямо сейчас, но постепенно мы выберемся из этой тьмы. Я в этом даже не сомневаюсь.       А Ной и не знает, что ответить. Он и сам уже множество раз думал об этом, но лишь вновь и вновь убеждался, что только время сможет что-то исправить; убеждается и на сей раз.       Стоит так просто, ничего не говоря, почти физически чувствуя, насколько им обоим нужен был этот момент. Понимает и то, что Доминик старается сдерживаться, казаться намного сильнее, чем она на самом деле есть, — чтобы помочь ему и не сломаться самой, хотя, наверное, ей же было бы лучше, дай она волю эмоциям. Так или иначе, Архивист может лишь вздохнуть с облегчением, ведь, по крайней мере, ей ещё хватает сил не сойти с ума, не отречься от всего и вся, а это уже значит, что не так всё плохо, как он думал.       — Ладно, я пойду, — едва слышно бросает он, тут же направившись обратно в дом. Едва зайдя, видит неподалёку Мурра, который, завидев его, тут же приближается, начиная ластиться к нему, что впервые за это ужасное утро заставляет его улыбнуться.       — Только ты и можешь порадовать меня даже в такой момент, — вздыхает Архивист; гладя белоснежную шерсть, он, опять же впервые за последнее время, позволяет себе хотя бы ненадолго забыть обо всей пережитой боли.

***

      А тем же вечером, за ужином, на который Ной всё-таки заставляет себя выйти, Бесформенный вдруг просит их с Ванитасом остаться после. Поглядывает на них как-то слишком пристально, будто бы сопоставляя их друг с другом и пытаясь понять, каковы на данный момент их взаимоотношения. Ной эти взгляды старательно игнорирует; Ванитас напрягается, каждый раз как бы между делом говоря что-нибудь на случайную тему. Становится понятно, что Бесформенному человек не очень-то доверяет — может, даже считает того единственным ответственным за всё произошедшее.       Наконец, они остаются втроём, когда слуги и Доминик уходят кто куда. Бесформенный, смерив обоих ещё одним странным взглядом, начинает:       — Что ж, полагаю, сейчас совершенно точно не время затевать что-то новое, но проблема в том, что появилось у меня одно дело, которое для меня очень важно, — выдерживает паузу. — Перейду сразу к сути: в особняке герцога Орифламма творится какая-то чертовщина, к которой определённо причастен его старший брат, Локи. Этого самого Локи долгие годы держат взаперти, и сейчас мне как никогда важно узнать, почему. Предположительно, эта семья замышляет что-то подозрительное, ведь мы также давно не видели на публике Королеву вампиров, а в последнее время в их непосредственном окружении стали уж слишком часто проявляться проклятия.       — И что же требуется конкретно от нас? — не понимает Ванитас; вопросительно поднимает бровь, попеременно глядя то на Ноя, то на Бесформенного будто в попытке найти ответы.       — Конкретно от вас требуется выяснить всё в подробностях и доставить информацию мне, — продолжает Бесформенный. — Всё, что вы сможете узнать. Лучше всего будет, если вы сможете лично встретиться с этим Локи и разобраться, как он связан с Королевой и почему находится в заточении. По сути, переданный слово в слово разговор с ним — всё, что мне требуется, чтобы сделать выводы, если всё окажется именно так, как я предполагаю. А предполагаю я, что кто-то ставит на нём, Королеве и некоторых простых вампирах странные эксперименты, приводящие проклятия в действия. С какой целью — не знаю, но, несомненно, в этом замешан Август Рутвен.       Ной даже удивляется, услышав это имя. Лорд Август Рутвен в вампирских кругах считается героем, принёсшим им перемирие с людьми. Неужели Бесформенный может подозревать его в чём-либо? Конечно, тот пару раз нелестно отзывался об этом самом Августе, но обычно это касалось лишь каких-то обыденных вопросов, не доходя до почти что обвинения.       — Знаю, звучит нелепо, — заметив удивление Архивиста, добавляет Учитель, — но, поверь, такие типы, обелившие свою репутацию перед публикой, зачастую оказываются личностями едва ли не самыми опасными, — усмехается, даже не пытаясь скрыть свою неприязнь к этому вампиру.       — И именно из-за сложности ваших взаимоотношений вы не можете сделать это самостоятельно, так? — прищурившись, уточняет Ванитас, и Ной не может не согласиться, ведь и сам только что подумал буквально о том же.       — Мне нравится ход твоих мыслей, — улыбнувшись такой проницательности, отвечает Бесформенный. — Ну, и это тоже. Но, поверьте, дело ещё и в том, что вам обоим я доверяю. Это будет своего рода проверкой. Для тебя — шансом оправдать моё доверие и получить за это мою благосклонность в дальнейшем, что, прошу заметить, будет выгодно тебе в любом случае. Для Ноя — шансом доказать, что он является достойным меня преемником и учеником.       Некоторое время они молчат, осознавая смысл услышанного. Больше всего Ноя почему-то настораживает факт того, что Бесформенный придаёт столь большое значение такому простому на первый взгляд поручению. Сомнения закрадываются в его разум, но он решает, что ответы на все вопросы найдёт только в том случае, если согласится пойти на это, а потому в итоге лишь заявляет:       — Хорошо, я сделаю всё возможное.       — Что насчёт тебя, Ванитас? — переведя взор на человека, спрашивает тогда Бесформенный.       — Я, признаться честно, несколько удивлён происходящим, — отзывается тот, — но также не буду против участвовать в этом.       — В таком случае, решено, — завершает разговор Учитель. — Вы выдвигаетесь послезавтра.

***

      Ночью Ною снова не спится — на сей раз не только из-за воспоминаний о Луи, но и из-за мыслей по поводу этого задания Бесформенного. Всё, что касается него, кажется уж слишком туманным и запутанным: проклятый брат герцога Орифламма, Королева вампиров, участившиеся случаи возникновения проклятий — всё это кажется не более чем случайным стечением обстоятельств. Но, впрочем, раз Учитель видит в этом определённую связь, то скорее всего она и вправду существует, ведь в своих догадках тот почти никогда не ошибается.       Терзаемый всеми этими рассуждениями, Ной решает, что лучшей из возможных идей в данный момент является оставить попытки заснуть и сделать то, что он так часто любил делать бессоными ночами в детстве — подняться на крышу. Там, в свете звёзд и луны, ему почему-то всегда становилось лучше, спокойней. «И почему я только сейчас вспомнил про это место?» — думает он по дороге туда.       Оказавшись там, и вправду вновь ощущает это умиротворение, это необъяснимое тепло. Застывает на несколько секунд, глядя в небо, и вдруг отмечает для себя, что луна сегодня как раз голубая. Прямо как глаза одного человека, о котором в последнее время у Ноя появляется всё больше противоречивых мыслей. А ведь Голубую луну вампиры издавна считают дурным знаком… Ной, правда, никогда не понимал, почему так; даже зная легенду о Вампире Голубой Луны, он попросту не мог связать явление столь прекрасное, столь восхитительное, как эта луна, с чем-то мрачным, опасным.       Кстати, об этом человеке. Спустя пару минут Ной слышит чьи-то шаги. Понимает: остаться наедине с собой не получится, но не то чтобы его это огорчает. Ванитас подходит ближе и садится рядом с такой непринуждённостью, будто бы это является чем-то для них обыденным.       — Ещё с того дня хотел поговорить с тобой, но всё не находил подходящего момента, — сразу же начинает он. — Знаешь… В тот момент, когда ты пытался отговорить меня продолжать, я вдруг понял, что именно ты также хотел этим сказать. Что я не могу так просто размениваться чужой жизнью. Что не таким должно быть спасение. Я много думал об этом, и… На самом деле, наверное, мы немного по-разному видим эту ситуацию, да и я бы, наверное, с тобой не совсем согласился, но в данном случае могу лишь безоговорочно признать твою правоту. Клянусь, я пожалел, что сделал это. И не пожалел, что не убил его собственноручно — тоже, кстати, благодаря тебе. Но и ты пойми, что Луи… Он был обречён с самого начала. Рано или поздно это случилось бы. Моя ошибка — лишь в том, что я ускорил это. И Бесформенный не просто так оборвал его жизнь: понимал ведь, что тут уже ничего не поделаешь.       Архивист слушает весь этот монолог, не перебивая. Даже удивляется, ведь Ванитас, как ему показалось, совсем не из тех, кто будет вот так спонтанно и пространно рассуждать о чём бы то ни было. Что ж… Наверное, на подобную тему попросту нет смысла высказываться кратко и сухо. Тем не менее, одно Ной точно определяет для себя: в его словах не чувствуется фальши. Сейчас этот человек действительно говорит то, что думает, искренне показывая своё отношение к случившемуся.       — Я понимаю, — отвечает наконец. — И, поверь, ни в чём не виню тебя.       И ведь не лжёт: если и оставались у него ещё сомнения относительно невиновности Ванитаса, то на данный момент все они уже развеялись. Да, он чертовски странный, и всё в нём по-прежнему напрягает Ноя, не давая оснований полностью доверять ему. Да, едва ли Ной забудет всю эту историю с Луи, ведь тот слишком многое для него значил. Но, в конце концов, жизнь тоже не стоит на месте, так что здесь и сейчас Архивист принимает решение отпустить это, начиная их взаимоотношения с чистого листа. Потому, чуть помедлив, предлагает, протянув руку:       — Раз уж так сложились обстоятельства… Партнёры?       — Партнёры, — приняв рукопожатие, соглашается Ванитас.       Они соединяют руки лишь на мгновение, но отчего-то Ной чувствует что-то особенное, прикасаясь к человеку. Опустив взгляд, успевает заметить, кажется, малейшие детали: бархатную синюю ткань перчатки, чувствующиеся даже через неё непривычно-острые ногти и, под случайно задравшимся рукавом, глубокий след от шипа чуть ниже локтя, который, кажется, всё ещё слегка кровоточит. Почему-то концентрирует все свои мысли на последнем, чувствуя в некоторой степени свою за то вину и внезапно возжелав исцелить хотя бы эту рану. Будто случайно касается её кончиками пальцев, сфокусировавшись на этой мысли, — и тут же не верит своим глазам, потому как повреждение внезапно затягивается; пусть и не до конца, но явно становится куда менее значительным. Сам Ванитас даже не обращает на то внимания, но Ной видит в этом ещё одно подтверждение того самого предположения, которое, как ни странно, больше пугает его, чем радует.       Ванитас — его соулмейт?       Да, именно так, ведь все факты указывают на это и, к тому же, лишь соулмейтам дан дар исцелять друг друга. Ной более чем уверен, что ему не показалось, но, впрочем, решает для себя, что разберётся со всей этой историей как-нибудь потом. Позже. Сейчас же он вновь возвращается к своему первоначальному занятию, устремив свой взор в сияющее светом Голубой луны небо и стараясь выкинуть из головы любые тревожащие его мысли.       — Прекрасная ночь, — будто бы желая скрасить неожиданно повисшую между ними неловкую тишину, замечает Ванитас.       — Не могу не согласиться, — отвечает на это Ной, невольно засмотревшись на то, как в цвет луны сияют и голубые глаза человека.

***

      Следующий день проходит вполне себе спокойно. Кажется, Архивист даже постепенно начинает приходить в себя, всё больше освобождаясь от едва ли не поглотившей его пучины страданий.       Ближе к вечеру Бесформенный вдруг зовёт его к себе, уточняя при этом, что поговорить хочет наедине. В своём кабинете заявляет ему:       — Знаешь, на самом деле, у всех моих планов есть и ещё одна, пусть и менее значимая, цель, — смотрит на него, будто пытаясь понять его реакцию. — Я хочу, чтобы ты… Присмотрел за Ванитасом. Он ведь для меня является тоже своего рода экспериментом. Тебе я доверяю, а вот ему… Скажем так, лишь отчасти. И мне хотелось бы понять, какой он на самом деле, в чём заключается суть его силы и что движет им в принципе. По сути, пока вы оба будете собирать информацию о происходящем в особняке герцога Орифламма, твоей задачей будет также собрать информацию о Ванитасе.       — Вы планируете использовать его для чего-то более важного в будущем? — уточняет Ной после секундного молчания, потребовавшегося ему, чтобы осознать услышанное. Эта просьба становится для него неожиданностью, хотя, пожалуй, можно было бы предположить, что Учитель задумает нечто подобное.       — Нет, — отрицает Бесформенный. — Честно говоря, мне самому интересно. Чистое любопытство, по большей части. Я хотел бы узнать его поближе, но понимаю, что со мной он едва ли сможет сблизиться, а вот с тобой — почему бы и нет? К тому же, более точные знания о его способностях могут быть полезны для моего исследования проклятий. Так что, могу я доверить тебе сие задание, мой котёнок?       Ной задумывается. Понимает, что есть в этом определённая логика, да и отказаться в любом случае не смог бы, так что в конце концов лишь кивает в ответ, произнеся:       — Конечно можете, Учитель.       — Рад это слышать, — отзывается тот. — В таком случае, желаю удачи и надеюсь на твою помощь, — с этими словами он удаляется из кабинета, направившись куда-то по своим делам, и Ною ничего не остаётся, чтобы также отправиться к себе, параллельно с этим рассуждая об этом разговоре.       «Суть в том, — думает, — что я должен узнать о Ванитасе всё, что только смогу, так? С одной стороны, это достаточно просто: нужно лишь заполучить его доверие и постепенно задавать различные вопросы, а также постоянно наблюдать за ним; после мне нужно будет всего лишь рассказать Учителю всё, что я сумел понять. Но тогда почему… Почему где-то на подсознательном уровне я чувствую, что это неправильно?»       И правда — точно какая-то внутренняя установка мешает ему без лишних размышлений привести сей нехитрый план в действие, почти что предательством кажется ему его намерение передать что бы то ни было о Ванитасе Бесформенному. «Ладно, разберусь по ходу дела», — решает наконец, ведь неизвестно ещё, что именно стоит за загадочностью Ванитаса. Быть может, человек и в самом деле не скрывает никакие страшные тайны?..

***

      Следующее утро целиком и полностью проходит в подготовке к предстоящей поездке, относительно которой Ной, к слову, испытывает смешанные чувства. Всё будто бы происходит слишком быстро, чтобы понять хоть что-то, хоть что-то определить для себя окончательно. Тем не менее, к своей задаче собирается подойти ответственно, а потому уже заранее на то настраивается. Не может не радовать его и факт того, что ему наконец-то удастся побывать в столице, что некогда было для него пределом мечтаний.       В свободное от сбора вещей время гуляет по саду, мысленно прощаясь на некоторое время с этим местом. Подумать только, он столько лет своей жизни безвылазно провёл в этом поместье!.. Невольно начинает вспоминать все те счастливые деньки, которые проводил тут с Луи и Доминик, те времена, когда лишь они были друг у друга и когда казалось, что лишь им троим принадлежит весь этот огромный мир, что будущее светло и безоблачно и всё непременно будет хорошо. Архивисту и сейчас хочется смотреть на жизнь с тем же оптимизмом, что, к слову, отчасти у него получается, но далеко не всегда. Конкретно в данный момент, к примеру, вся вера в лучшее испаряется куда-то, стоит ему только подумать о Луи.       «Видимо, ещё нескоро я смогу спокойно вспоминать об этом», — делает вполне логичный вывод. Эта боль слишком сильна, чтобы так просто её отпустить, а потому единственное, что может сейчас сделать Ной, — игнорировать её.  Идти вперёд, превозмогая, пока наконец не станет лучше. И, наверное, эта поездка — хороший выход в такой ситуации. От себя, конечно, не убежишь, но вполне реально убежать оттуда, где болезненные воспоминания точно не оставили бы тебя в покое. Архивист даже не сомневается, что Бесформенный предусмотрел и это, планируя сие мероприятие. Понятное дело, что не только ради него Учитель затеял всё это, но, возможно, именно плачевное состояние Ноя и стало ещё одной причиной отправить его туда.       И этим шансом отвлечься Ной твёрдо решает воспользоваться. Отдалиться от всей этой истории с Луи, с головой уходя в порученное ему дело. В успехе этого своего намерения, правда, немного сомневается. «Время лечит» — так говорят люди, да и сам Архивист уже не раз за последние дни приходил к такому выводу, но, если мыслить реалистичнее, то применимо ли это к ним, к бессмертным, чьё время попросту бесконечно? Впрочем, если смотреть на всё с такой точки зрения, то и гибель Луи становится событием ещё более невыносимо-печальным. Логично, что бессмертные куда острее, куда болезненнее ощущают смерть. Однако сейчас Ной не хочет предаваться сим безрадостным размышлениям, упорно надеясь, что в его случае эта простая человеческая истина всё-таки сработает и что время в конце концов принесёт ему хотя бы иллюзию покоя.       «Что ж, — говорит про себя, уходя, наконец, в дом для того, чтобы взять свои чемоданы и выдвинуться в дорогу, — как бы то ни было, всё что ни делается, то к лучшему, верно?»       Умом, конечно, понимает, что не всё так радостно в реальном мире. Понимает — и всё-таки верит, что, так или иначе, во время этой поездки или через долгое время после неё, но когда-то всё наладится. Ведь всё плохое — как и всё хорошее, — когда-нибудь заканчивается, не так ли?       — Ну что, пойдём? — спрашивает Ванитас, встречая его на пороге.       Ной в ответ лишь кивает, после чего добавляет:       — Мы сможем, ведь правда? — и не знает даже, спрашивает он это, или утверждает, а если и утверждает, то что имеет в виду и к кому обращается, ведь, кажется, в подобной ситуации это звучит излишне пафосно и даже несколько нелепо.       — Сможем, даже не сомневайся, — отзывается Ванитас, отчего-то одной этой фразой вселяя в Архивиста бесконечную уверенность. Кажется, человек будто бы понимает все смыслы, которые подразумевал Ной, вопрошая это, и на все на них отвечает с такой решимостью, которая попросту не может не вдохновлять.       «Сможем», — произносит ещё раз Ной про себя, уже ни на секунду не сомневаясь в этом.       И буквально в в последнюю минуту перед их отъездом Ной вдруг замечает, что Мурр, этот милый пушистый негодник, тоже следует за ними до самого выхода, недовольно мурча.       — Что же мне с тобой делать? — погладив его, задумывается Архивист.       — Да возьми с собой, — кидает Ванитас, заметив это. — На дирижабле можно провозить животных.       — Прекрасная идея, — С этими словами Ной подхватывает кота на руки. — В таком случае… Ну, думаю, Мурр тоже не будет против небольшого путешествия. Правда ведь, Мурр?       Кот отвечает лишь кратким мяуканьем, которое, как думается Архивисту, совершенно точно означает согласие.       «Теперь уж точно не сомневаюсь, — смеётся про себя он. — Если Мурр со мной, то всё точно будет хорошо». По крайней мере, в это хочется верить. Не зря ведь говорят, что коты с разноцветными глазами приносят удачу?