Mon ciel, mon soleil, ma lune

      Утро.       Очередное утро в небольшом, но уютном доме, где семья Блусиэл* обосновалась ещё несколько лет назад, после рождения сына.       Едва проснувшись, мальчик видит, что всё вокруг едва ли не сверкает от чистоты, в вазе на столе стоит букет цветов, а мать радостно улыбается, напевая какую-то песню, — всё это означает, несомненно, что сегодня должен вернуться отец.       — Луис, сынок, доброе утро, — Женщина ласково треплет мальчика по волосам, когда он подходит к ней. — Как спалось?       — Хорошо, — отзывается тот. Оглянувшись вокруг, вопрошает:       — Скажи, сегодня ведь приезжает папа, да?       — Ох, милый мой… — отвечает она. — Должен. По крайней мере, я надеюсь на это. К ужину обещал быть, но ты знаешь, его работа…       Луис знает. Знает, что работа отца — дело опасное и сложное; тот сам рассказывал ему не раз, говоря, что когда-нибудь тот займёт его место. Рассказывал, что сражается с жуткими тварями — вампирами, — чтобы те не смели нападать на людей; показывал свои шрамы, полученные в битвах с ними, и оружие, которым их побеждает. И Луис, слушая это, и вправду всегда хотел тоже защищать людей от этих тварей. «Я стану охотником на вампиров, как папа!» — гордо заявлял. А все только и рады были это слышать — говорили, что в семье паладина у него всё равно нет выбора, кем быть в будущем, так что такое стремление является для него единственным верным.       Только мать не разделяла такого его желания. Всегда говорила, что безумно любит отца и считает его лучшим мужчиной в мире, но к работе его всегда относилась с неодобрением и его судьбы для своего сына не хотела. «Когда-нибудь ты осознаешь, что всё в этом мире не так, как кажется на первый взгляд», — уверяла она Луиса, когда тот в очередной раз говорил это. А тот и не понимал, и всё ещё не понимает, почему.       И сегодня он снова с нетерпением ждёт возвращения отца — чтобы тот вновь рассказал ему о своей работе, о том, какого жестокого вампира убил на сей раз и что необычного видел там, в дальних местах, где ему довелось побывать. Луиса эти истории зачаровывают, манят, так и заставляя представлять себя их участником. Луис и не сомневается, что когда-нибудь тоже будет таким же, как отец — смелым и сильным Паладином Сапфира. У него даже цвет глаз подходит под этот камень — этим он, правда, пошёл в мать, а не в отца. У отца глаза карие, тёмные; у матери — светлые, цвета ясного неба, тон в тон такие же, как у самого Луиса.       Время до вечера тянется невозможно медленно. Луис пытается занять себя какими-то повседневными делами, но ничто не отвлекает его от предвосхищения долгожданной встречи. Именно поэтому он не может сдержать своей радости, когда, едва услышав звонок в дверь, бежит открывать, опережая даже занятую чем-то на кухне маму.       И именно поэтому ужас и удивление переполняют его, когда не отец, а другой, незнакомый мужчина, тоже одетый в форму охотника на вампиров, переступает порог их дома.       — Мадам Блусиэл здесь? — вопрошает жёстким, неприятным тоном.       А та уже тоже подходит к двери, недоуменно глядя на вошедших.       — Мне очень жаль, мадам, — заявляет мужчина, — но, увы, ваш муж, паладин Сапфира, месье Блусиэл, погиб в сражении с несколькими проклятыми вампирами этой ночью. Примите мои соболезнования.       Слёзы тут же льются из её глаз; ещё долго она стоит в каком-то ступоре, ничего не говоря, лишь закрывает лицо руками и плачет, плачет, плачет…       А до Луиса не сразу доходит смысл этих слов. Когда же он, наконец, понимает — тоже невольно начинает плакать, всё ещё отказываясь верить в случившееся. Но не успевает он даже толком разобраться в своих чувствах, как этот мужчина продолжает всё тем же непреклонно-ледяным голосом:       — Так как ваша семья является одной из Семей Двенадцати Паладинов, то ваш сын больше не может находиться здесь. Он будет перенаправлен в церковь для соответствующего обучения. Место вашего мужа займёт его младший брат, но нам нужна замена на случай, если что-то случится и с ним.       И прежде, чем Луис может хоть как-нибудь обдумать всё это, мужчина резко хватает его за руку, утаскивая за собой.       — Нет! Нет! Пожалуйста! Не забирайте… Не забирайте хотя бы моего сына!.. — кричит мать; пытается погнаться за ними, но охотник вдруг достаёт откуда-то пистолет — и через секунду она оседает на пол, истекая кровью.       — Простите, мадам, но таково распоряжение, — заявляет этот тип, уводя за собой ничего не понимающего Луиса.

***

      Осознание всего произошедшего приходит к тому лишь тогда, когда они уже оказываются в церкви. Ну, точнее, «церковью» это место называют лишь условно, ибо на самом деле его ведут в катакомбы под городом, этой самой церкви принадлежащие. Так или иначе, лишь в этом месте, когда его бросают в какую-то странную, тёмную не то комнату, не то клетку, Луис начинает постепенно понимать, что к чему, и вновь не может перестать плакать, осознавая, что его семьи больше нет. Его отца убила неизвестная тварь, а мать — этот странный человек, забравший его сюда. Ничто больше никогда не будет так, как прежде.       Это ужасное понимание вызывает в нём новую волну отрицания; он бьёт изо всех сил прутья странной решётки, за которой почему-то оказался, — делает это даже не столько с целью освободиться, сколько от бессильной ненависти, что скапливается в его душе. Всё происходящее кажется кошмарным сном, и Луис даже затем предпринимает несколько попыток проснуться, но вскоре с ужасом осознаёт, что это всё-таки реальность, после чего только и может, что бессильно упасть на пол и, закрывшись от всего мира руками, бессильно лить слёзы, кричать, вопить во весь голос, совершенно не зная, что будет дальше…       Так, в рыданиях, он проводит, кажется, несчётное количество времени. Судя по всему, проходит ночь, потому что под утро несколько церковников вдруг заявляются к нему; открыв решётку, тащат куда-то, переговариваясь.       — И зачем ему этот малец понадобился? — вопрошает один из них. — Ладно ещё, на вампирах ставит свои эксперименты. Но этот-то — человек. Да ещё и сын паладина.       — Потому и понадобился, что сын паладина, — отзывается другой. — В их семьях, говорят, все чуть сильнее, чем обычные люди. А этот был единственным, кто подошёл и по всем остальным критериям. Вот и всё.       — Изверг какой-то, ей-богу, — неодобрительно замечает первый. — Но, в конце концов, не нам его судить.       — Это верно, — соглашается второй. — Гениев вроде него не судят. Наверное, нам просто не дано понять его великие замыслы. Ему сам бог даровал этот дар. Нам — нет.       Что за гений? Какой дар? О чём они говорят? Куда ведут его? Что вообще происходит? Луис не знает. Не знает, и неизвестность эта пугает его хуже любого кошмара. Он пытается вырваться, снова кричит, снова плачет — бессмысленно. Только сейчас он осознаёт, что это конец. Что он полностью в руках этих людей, что они могут сделать с ним всё, что, угодно, и никто не придёт на помощь.       Церковники отводят его в ещё более странное помещение; оно, в отличие от всех остальных, ярко освещено, вот только это не приносит ни облегчения, ни успокоения. Напротив, этот свет, какой-то неестественный, раздражающий, становится ещё одной причиной для тревоги. Стены вокруг — чистые, белоснежные, лишь местами покрытые редкими пятнами крови; вокруг находится множество каких-то пробирок, приборов, препаратов. Как только они заходят, их встречает невысокий, полный человек с почти лысой маленькой головой и противной улыбочкой из-под густых усов.       — Мы привели его, месье, — отчитывается один из церковников, после чего они оба поспешно скрываются за дверью, с какой-то опаской оглядываясь на встретившего их человека. Стоит им закрыть за собой такую же белую дверь, как тот, усмехнувшись, произносит, подходя ближе к Луису:       — Ну что ж… Добро пожаловать в твой новый дом, Образец номер шестьдесят девять.       — Моё имя — Луис Блусиэл, — мрачно исправляет его мальчик. — Я сын паладина Сапфира и его преемник.       — Да, так всё и было. До этого дня, — заявляет этот человек. — Но теперь у тебя нет имени. Имени, личности, прав. Теперь ты принадлежишь мне.       — Я никому не принадлежу! Никому! — отрицает тот.       — Принадлежишь, — повторяет ещё раз человек. — Принадлежишь, и я могу сделать с тобой всё, что угодно. Я бы прямо сейчас отрезал твой мерзкий язык, непокорный мальчишка, да вот незадача: ты нужен мне в целости и сохранности для кое-какого дела.       Самым пугающим в этом безумце, пожалуй, является та невозмутимость, с которой он говорит всё это. Он даже продолжает улыбаться какой-то ненормальной улыбкой. Псих, не иначе.       И Луис решительно не знает, как вести себя с ним. Что говорить, что делать. Так или иначе, заставляет себя успокоиться. Даже несмотря на свой малый возраст, понимает — слезами и криками тут ничего не исправить.       — Ладно… — изображая покорность, произносит. — Но скажите хотя бы: кто вы такой и как вас зовут?       — О, ты никогда не сможешь забыть моё имя, поэтому я ждал особенного момента, чтобы представиться тебе, — отзывается тот. — Внимай же мне: меня зовут Моро. Я учёный — безумный, возможно, учёный, но кого волнует? И отныне я буду единственным твоим хозяином, которому ты вынужден будешь повиноваться, которому не посмеешь воспротивиться.       С этими словами он хватает Луиса за руку, притягивая к себе. Взяв наугад какой-то нож со своего стола, режет им кожу его запястья, после чего прикасается к порезу губами, пробуя на вкус кровь. Оторвавшись, вновь расплывается в улыбке, говоря:       — Твоя кровь великолепна. Я пробую кровь каждой своей жертвы, но ничья ещё не казалась мне такой прекрасной, как твоя.       — В-вы что, вампир? — ужасается мальчик.       — Ошибаешься, — Моро усмехается. — Я лишь хочу стать подобным им. Высшим существом. Для этого я и работаю тут. И для этого же ты поможешь мне, как помогают другие подопытные.       — Чёрта с два я буду вам в чём-то помогать! — не выдержав, возмущается тот. — Я… Я уже ненавижу вас! Ненавижу! — И он резко толкает этого человека всем телом; после, подпрыгнув так, чтобы дотянуться до его лица, пытается ударить, но Моро перехватывает его руку, поднимает его в воздух и резким движением кидает на пол, да так, что отлетает он аж в противоположной угол помещения.       — А ты смелый, мальчик, — говорит. — Ты первый, кто так долго сопротивляется. Но не беспокойся: я и тебя научу быть послушным.       — Не получится! Я не стану повиноваться вам! — Луис встаёт, но тут же вжимается в угол, видя, как этот Моро подходит всё ближе.       — Как будто у тебя есть выбор, — отмечает тот. Идёт к нему неторопливо, будто наслаждаясь паникой на его лице. — Знаешь, а ты мне даже нравишься… Строптивый и прекрасный. И что бы мне с тобой сделать для начала?..       Изображает задумчивость, которой ещё больше того пугает. Сев рядом с ним на колени, поначалу лишь молча смотрит, будто изучая его. Луис замирает, боясь даже дышать.       — О, знаю! — восклицает вдруг Моро. — Для начала проверю на тебе кое-что… Давненько я хотел сделать это, — с этими словами он достаёт откуда-то шприц с какой-то синеватой жидкостью, который тут же вонзает Луису в шею. А тот и не успевает сделать ничего, чтобы этому воспрепятствовать. Резкая боль отчего-то пронзает всё тело, а мир вокруг вдруг почему-то расплывается, постепенно померкнув во тьме…

***

      Открыв глаза, Луис обнаруживает себя снова в каком-то закрытом помещении, только на этот раз вокруг светлым-светло, прямо как в той лаборатории Моро. Снова неприятно-резкий свет ламп, снова белые стены, но мебели вокруг нет, да и сам он лежит на холодном полу.       Подняться ему удаётся с трудом — тело кажется невыносимо-тяжёлым. И думать не хочется о том, что Моро мог сделать с ним, пока он был без сознания.       Доходит до двери, едва не упав по пути. Пытается открыть — тщетно. Бессильно бьёт в неё кулаком, ни на что не надеясь, лишь желая выместить свой гнев.       Видимо, кто-то слышит звук: снаружи в замке поворачивается ключ, и дверь открывается. Но прежде, чем Луис успевает вздохнуть с облегчением, некто тут же толкает его обратно внутрь комнаты. Он поднимает глаза. Конечно, можно было бы и догадаться. Снова Моро.       — Что ж, я был прав, — задумчиво произносит он. — Ты крепче, чем остальные. Значит, подойдёшь.       — Ч-что? В каком это смысле?.. — не понимает Луис.       — Ты всё ещё жив, — объясняет Моро как ни в чём не бывало, — хотя многие другие после этого были уже мертвы. Но если ты выжил даже после этого яда, то ты для многого сгодишься. Ценный образец.       И он вновь хватает его, уводя в ту же лабораторию.       С этого момента Луис теряет счёт времени; не видит смены дня и ночи, а потому оно попросту кажется бесконечным. Вечная тьма коридоров и искусственных свет ламп в комнатах без окон и с закрытыми дверями. Каждый раз, изо дня в день, — одно и то же: лаборатория Моро и его мерзкие опыты.       И Луис уже не плачет — на это попросту нет сил. Боль становится перманентным состоянием, не отпускает его практически никогда, а потому уже не вызывает абсолютно никаких эмоций. Моро наживую режет его тело, вновь и вновь экспериментируя с ним с непонятной целью; не удосуживается даже обработать все эти раны после, и на коже остаются грубые шрамы. Луис уже и не помнит, сколько раз проходил через всё это. Сопротивляться пытается лишь поначалу; потом понимает, что это в любом случае не имеет смысла. Этот человек не остановится. А он и вправду ничего не может с этим сделать, кроме как смириться и позволять всё это — самому же будет легче.       Но и это всё не является пределом, как выясняется после того, как однажды в лаборатории Моро вдруг кидает на Луиса очень странный взгляд.       — Знаешь, а со временем ты становишься очень красивым, — замечает. И Луису уж очень не нравится то, к чему этот человек, возможно, клонит. И его самые страшные догадки подтверждаются — в ту же секунду Моро со своей привычной мерзкой ухмылкой стягивает с себя штаны.       — Я буду очень нежен, милый мой, не беспокойся, — говорит с притворной заботой.       — Н-нет! — вскрикивает Луис. Этого он точно никак не может допустить. Да, Моро уже многое делал с ним, но опускаться до такого… — Я не хочу! Если вы… Пожалуйста! Нет!       — Образец номер шестьдесят девять, — обращается к нему тот. — Забавно: у тебя даже номер говорит сам за себя. Интересное совпадение, не правда ли?       Тянет его тело на себя, освобождая от тонкой белой сорочки; сжимает своими отвратительными короткими и толстыми пальцами. Луис пытается вырваться, бьёт его, кричит — бессмысленно.       Моро делает это. Преодолевает любое сопротивление, подавляет любые попытки Луиса предотвратить это, прижимает к полу. Ещё и шепчет так мерзко: «Тебе даже понравится». И в конце концов лишь немые слёзы катятся по щекам Блусиэла, когда он чувствует в себе чужое естество.       Такое повторяется ещё раз. И ещё. Для Моро это, видимо, уже становится привычным, а сопротивление, гнев, агрессия Луиса лишь ещё больше раззадоривают его.       И с каждым разом Луис всё больше ненавидит этого человека. «Когда-нибудь я убью его», — клянётся себе, хотя и знает, что шансы невелики, особенно учитывая, что он сам свою смерть может встретить в любой момент, если вдруг Моро случайно или намеренно допустит ошибку в очередном опыте над ним. Каждый раз он чувствует своё чёртово бессилие, и ничего не может сделать, кроме как злиться. А после всегда пытается отмыться, оттереть эту отвратительную грязь со своего тела, хотя и понимает, что ничем не сможет смыть это со своей души — а ведь именно его душу, а не только одно тело, оскверняет этот человек.       А потом в его жизни появляется Миша. Михаил. Ещё один такой же несчастный мальчик. Ещё одна жертва Моро, по счастливой — или не очень — случайности оказавшаяся достаточно стойкой, чтобы не умереть в первый же день здесь. Беловласый, с глазами цвета морских волн, этот мальчик кажется таким светлым, таким невинным, что Луису хочется защитить, уберечь хотя бы его. Михаила Моро пока не трогает — в том самом смысле, — но вот от экспериментов тот страдает куда больше: безумец пытается соединить его тело с некой Книгой Ванитаса, но ничего не выходит — лишь непонятная скверна расползается по левой руке Миши. Недолго думая, Моро не находит решения лучше, чем лишить его этой части тела, — и, как всегда, лишь бросает истекать кровью, совершенно не заботясь о дальнейшем его благополучии.       Луис, конечно, не может оставить того — по крайней мере, обрабатывает рану, как может. Знает, что мало что способен сделать, но, возможно, именно этим не даёт Михаилу умереть сразу же после случившегося. По счастью, чуть позже ему также помогает один церковник — светловолосый и зеленоглазый парень, совсем молодой, лишь на пару лет старше самого Луиса. Этот блондин представляется как Роланд Фортис; судя по всему, он откуда-то знает Мишу, а потому, обнаружив его тут, решается сделать для него хоть что-то. Блусиэла это удивляет: неужели есть среди служителей церкви кто-то, кто не подчиняется её приказам безоговорочно? Этот Роланд много говорит о боге и о вере — явно не сомневается в своих убеждениях, но приказ не мешать деятельности Моро нарушить всё же решается, да ещё и сожалеет, что не может незаметно вызволить отсюда его жертв. Его они видят тут лишь один раз, после чего он больше не появляется, но за этот раз успевает спасти Михаила от в ином случае неминуемой, возможно, гибели.       — А я ведь теперь не узнаю, кто моя родственная душа, — говорит как-то Миша уже потом, через несколько дней.       — Почему же? — удивляется Луис.       — Говорят, у соулмейтов перед встречей появляются метки на левом запястье, — объясняет тот. — А у меня ей и появиться теперь негде. Ну… Может, мне всё равно не суждено встретить родственную душу, как знать. Они не у всех есть, в конце концов.       А Луис задумывается вдруг об этом: что, если и у него есть соулмейт? Где этот человек? Какой жизнью живёт? Наверняка ведь он не знает, какие страдания Луису приходится выдерживать изо дня в день. А может, и не узнает. Может, они вообще не встретятся. Это даже вероятно — Луис ведь не может быть уверен даже в том, что когда-нибудь вообще выйдет отсюда. Но даже если встретятся, даже если узнают друг друга… Сможет ли Луис полюбить его? Может ли он вообще полюбить кого-то, довериться настолько, чтобы рассказать ему обо всём, что пережил? Едва ли. Да и потом, как знать, быть может, его родственная душа — извращенец и псих вроде Моро? Всё ведь возможно. А ведь тот же Моро, наверное, многим с виду кажется лишь немного неадекватным одарённым человеком — судя, по крайней мере, по тому, что церковники говорят о нём. Что, если Луис поверит своему соулмейту, думая, что тот не причинит ему зла, а потом выяснит, что тот — такой же, как и этот безумец? Лучше бы им никогда не встречаться. Может, и вовсе будет лучше, если Луис умрёт здесь, так и не встретив никакую родственную душу. Всем будет легче.       Он ведь пытался, не раз пытался — резал вены украденным у Моро скальпелем, пил какие-то яды из его лаборатории, да и не только это. А этот безумец не давал ему, каждый раз спасая и говоря, что тот — его вещь, а потому попросту не имеет права лишать себя жизни самостоятельно. И в один момент Луис прекратил эти попытки, лишь надеясь теперь на то, что и без того вскоре закончит своё жалкое существование, лишь ожидая в вечных страданиях своей неизбежной смерти.       Заканчивается всё неожиданно: в один день Моро решает попробовать соединить с Книгой Ванитаса и его — точно так же, как и Михаила когда-то, через печать Вампира Голубой Луны на левой руке, которая тут же расползается по его коже светло-синей паутиной. Вот только ему везёт чуть больше: не то Моро поменял свои методы, не то его тело больше подходит для этого, но Книга отвечает на его зов, переходя под его контроль. И тут же будто бы из ниоткуда появляется она — тот самый Вампир Голубой Луны, первоначальный владелец книги. Смотрит на Моро — и тот встаёт, как вкопанный, не в силах ни сделать что-нибудь, ни даже пошевелиться.       — Пойдём со мной, — говорит Луису. — Раз уж ты стал новым владельцем Книги, то теперь я позабочусь о тебе.       А тот и следует за ней, озарившись внезапной надеждой на спасение. Она без труда открывает запертую дверь лаборатории, но в проёме Луис вдруг останавливается, вспомнив ещё кое о ком.       — Михаил! Я не могу оставить его здесь, — заявляет.       — Ладно, если ты так того хочешь… Показывай, кто это и где он находится, — не спорит та.

***

      Поначалу ему, действительно, кажется, что всё налаживается: они живут теперь втроём в почти таком же уютном доме, в каком когда-то так давно, будто бы ещё в прошлой жизни, Луис жил с родителями. Постепенно он начинает даже немного отпускать прошлое. Понимает, конечно, что такое не забудешь, но хотя бы может надеяться, что со временем это хотя бы перестанет причинять ему такую боль.       В первый же день их совместной жизни Вампирша делает кое-что странное — порезав свою кожу, даёт Луису выпить странного тёмно-синего цвета крови. Говорит, что это необходимо для поддержания его связи с Книгой. Луис верит. Верит ей безоговорочно, потому что не сомневается, что его спасительница всё делает лишь для его блага.       Какое-то время они живут вполне себе счастливо. Почти как настоящая семья. Точно Вампирша — их мать, а они с Михаилом — братья. Миша, правда, по одному ему ведомым причинам называет её «Отец» — а она и не имеет ничего против. Постепенно Луис привыкает ко всему, вновь научившись радоваться жизни. И кажется, что теперь всё и дальше будет так хорошо. Он знает, конечно, что церковь до сих пор охотится за ним, хочет вернуть его, что рано или поздно они найдут их уютное убежище — но искренне верит, что Вампирша и на этот раз даст им отпор, не позволит забрать его.       И пару раз такое, действительно, случается. После таких инцидентов они вновь переезжают, меняют место жительства, пытаясь замести все следы. Впрочем, не то чтобы Луиса это как-то напрягало.       Счастье их, впрочем, не длится вечно, как хотелось бы. Но совсем не от церковников приходит беда — от них им раз за разом удаётся скрыться. Просто однажды, когда Луису исполняется шестнадцать, Вампирша вдруг заявляет ему в каком-то совершенно обычном разговоре:       — Видишь ли… Дело в том, что настало время раскрыть все карты.       Тот ничего, конечно, сразу не понимает. Вопрошает:       — В каком смысле?       — В таком… Надеюсь, ты не осудишь меня за это, — отвечает она, — но я должна признаться, что забрала тебя с единственной целью: чтобы вырастить следующего Ванитаса, который заменит меня и освободит мою душу.       Тот уже хмурится, заподозрив что-то неладное. А она продолжает:       — Дело в том, что я связана с этой Книгой навеки. Я обязана была пользоваться ею, чтобы исцелять вампиров от проклятий. Однажды я подумала, что смогу избавиться от неё, если выброшу её в мир людей. Но… Я всё ещё прикована к ней. Я всё ещё не могу освободиться. Пожалуйста, даруй мне свободу. Убей меня и стань единственным её владельцем.       — Но ведь я… Всего лишь человек, — недоумевает тот.       — Всё не совсем так, — возражает на то Вампирша. — Я… Прости, но я обманула тебя. Помнишь, я дала тебе испить своей крови? Так вот. Именно с того момента ты перестал быть человеком. Ты стал вампиром. Вампиром Голубой Луны. Твоё тело не так совершенно, как тела вампиров Красной — ты всё ещё больше человек, чем вампир, но вечная жизнь для тебя гарантирована.       И в этот момент весь мир для Луиса рушится снова. Всё то, что связывало их, все прожитые вместе моменты, даже само его спасение — не более, чем её обман, уловка для достижения собственных целей? Теперь он уж точно понимает, что никому в этом мире нельзя верить; жалеет, что доверился этой женщине, думая, что она другая. Ненависть вскипает в его душе, поднимаясь из её глубин и изливаясь словами, которые он тут же произносит:       — Как? Как ты… Как ты могла так предать меня?! — И слёзы отчаяния катятся по его лицу. А она говорит дальше, невозмутимо, никак не реагируя на этот всплеск эмоций:       — Я не могу больше существовать… Вот так. Я устала. Я хочу свободы. Я хочу, чтобы ты освободил меня.       — И тебя совсем не волнует, чего хочу я?! — вопрошает он.       — Увы, но это так, — отвечает Вампирша. — Я слишком долго страдала, чтобы думать о чьих-то ещё чувствах.       Эти слова окончательно ставят точку в их взаимоотношениях, развеивая ту ещё не до конца исчезнувшую к этому моменту иллюзию искренней любви. Вампирша никогда не любила его. Она просто растила себе замену, не более того.       — Я ненавижу тебя! — восклицает Луис, угрожающе приближаясь.       — Да… Это именно то, чего я хочу. Убей меня. Убей. Обещаю, я даже сопротивляться не буду. Давай же. Убей меня, — и протягивает ему внезапно материализовавшийся в её руке меч. «Убей, убей, убей», — эхом отдаётся в его голове. И Луис поддаётся. Шаг, ещё один, и ещё, — и вот он уже стоит совсем близко. Ненависть затуманивает разум, и он даже не думает о том, что делает, пронзая лезвием меча самое сердце Вампирши. Бьёт точно, одним ударом попадая в нужное место. И лишь спустя мгновение, отойдя на пару шагов назад, осознаёт, что натворил.       «Я… Я убил её? Убил? Чёрт возьми, почему? Зачем я сделал это? Нет! Нет! Я не должен был…» — Хаотичные фразы так и крутятся в его мыслях. Впрочем, очень скоро Луис находит в себе силы отбросить все эти рассуждения и уйти. Уйти из этого чёртового дома, взяв с собой лишь Книгу. Уйти далеко и надолго, не планируя возвращаться и не зная толком, что вообще делать дальше.       — Отныне я — Ванитас, — произносит он в пустоту, покидая уже ставшее ему таким родным место. — Вампир Голубой Луны и… врач, исцеляющий вампиров, — Именно в этот момент он придумывает это странное, но крайне точное описание своей последующей деятельности.       Да, теперь у него нет никого и ничего. И людей, и вампиров он одинаково ненавидит, а единственнному, кого любил, — Мише — отныне не решится показаться на глаза после того, что сделал. Более того, Ванитас больше не верит в любовь. И, что бы ни случилось, вряд ли когда-нибудь поверит в неё снова.