love4eva

🌤️

Джисон зовёт Джемина уже, наверное, раз в третий, но тот только сейчас оборачивается и кивает быстро, чтобы через секунду направиться к толпе только его ожидающих друзей. Те теснятся, чтобы влезть в кадр, дружной гурьбой выстанывают, что На ждать дольше, чем смерти. Тот усмехается, что они всё равно ждут, и за Чэнлэ встаёт, показывает Марку рожки и улыбается широко, уже думая, какую мину состроить. На небе солнечный диск светит ярко, печёт почти невыносимо, потому что чёрную форму они уже успели извалять в пыли и изваляться в ней самим, празднуя последний учебный день перед каникулами. Модные кеды и носки, натянутые аж до середины голени (у Чэнлэ они, вообще, даже треснули от стараний младшего выпендриться и натянуть повыше), небрежно закатанные брюки и отчаянно нелепый вид отделяет их от толпы остальных школьников, бредущих домой отдыхать. У каждого во рту жвачка, и только Джисон знает, что у Джемина с Джено одна на двоих, которую те раскусили прямо в поцелуе, свидетелем которого Пак стал совершенно случайно и совершенно неслучайно притащил им после этого аж пакет жвачки, которую на перемене выгреб из дна портфеля, лишь бы те такого больше не повторяли на его глазах. Прохладный ветер обдувает лицо Донхёка, он вдруг поглядывает на экран телефона, слыша тихую вибрацию, и улыбается себе же. Ренчжун на спине Джено что-то возмущённо кричит, когда русый хватает Марка за руку, рассказывая, куда они сейчас поедут, а сам такси вызывает в телефоне. Им с Джено, так-то, тоже интересно, куда они собираются, но парочка только машет на перекрёстке, оставляя пятерых друзей и залезая в машину, на которую Донхёк показывает пальцем. Джемин точно пошутит что-то об их личной жизни, они оба это знают и заранее посылают На куда подальше, слыша всё же негромкий смех Пака. На заднем сиденье они делят пополам цену за проезд и жвачки, благородно распиханные Джисоном по карманам, и по привычке хватаются за руки снова. От этих прикосновений сердце уже не бьётся чаще, на лице не появляется довольная улыбка, они лишь мягко греют душу. Сейчас только приятно ноет где-то в груди предвкушение встречи; Марк послушно наклоняется, чтобы младший поправил ему недавно выкрашенные в синий волосы. Небо ясное, жёлтыми размашистыми полосами идёт вдоль горизонта и ни единого облачка не появляется на нём до самого конца поездки. Марк надувает бледно-розовый пузырь, и Донхёку требуется меньше мгновения, чтобы лопнуть его пальцем (той руки, что Марк крепко держит!), вызывая в старшем волну недоумения от наглости Ли. Но звонкий смех заставляет его улыбнуться в ответ, потому что «солнце сегодня такое яркое». От русого сильно пахнет ромашкой. Чону качает ногой, опираясь руками на тёплую, греющую ладони скамью, и подставляет небу покрывшееся румянцем лицо и рыже-красные, чутка выгоревшие волосы. Он рассеянно прощается со знакомыми, Юта даже обнимает его крепче и дольше обычного, обещая написать на выходных. Хён не торопится. Рукава футболки не скрывают уже загоревшие руки, о чём Ким, если честно жалеет, потому что те продолжают немного дрожать от волнения. Как назло, Доён был в числе первых, поэтому про зачёты и думать забыл, откинув свою домашку куда подальше. А Чону освободился только сегодня, только сейчас, был предпоследним в очереди и даже накликал удачу для Юты, раздобрив профессора подробным ответом и какой-то шуткой, о которой уже сам не может вспомнить. Тэиль приземляется рядом неожиданно тихо, касаясь случайно ладонью пальцев рыжего, и тот подскакивает на месте испуганно с тихим охом. — Прости, — Мун извиняется, но в голосе ни капли раскаяния — только добрый смешок. — Прощаю, — Чону трясёт головой, скидывая последнее волнение. — Что так долго? — Мероприятие для первокурсников обсуждали. Как зачёт? — Бывало и лучше, — второкурсник закатывает глаза, наглядно выражая всё своё впечатление о сегодняшнем дне. — Я думал, это никогда не кончится. Я к нему готовился, как ко второму пришествию, а по итогу мне выпало то, о чём я даже не вспоминал. Пришлось импровизировать, но, кажется, прокатило. — Ну и отлично, — Тэиль кивает, а Чону стоит удивлённую мину. — А как же отчитать меня за то, что я не помню весь курс вплоть до даты начала и конца каждой пары? — А смысл? — Мун неопределённо хмыкает, заглядывая младшему через плечо и добавляя: — Тебе и без меня проблем хватает. Рыжий не понимает, к чему тот клонит, пока не поворачивается в направлении взгляда старшего и тут же оборачивается обратно, потому что «господи, серьезно?». Возлюбленный обвивает его плечи руками, облокачиваясь со спины и залезая на скамью с кроссовками, встав на ней на колени. — Что с тобой? — Чону вздыхает, даже не здороваясь, и откидывает голову назад, упираясь макушкой в грудь младшего. — Всё в порядке, — Марк улыбается, молча пожимая Тэилю руку. Он бы хотел поклониться, но шатен отмахивается и с улыбкой наблюдает за отчаянием Кима. — Как зачёт? — Дома расскажу, — рыжий мурчит, выпрямляясь и двигаясь ближе к хёну, чтобы его парень сел рядом. Тот послушно занимает опустевшее место и встречается взглядом с ожидающим чего-то Кимом. — У меня такой стресс был эти дни, — на линии бровей появляется драматический излом, а розовые губы студент надувает, строя самое жалостливое выражение лица, которое умеет. — Можно мне выкурить всего сигаретку? — Нет, — Ли не может сдержать смешка и гладит старшего по мягким волосам на затылке и похлопывая по спине. — Если тебе так хочется, съешь что-нибудь сладкое. У меня есть жвачка, хочешь? Марк похлопывает по карманам, уже собираясь достать парочку цветных резинок, а Ким стонет, мотая головой и вдруг хмыкая: — А можно тебя съесть? — Ли всего мгновение удивлённо пялится на старшего, не веря, что он правда сказал это при хёне, и ошарашенно улыбается, больно толкая в плечо. — Как потрясающе мерзко, — напоминает о себе шатен всё с той же довольной усмешкой, но неверяще хмурится, замечая что-то вдалеке. — У вас это что, заразное? Марк кивает незаметно ровно в момент, как русый ускоряется, переходя на бег и сияя белым оскалом. Донхёк налетает вихрем, не ограничиваясь осторожными касаниями, а почти с разбега запрыгивая на Муна, умудряясь не выронить из рук ни одной банки и всё же умудряясь больно врезаться коленом в бедро сидящего вплотную к другу Чону. Тот недовольно стонет снова, отодвигаясь и даже не приветствуя котенком пригревшегося на груди Тэиля Ли. Тот и не обижается, а в качестве извинения протягивает колу, виском утыкаясь в плечо Муна, старательно пытающегося его то ли спихнуть, то ли прижать ближе: — Милый, я здесь работаю, — как бы напоминая, что это не то положение, в котором ему бы стоило здесь появляться, но Ли горько вздыхает, одним вздохом прося посидеть ещё чуть-чуть. Картина маслом, он понимает: сидящий на бёдрах куратора школьник с закатанными до колен брюками и натянутыми по самое не хочу зелёными носками. — Как потрясающе мерзко, — кивает Чону, делая глоток из алюминиевой банки и пытаясь навсегда стереть этот натюрморт из своей памяти.

💝

Доён на вопрос, занят ли, отвечает, что сегодня не сможет, что готовится к экзамену, поэтому Джонни бездумно листает ленту в соцсети, ещё не зная, чем себя развлечь. Период сессий настиг всех, но всех по-разному, а для кого-то, как для него, уже кончился, поэтому нет ничего удивительного в том, что ему пишет Тэён, явно тоже страдающий от безделья. И ничего удивительного нет в его: «Посмотри сторис Куна». Вероятно, на этом запас обыденности кончается, потому что Со замирает с потрясённо-восторженным видом, с открытым ртом рассматривая фото. На нём Тэн явно воспользовался опьянением старшего или какой-то магией, потому что он не может объяснить ни то, что Кун позволяет его целовать, ни то, что позволяет это снять, ни то, что подпускает Тэна к своему телефону, и ни разу ни то, что не противится тому, что таец себя на общем обозрении называет себя его парнем. Фото выходит милым, он не спорит и думает, что никто с этим не поспорит. На нём таец мягко стискивает щёки Куна, прижимаясь к его губам с самым довольным кошачьим видом, на какой только способен. Цянь точно вставит ему по первое число, если узнает, что Со себе сторис сохранил, поэтому планирует потом поиздеваться этим только над Тэном. В дверь звонят, Со открывать не сильно хочется, но он всё равно встаёт с недовольным полустоном и поправляет шоколадные волосы. Младший на пороге внимательно его оглядывает, хочет что-то сказать и тут же закрывает рот. Джонни вопросительно кивает и пропускает Кима в квартиру, прикрывая за ним дверь: — Ты сказал, что готовишься к экзаменам, — Со ведёт по нему взглядом, оценивая скованную позу, нервно прикушенную щеку (с которой брюнет выглядит просто очаровательно), а ещё миловидную футболку на нём и непрозрачный бумажный пакет в его руках. — Я освободился, — Доён поглядывает на него снизу вверх, не поднимая головы и от этого выглядя ещё более милым, чем обычно. — Класс, посмотрим что-нибудь? Или хочешь прогуляться? Ты сегодня отлично выглядишь, — шатен говорит расслабленно, наконец отходит от двери, к которой прижимался спиной, привычно хлопает младшего по плечу, собираясь зайти в комнату для поиска хоть каких-то вещей. — Погоди, хён, — сопит Ким, звонко вдыхая и заставляя Джонни снова обернуться. Тот смотрит мягко, заинтересованно, и брюнет не может не повторить себе, что влюблён по уши, видя в блестящем взгляде своё отражение. — Если я сейчас этого не сделаю, то никогда не смогу, и умру в муках. Доён кивает, уверяя, что не врёт, моргает часто, не сводя взгляда с лица Со, и не без удовольствия отмечает едва-едва приподнявшиеся уголки губ старшего. Он смотрит растерянно, запуская руку в шуршащий пакет и прикусывает губу аккуратными кроличьими зубками, пальцами придерживая чёрный ошейник. Со замирает, глядя неотрывно на переливающиеся на солнце металлические шипы на кожаном ремне и на средних размеров кольцо посередине. — Хён, ты будешь моим парнем? — неуверенно, но с надеждой, потому что взгляд старшего мутнеет быстро, его Ким уже узнает. — Блять, ты ещё спрашиваешь? — у Джонни голос севший, он дотрагивается до аксессуара, пытаясь себя убедить, что это не сон, и заглядывая в светящиеся радостью глаза. — Наденешь на меня? — просит, держа ремень на раскрытых ладонях, от этого в горле пересыхает моментально, и американец молча делает шаг вперёд, прижимаясь вплотную и прикладывая аксессуар кольцом посередине. Через несколько мгновений ремень затягивается на тонкой шее, Со проверяет, что под ним помещается два пальца, ещё приобнимая младшего, и откровенно боясь отстраниться и увидеть, что получилось. Он последние силы собирает в кулак, делая шаг назад и снова теряя всё хвалёное терпение, потому что брюнет смотрит в пол, прикусывая собственную улыбку и привыкая к ощущениям. Джонни не может себе отказать, касается металлического кольца, дёргая на себя и почти рвано вздыхая от одного только взгляда, которым одаривает его младший. Пакет выскальзывает из ослабевших пальцев, что Со замечает только по звонкому лязгу. Ему очень хочется верить, что ему показалось, но Доён вспыхивает, будто наконец осознавая, где и в каком положении находится. — Что это? — Цепь, — задыхаясь, быстро и почти перебивая, Доён наконец открывается, концентрируясь на приоткрытом рте старшего, где горячий язык скользит по губам, пытаясь предотвратить обезвоживание. Он тонкими пальцами хватается за кисть старшего, сжимая рукав рубашки, прося чего-то, о чём ещё не может догадаться. — Руки, — властно и настолько знакомо, что Ким с непомерным трудом сдерживает стон в сдавленном горле, сцепляя непослушные ладони за спиной и сглатывая. Ошейник мешает кадыку не так уж сильно, но достаточно, чтобы вызвать в отличнике новую волну сладкого возбуждения. Со дразнит и так быстро к образу возвращается, что Доён моментально жалеет обо всех неделях воздержания. Вернее, пожалел бы, если б не горел заживо изнутри и если б разум под чужим напором не плавился. — Сколько времени прошло? — брюнета почти трясёт, потому что Джонни наклоняется к нему, утыкаясь носом в тёплую шею и вдыхая усилившийся запах кожи. Но так и не касается губами, не касается даже пальцами, издеваясь откровенно. — Наверное, месяца три или больше, но по ощущениям вечность, — Со сдаётся, наконец прижимаясь к уже истерзанным Кимом губам, отпуская нагревшееся под пальцами кольцо и прихватывая худые бёдра ладонями. Отличнику кажется, что он сходит с ума, потому что об этом мечтал последние дни почти не переставая, а по дороге к возлюбленному чуть не умер от волнения. Он крепко держится за его рубашку, сильно тянет на себя сцепленными за его спиной ногами, поторапливая, и целует жадно, радуясь тому, что хён держался слишком долго, поэтому сегодня не находит терпения мучить его дольше, а ему инициативу проявлять давно запрещено, потому что Джонни за «своевольность» наказывает. Доён стонет звонко, когда спиной впечатывается в стену, потому что Со врезается ему в пах с такой силой, что Кима начинает трясти. Он пьянеет сильнее, чем во время их первого раза, потому что Со отрывается, чтобы убедиться, что его сахарный мальчик не ударился слишком сильно, и нежность эта мешается с уже знакомым адреналином в такую смесь, что Доён себя чувствует шипучей карамелью, которая обязательно взорвётся в момент, когда увидит наигранно равнодушный, но такой реалистичный взгляд, поэтому он жмурится до цветных кругов перед глазами. При каждом движении ремень трётся о мягкую шею, не позволяя забыть о себе, а ещё под ним кожа раскалилась быстро. — Хён, можно сказать грубость? — натянуто, вперемешку с влажным вздохом, потому что кислорода не хватает катастрофически. — Последний раз, — Со кивает, их кончики носов соприкасаются, что у Джонни вызывает еле заметную улыбку, а Доёна заставляет забыть всё, что он хотел сказать, потому что горячее дыхание обдаёт его щёки и губы. Но он жмурится снова, собираясь с мыслями, и поглядывает на шатена самым смазанным и чудом не слезящимся взглядом, шепча: — Если ты меня сейчас же не трахнешь, я, скорее всего, или лопну, или расплачусь. Но расплачусь я в любом случае, — он снова кивает для убедительности, а старший хмыкает довольно, прежде чем улыбка скрывается с его лица, а проникнутый обожанием взгляд сменяется раздражённым, от чего Доён стонет, нетерпеливо хмурясь и откидывая голову назад, открывая взгляду ровные красные полосы. — Считай это подарком, — Со почти рычит, и хныканье Кима тонет в его же вздохе. «Я люблю тебя», — звучит в этот вечер у каждого по-своему, глухо и хрипло от сорванного голоса, льётся звоном потока тысячи слов, а ещё бархатным шёпотом в плечо.