Одал

настоящее время

— Слышите? — шепотом спросил один из охотников. — Что? — вторил ему другой. — Что, что — тихо-то как! Мужики переглянулись. Кто-то перекрестился. — Это все Ванька виноват — грешно такое сказывать! Еще беду на нас накличешь! — Да еще и выдумал все, Василий-то хорошим человеком был! — Ничего я не выдумывал, — обиженно пробурчал Иван. — А я между прочим, уж не первый раз такое заприметил — затихнет лес, словно прислушивается, — проговорил старый охотник, не вынимая мундштука изо рта. Тот, что про церковь говорил. Яковом его звали, но свои кликали дедом Яшкой. — А ты, Петрович, что думаешь про Василия? Дмитрий Петрович, водитель со скорой, как раз тянулся за очередной стопочкой через свое пивное брюшко. — Да что тут думать? — Петрович опрокинул в себя очередную стопку — мужики только диву давались, как он мог пить и не пьянеть. — Что тут думать? Приключилось у него горе какое-то, да никому он не жаловался: я ведь тоже спрашивал, чего он понурый, а он мне в ответ — ничего. Видать, великое ничего! Должно быть, невмоготу ему сделалось, вот и кончил он скверно. А так хороший человек был, — и Петрович опрокинул в себя еще одну стопку. — А ты, Ванька, чего нос повесил? — спросил его один из охотников. — Ничего. — Ты эти свои грязные выдумки лучше оставь при себе, чем доброго человека зря порочить. — Человек, как человек — то, что в карты на деньги не играл, не делает его святым, — проворчал Иван. — Чего ты там бурчишь себе под нос? — В самом деле, Ванька, постыдился бы! Будь здесь старый Кузьменко, ты и при нем бы такое про его сына рассказывал? — Да идите вы… на хутор бабочек ловить, — совсем обиделся на них Иван, поднялся с покрывала и пошел в кусты отлить. *** Сидел Василий на табурете в какой-то темной каморке, похожей на предбанник, у ног его был таз с водой, а рядом с ним хлопотал Митрофан в белой рубашке с закатанными по локоть рукавами и черных брюках. Василий не сразу сообразил, что к чему, отчего он гол да отчего у него саднит шею. Молча наблюдал он, как Митрофан вытирает его, и наконец просипел не своим голосом, как будто его долгое время мучил кашель: — Мить, что это было? — Помер ты, — просто ответил Митрофан. — П-помер? — Повесился. Не помнишь? Конечно, Василий помнил, как не помнить? И слова Митрофановы слышал про свою неуклюжесть, и думал что-то досадное, но последние мысли позабыл. — А ты? — он сглотнул пересохшим горлом. Казалось ему, что до сих пор верёвка душит его шею, да не было на шеи веревки — ничего на нем не было, кроме кудрей в паху. — А что я? — не понял Митрофан. — Тоже помер? — Не умирал я, Васюта. Или ты мне не веришь? Василий замолк — проглотил не то все слова, не то свой собственный язык. — Побрить бы тебя, — Митрофан в очередной раз смочил полотенце в тазу и вытер Василию лицо. — Э-это зачем? — испуганно спросил Василий. — Борода у тебя, как у лешего. Василий дотронулся до подбородка и удивился — и впрямь борода, будто не брился месяц, а то и год. — Не забудь потом Павла поблагодарить, это он вытащил тебя, — сказал Митрофан. — Из петли? Реаниматолог?.. — прохрипел Василий во всю силу своего севшего голоса, пытаясь поймать ниточку здравого смысла. — Колдун. Он у нас один из главных, ты его еще увидишь, — пояснил Митрофан. Он бросил полотенце в таз и с довольным видом огляделся Василия, как если бы только что отполировал его до блеска. — Колдун? У вас? Ты разве не один в церкви живёшь? — не понимал Василий. — О, нет, я живу вовсе не в церкви, у меня свой дом. Теперь это и твой дом тоже, — улыбнулся Митрофан. Оглядел Василий свой новый дом и уж было хотел спросить: эта каморка ли и верно ли разобрал он Митрофановы слова, да тот его опередил — повел в другую комнату, такую же маленькую и темную, как предыдущая. Все кругом было из дерева — и стены, и пол, и потолок, и мебель. В одном углу стояла кровать с тумбой-пеньком, в другом — шкафы. В шкафах и принялся рыться Митрофан. Василий молча смотрел за ним: такая каша у него была в голове, что казалось — скажи слово, как и на языке будет каша. — А это что? — вдруг встрепенулся он. Митрофан достал из шкафа самодельный костюм из покрывала и вопросительно посмотрел на Василия. — Я же выбросил его! — Василий не верил своим очам. — А я сохранил на память, — Митрофан улыбнулся. — Бред какой-то! Раньше бывало снилось, что ты на речку меня зовешь или ягоды собирать, а тут… И почему я не просыпаюсь? Прежде во снах, как осознаю, что сплю, так сразу просыпаюсь! Митрофан терпеливо выслушал его негодование и дальше принялся рыться в шкафу, казалось, вмещающем в себя куда больше вещей, чем можно было судить по его виду — того и гляди заглотит одежда худощавого Митрофана, как щепку. — Мить… — растерянно позвал Василий. — Не спишь ты, а вот и одежда твоя, — и Митрофан выудил из шкафа спортивные штаны да футболку, в которых Василий повесился, и с сияющей улыбкой на губах и в глазах протянул ему посмертное тряпье. Василий молча взял свои тряпки, да так и застыл столбом, разглядывая их — до чего же все было странно, уж верно спит он, ибо такое может только присниться. — Одевайся, хватит голой задницей передо мной сверкать, — скомандовал Митрофан. — А трусы мои?.. — Потом трусы твои найду, сперва накормить тебя надо. Василий принялся одеваться. — Ты как заботливая мамаша с новорожденным, — криво улыбнулся он. — Сегодня ты действительно заново родился! И не передать словами, как сердцем я не нарадуюсь! — говоря это, Митрофан повис у него на шее, чмокнул в заросшую щеку и резво ускакал в другую комнату. Василий только и мог, что диву даваться, да ничего не осталось ему кроме как тоже пойти в следующую комнату. И хотя за кушаньями Митрофан убеждал, что Василий не спит, все равно не верил он, молча слушал, ел, да подумывал про себя: до чего же сон чудной. А может, и не сон вовсе, а обморок? Наверное, с лестницы навернулся, да головой ударился — вот и кошмарит его, пока в их деревенской поликлинике его в чувства приводят. А может, он уже в реанимации в городской больнице лежит?.. Никак не может это все быть взаправду — ведь не может у мертвого сердце биться, как у живого, а Василий то и дело проверял свой пульс на запястье да на шее. Митрофан тем временем сказывал какую-то небылицу: будто и впрямь Василий повесился, а Митрофан потом пытался его оживить, да не справлялся сам — никогда прежде не получалось у него мертвых оживлять. Стал он слезно молить Павла, чтоб помог ему, а тот зол был на него за всякие его проделки и очень долго упрямился, но потом-таки сжалился и помог. И вот проснулся Василий. Да только самому Василию до сих пор казалось, будто он спит. Как только опустела посуда на столе, Митрофан тут же потащил Василия на улицу, показывать Одал — так называлась их деревня. Но не было у Одала никакого другого названия, чтобы отыскать его на картах. Василий покорился происходящему и молча разглядывал в сгустившихся сумерках деревушку с ее деревянными домишками и каменистыми тропками, заключенными в кольцо леса, а Митрофан тем временем не замолкал. — Я про тебя ни дня не забывал, как попал сюда. Вот только нельзя мне было вернуться в деревню, ибо я уже ступил в Одал, а кто в него ступил, тому назад дороги нет. Невмоготу мне было без тебя, так невмоготу, что взял я да и рассказал все Павлу, мол, неужто никак нельзя выйти из Одала, неужто совсем? Он ответил, что можно, но для этого нужно учиться колдовству, и только если я буду его слушаться во всем и научусь колдовству, то он мне поможет с тобой свидеться. Помнишь Тошку, пса, что прибился к твоему дому, когда ты в одиннадцатый класс пошел? Так вот, то был я — все терся у твоих ног, все ласкался, а ты даже слова не замолвил за меня перед родителями, чтоб на зиму будку мне утеплили. Знаешь, как холодно в будке зимой было?.. Василий вспоминал Тошку, и сердце у него сжималось — неужто и правда Митрофан был той псиной? Но тут же гнал он от себя все эти мысли, думая, что все услышанное — сон, все увиденное — сон. А у него что ни сон, то бред. — Потом ты на учебу уехал, в общагу заселился, я к тебе голубкой прилетал и в окно стучал, столько раз стучал, а ты только смотрел на меня и все — хоть бы раз окно отворил! А как вернулся ты домой, я уж обрадовался — лучше быть Тошкой, да только ты так быстро на квартиру свинтил — я даже нарадоваться не успел и уж не знал, как к тебе на этот раз подобраться. Помнишь Рыжика? Единственный, кого ты приласкал! Как сладко было мне, когда ты садился на лавочку у подъезда и гладил меня, а я тебе мурлыкал песенку, видел, что тебе нравится, думал, возьмешь меня к себе в квартиру, и буду я тебе песенки мурчать и днем и ночью, да только заприметил меня дед Яшка и забрал к себе, и запер так, что я даже на улицу выбраться не мог. Пришлось подыхать. Знаешь, каково это — подыхать, когда подыхать не от чего? Василий невольно улыбнулся — злился Митрофан, закипал, как самовар, и руку ему дергал то и дело, будто ждал от него какого-то возражения или оправдания. — Так ведь и не сдохнуть! И кто знает, сколько бы куковал я у деда Яшки, если бы Павел ни пришел мне на помощь: пока был он в гостях у деда Яшки, открыл окно на кухне, а там уж я и выскочил наружу. Ему потом оправдываться пришлось, мол, душно и накурено. Душно в тридцатиградусный мороз, когда батареи еле греют! Дед Яшка месяц с ним потом не разговаривал — так я ему полюбился. И все не дело, всюду я провалился и не знал, как еще к тебе подобраться, стал просить у Павла совета или дозволения выйти к тебе в своем виде, но он говорил, что не признаешь ты меня, коль покажусь я тебе настоящим. В конце концов все-таки пообещал, что разрешит, если я буду хорошим учеником, если смогу убедить его, что не натворю глупостей, что не натворишь глупостей и ты… И стал он присматриваться к тебе. И долго он к тебе присматривался — почти все то время, что ты на скорой работал. — Это как же он ко мне присматривался? — не удержался Василий от усмешки. — Водителем устроился на скорую, да только не нравился ты ему, а когда наконец он разрешил мне на глаза тебе показаться, совсем ему не понравилось, как ты все воспринял, да и как я все подал… Пытался он отговорить меня, что не будет никакого дела, чтобы позабыл я тебя, да разве мог я тебя забыть, когда и дня не мог прожить без мысли о тебе? Я надеялся, что смогу тебя переубедить: стал звать в лес, но опять ты противился и даже во сне не соглашался гулять и развлекаться со мной! А потом ты все-таки пришел… и… я очень боялся, что ты снова уйдешь, — Митрофан виновато улыбнулся. Сумерки сгустились, кое-какие избенки осветились снаружи застекленными свечами-фонарями, в кое-каких изнутри засветились оконца, но большинство были темны, будто спали. Тут зоркий Митрофан заприметил в потемках кого-то и горячо зашептал Василию: — Иди, иди, поговори с ним, он велел, чтоб я тебя к нему отослал, как только ты проснешься, да был он на охоте, вот и… иди же! Толкаемый локтем Митрофана пошел Василий к силуэту, застывшему на пороге неосвещенного дома. — Здравствуйте, — пробормотал он, вглядываясь в бледное точеное лицо с серебристыми глазами. — Проходи, Василий, — Павел первым пропустил его внутрь. Не по себе сделалось Василию, некомфортно, неуютно, странное было чувство — словно гол он и наг, и видят его насквозь, и все читают в его сердце. Да разве возможно такое, чтоб Петрович со скорой был этим человеком да еще и колдуном? Глупости какие — из происходящего невозможно совершенно ничего, а если и спал он с Митрофаном в ту ночь, то, верно, приключилась с ним потом беда какая-то. А церковь он попросту не смог отыскать. Тем временем Павел дул на свечи, и огоньки на них загорались от его дыхания. Василий принимал творящееся за сон, а потому, заприметив поблизости от себя свечу на полке, позволил себе дунуть на нее, да та не загорелась. — Садись, — Павел кивком указал ему на неопределенный стул у круглого стола. Василий сел за первый попавшийся, а про себя подумал, что в таких случаях молитву обычно читают, да крестятся. И только сейчас понял — на шее его не было креста. Словно прочитав его мысли, улыбнулся бледноликий Павел тонкими бескровными губами, вперил в него свои серые глаза — в самое сердце и в самую душу, — и сел за стол напротив него. — Рассказывай. — Что рассказывать? — не понял Василий. — Что думаешь о происходящем с тобой, — пояснил Павел. Василий нахмурился. — Странно это во все, но верно, я сплю, а во сне все странно, — он неуверенно улыбнулся. — Это все, что ты думаешь? — спросил Павел. — Да что ж тут еще думать? — Василий дернул плечом. — Не мне тебя убеждать, что происходящее явь, а не сон. Ты и сам это поймешь. Ступай да позови Митрофана, — повелел Павел. Василий встал из-за стола недовольным и уже на пороге вспомнил, что Митрофан советовал ему поблагодарить Павла. За что? За высокомерие? Он хмыкнул себе под нос и вышел на улицу. Завидев его, Митрофан встрепенулся: — Что быстро так? — Ничего, тебя желают видеть,— хмыкнул Василий. И Митрофан тут же взбежал по ступенькам. Вошел в гостиную и сел за отодвинутый стул — тот, на котором сидел Василий минутой ранее. — Не будет с ним дела, Митрофанушка. Говорил я тебе — не нашего он поля ягода. А ты не послушал меня, еще и колдовством заманил его в лес, — ласково заговорил Павел. — Вовсе я его не заманивал, он сам пришел, — попытался оправдаться Митрофан. — Будто не видал я, каким хмурным ходил он последний год. — Знать, уж больно я охмуряющий, — лукаво улыбнулся Митрофан. Павел пару секунд молча разглядывал его. — Не захочет он здесь жить, — убежденно произнес он. — Я смогу его переубедить! — настоял на своем Митрофан. — Что ж, будь по-твоему, — примирительно вздохнул Павел и кивком отпустил его. Счастливый Митрофан выбежал к Василию, и тут же увлек его в свою избушку — обещал ведь трусы его отыскать да побрить. И вот Василий разглядывал свое отражение в небольшом квадратном зеркальце в том же предбаннике, оказавшемся на самом деле баней, а Митрофан сидел на полку в окружении тазов и мотал ногами в лакированных туфлях. — Чего поделаем? — Не знаю… — Василий в десятый раз трогал шрам на своей шее. — Мить… это потому, что я помер, у меня шрам остался? — Потому, потому, — кивнул Митрофан. — Нельзя ли его как-то убрать… может, колдовством?.. — Обычно можно, но твой нельзя. Напортачил я с тобой, пока оживить пытался — никуда шрам теперь не денется. Но ты и с шрамом хорош, — Митрофан широко улыбнулся. Василий посмотрел на его довольное отражение в зеркале и тоже невольно улыбнулся. — Если у тебя нет предложений, чего поделать, то предлагаю я, — продолжал Митрофан. — Конечно, предлагай. Он соскочил с полка, вмиг оказался подле Василия и заглянул ему в глаза. — Пойдем охотников попугаем? Ты увидишь их, они увидят нас, и ты поймешь, что не спишь, — зашептал он. — Да ну, Мить, не такой уж сон плохой. Если без этого противного Павла, то можно и не просыпаться совсем, — Василий протянул к нему руки, собираясь было обнять, да тот вывернулся, как уж. — Пойдем, пойдем, сам хочу поглядеть на их лица! Обычно я никого не пугаю, но сегодня мне так и хочется поозорничать вместе с тобой! — Митрофан взял его за руку. — Ну пойдем, — уступил Василий, словно разговаривал с капризным дитем. Вышли они из избушки, миновали каменистые тропки, да и оказались в лесу, а еще через мгновение — в кушерях недалеко от костра. Митрофан прищурился, разглядывая мужиков. — Жаль, спят все, разбудить бы кого… — вздохнул он. Тут как раз один из охотников поднял рыжую голову и огляделся. — Пойдем! — Митрофан дернул Василия за руку. Василий попытался заартачиться, да Митрофан, хрупкий и щуплый на вид, внезапно оказался намного сильнее его. — Это же Ванька Козлов из одиннадцатого класса? — заговорил он, когда они оказались в кустах у самого костра. — Д-да, только он… — Он нас не слышит и не видит. Давай встанем вот так и сделаем серьезные лица? — хихикал Митрофан. — А потом покажемся ему. Надо было бы наряд подыскать пострашнее… До сих пор помню, как он обзывал меня коротким… Василий пытался сделать серьезное лицо. Митрофан тоже замолк, посерьезнел, да крепче сжал его руку. Иван уж было собрался улечься, да тут как раз и увидал живых покойников. — Господи!.. Митрофан растянул губы в широкой улыбке, Василий тоже улыбнулся, но виновато. — Толян, Толян, проснись! Петрович! — стал толкать Иван мужиков, храпевших возле него. Петрович только громче всхрапнул в ответ, а покуда Толик, плотный мужик средних лет, продрал глаза, покойников и след простыл. — Чего? — сонно пробурчал Толик. — Там… в кустах… только что… Иван тыкал пальцем в кушери, да только там ничего не было. Ворча, Толик приподнялся на локтях и посмотрел туда же. — Чего там? — непонимающе спросил он. — Кузьменко с Елохиным… — Почудилось тебе, — отмахнулся Толик и снова завалился на бок. — Такое не почудится! — отчаянно взвизгнул Иван. — Спи, Ванька, да голову дурью не забивай — и без того она у тебя дурная, — недовольно пробурчал Толик и тут же захрапел. Митрофан смеялся так звонко, так заливисто, что слышал весь лес, но мужики не слышали. — Давай еще? — горячо зашептал он Василию, отсмеявшись. — Не надо, бедный Ваня… Я, правда, рассказал ему лишнего, но такого он не заслужил… — Что рассказал? — Много чего… Тошно было мне, когда в лесу тебя встретил, не знал, с кем поделиться. Вот и рассказал ему, но он не поверил… — Тогда пусть поверит сейчас! Весело улыбаясь, Митрофан шагнул из кустов к мужикам. Хотел было Василий его остановить, да не успел. — Здравствуй, Ванечка, — с ласковой издевкой проворковал Митрофан, проходя легкой поступью около костра. Иван так и обмер от страху. — Господи… — еле слышно выдохнул он. Митрофан остановился у самых его ног. Иван ошалело оглядел его и перекрестился. — Не пугает меня крест, давай что-нибудь еще, — поддразнил Митрофан с лукавой улыбкой. — Петрович, Петрович, проснись, чтоб тебя!.. Толян!.. — зашептал судорожно Иван, снова толкая мужиков. — Еще раз меня разбудишь — я тебя… — проворчал Толик, не открывая глаз. Несчастный Иван не знал, кого толкнуть следующим, а Митрофана опять след простыл. Опять смеялся он, а Василий опять чувствовал себя неловко, глядя на перепуганного и побледневшего Ивана. — Давай еще? — Оставь ты его. Митрофан состроил недовольное лицо, но возражать не стал. Тем временем разбуженный Толик отчитывал Ивана, прогнавшего ему весь сон. — Клянусь, видел обоих! И Елохин точно такой, как рассказывал Васька — в рубашке и брюках, только высокий, а сам Васька с бороздой от веревки на шее... — Ты пургу мне не неси! Решил над кем пошутить — шутил бы лучше над Петровичем! Это он любит такие шутки! — ворчал Толик. — Петрович напился и спит, как убитый, а… смотри!!! — Иван ткнул пальцем в кушери. Толик повернул голову и открыл рот, увидав там Василия да Митрофана. Какое-то время они все еще смотрели в кусты, хотя никого там уже не было. — Видел?! — воскликнул Иван. — Почудилось! — не поверил Толик. — Хорош визжать, Ванька, всех перебудил — заворчал один из охотников. — Толкни лучше Петровича, а то храпит, как паровоз…