Recursion

Четвёртое июня, 2015 Резиденция Колфилдов Сиэтл, Вашингтон Я не могу спасти всех. Не могу. Разве что технически могу, даже если сама идея меня пугает. Так что если вы думаете, стоит ли вопрос о том, рискну ли я попытаться, то его нет. Это же Хлоя. Конечно я попытаюсь. Истинный вопрос в том, должна я, или нет. И я не должна из-за миллиона различных причин. По крайней мере из-за того факта, что я поклялась ей, что не буду. Она говорила, что это слишком рискованно. Не важно, как сильно я хочу… а я хочу. Я имею в виду, я очень хочу. Что если я уже это сделала, к слову? Что если это лишь ещё одно сбывающееся пророчество? Нет. Кончай. Я не могу спасти всех. Эта фраза на постоянном повторе вертелась у меня в голове последние несколько дней. Что-то вроде микса из экзистенциального кризиса, моральной и этической дилеммы. И этот микс сводил меня с ума. К слову, с более яркой стороны, я была так эмоционально измотана, что спала как младенец. Когда я увидела эту давно потерянную прекрасную фотографию, моей первой мыслью было то, что мне в руки дали ключ ко всему тому, что пошло не так; к спасению всего города. До этого момента, я думала, что с момента воссоединения с Хлоей существовать осталось всего три фотографии. Фотка, которую сделал папа на Хэллоуин (которую на следующий день Хлоя заставила удалить), фотография со Дня Святого Валентина (которая всегда будет моим сокровищем в качестве воспоминания), и фотография для моих Вашингтонских водительских прав (которая сразу после того, как была сделана, привела к довольно неприятной панической атаке). Даже мои знаменитые фальшивые документы были лишь копией последней. Вот что делало эту фотографию гениальной и чудесной возможностью. Так было до момента, пока я не осознала, что именно значило применить её. С одной стороны, я бы спасла Хлою. Прыгнула бы через фотографию назад, в мир, где она ещё была жива. Всех воспоминаний после этого у меня бы не было, но Хлоя бы точно помогла мне наверстать и прикрыла бы меня. К слову, спасение Аркадии Бэй. Это бы значило, что я бы вернулась в совсем иной мир. С таким разветвлением вероятностей, что было бы почти невозможно сказать, что могло поменяться. И раз уж фотография была сделана в середине недели, кто знает, как её конец мог бы пойти. Что если мы с Хлоей никогда не закончим вместе? Или я не смогу спасти её от пули Джефферсона? Или уберечь её от визита к Нейтану? Что если я из прошлого самоубьётся? От чего я тогда вернусь обратно? Я вообще вернусь? И даже если я смогу взять на себя такие риски, хотела ли бы от меня этого Хлоя? Конечно нет. Она была бы готова надрать мне зад за то, что я вообще задумалась об этом. Но это Хлоя, которая знает возможные последствия прыжков через фотки, не так ли? Если я использую эту фотку, всё, что Хлоя будет знать — то, что я вернулась, чтобы спасти её, её маму и остальных. Остальное ей говорить не нужно, оно несущественно. Так что мне нужно будет ей сказать? Помимо очевидных вещей, мне по крайней мере нужно выделить самое основное, что мы узнали в среду и четверг той недели. Мне нужно убедиться в том, что после всё пойдёт более-менее гладко. И мне нужно высказать всё это за несколько минут. Усаживаясь за свой стол, я беру фотографию в рамке и начинаю мысленно составлять список. Прежде всего, я бы предупредила её насчёт рака и убедилась, что она прямо тогда же отправится к доктору. Это не обсуждается. Во-вторых, потому что я не могла бы не сделать этого, я бы сказала ей, что случилось с Рэйчел Эмбер. Ей будет больно это слышать, но, надеюсь, не так больно узнать об этом от меня, как это было, когда мы нашли её ранее. В-третьих, я бы дала ей знать, что Нейтан Прескотт и Марк Джефферсон виновны в смерти Рэйчел, но нужно сказать это так, чтобы она не стала желать убить их. Каким-то образом мне нужно убедить её пойти к Дэвиду, или обратиться в полицию, или и так, и так. Четвёртое, и, наверное, самое деликатное — мне нужно сказать ей, где зарыто тело Рэйчел. Это неопровержимое доказательство в отношении Нейтана и Джефферсона. Но мне также нужно убедиться в том, что она не пойдёт искать её в одиночку. Если есть хоть какой-то шанс уберечь её от этой травмы, мне нужно попытаться найти его. И наконец, ей нужно знать, что торнадо придёт утром в пятницу, и что людям нужно убраться из города до этого. Помимо рака это второе, что мне нужно вбить ей в голову. Вырваться оттуда до утра пятницы. Вот тогда я и осознаю, что посреди этого списка я перешла от выражения «я бы» к «я сделаю». Я уже решила, что собираюсь это сделать. Потому что какова альтернатива? Повесить фотографию на стену, чтобы я могла смотреть на неё каждый день и думать о том, что это день, когда моя решимость поломалась? Выбросить её, или уничтожить, чтобы оглядываться назад на просранную возможность? Конечно нет. И если я собираюсь это сделать, откладывать смысла нет. Что случилось раньше, было похоже на вождение в нетрезвом виде. В этот раз морально я не измотана. Всё будет нормально. Заставив себя прекратить думать о том, как может чувствоваться взрыв мозга, я пялюсь на фотографию в руке и жду, пока мир вокруг меня не начнёт вращаться, прямо как и в другие разы, когда я прыгала через фотографию, но ничего не происходит. Я не чувствую сдвига земли под ногами, которого жду, или звуков по ту сторону. Это меня чуть менее обнадёживает, но я просто добавляю это в растущий список вещей, насчёт которых я отказываюсь нервничать. Я пытаюсь вновь, проталкиваясь через фотографию усерднее, и в этот раз комната на секунду смазывается. Достаточно долгое время спустя я едва слышу пение птиц по ту сторону фотки. Я очень надеюсь, что мои способности за последние пару месяцев попросту заржавели. Что я каким-то образом не поломала насовсем то, что позволяет мне делать то, что я делаю. Закрыв глаза, я делаю глубокий вдох и пытаюсь вспомнить каждую деталь того момента. Золотистый утренний солнечный свет и звук развевающегося по штилю флага. Цвет постельного белья и запах Хлоиного шампуня на подушке. Изгиб её улыбки и её тепло у моей спины. Я даже не смотрю на фотографию, когда отдалённый запах травки и табака щекочет мой нос. Я с удивлением распахиваю глаза и обнаруживаю, что моя комната исказилась до неузнаваемости. Вещь, которую я держу в руке, на фотографию не похожа: это портал, с настолько чёткими деталями и глубиной, что, клянусь, я могла бы лишь протянуть руку через него и дотронуться до прошлого. Будто гравитация меняет направление и я падаю лицом вниз со скалы. Один удар сердца спустя вспышка света ослепляет меня, после чего в глазах появляется давно разрушенная комната. Ветерок на моей щеке и тело позади меня оба тёплые и до боли знакомые, и я переворачиваюсь как раз вовремя, видя, как Хлоя ложится обратно на свою подушку. Она улыбается мне; она подпёрла голову локтём, и всё вокруг неё светится позолоченным утренним солнечным светом. Я теряю дар речи, упиваясь её видом. Это настолько чудесная картина, что от того, что её нужно прекратить, сердцу становится больно. — Мы оставили свой след на Блэквелле прошлой ночью, — говорит Хлоя, разрывая момент и напоминая мне, зачем я здесь. Если я что и знаю о Хлое (а я знаю не только это) — так это то, что она не любит, когда её просят замолчать. Это значит, что мне нужно сказать ей как можно больше, пока она меня не перебьёт. — Хлоя, слушай внимательно. Этому может быть сложно поверить, но я пришла из две тысячи пятнадцатого года, и я здесь, чтобы спасти тебе жизнь. Мне нужно многое сказать тебе, и я не знаю, как много времени у меня есть на это. Самое важное — у тебя рак лёгкого. Он пока ещё на ранней ста… — Каждого великого художника отвергают перед тем, как принять его, — спокойно перебивает Хлоя, будто я даже не говорила. — так что тебе нужно отправить свою фотографию. — Что? Это не важно! Ты больна, Хлоя! Тебе нужно прямо сейчас к доктору! Улыбка Хлои дрогнет, и она отводит взгляд. Ладно, она наконец-таки слушает. — Да ладно, я не хочу, чтобы Аркадия Бэй исчезла с лица Земли. Я просто говорю так, потому что пыталась выбраться отсюда с тех пор, как… как ты уехала, в общем-то. Если бы я могла найти Рэйчел и заплатить Фрэнку, я бы уехала, чтобы начать новую жизнь. Какого чёрта она несёт? Она кивает мне так, как обычно кивают те, кто показывает, что слушает тебя, но я начинаю подозревать, что дело не в этом. — Хлоя? Ты слышишь, что я говорю? Она не отвечает, отворачиваясь от меня на другой бок и вытягивая руку к полу. Подобрав пульт от своей стереосистемы, она падает обратно на кровать и включает музыку. Поднявшись на колени, я склоняюсь над ней и машу рукой перед её лицом. — Хлоя? Хлоя, ты слышишь меня? Я пытаюсь заставить её посмотреть мне в глаза, но для неё я будто невидимка. Даже когда я так близка, что мы практически нос к носу, её взгляд движется так, будто она смотрит сквозь меня. Недоумевая, я кладу руку на её плечо и пытаюсь потрясти её, но она не двигается. Она не двигается вообще. Она и правда здесь, и я и правда её трогаю. Её кожа под моей ладонью мягкая и тёплая, но с другой стороны такое чувство, будто она сделана из камня. Даже когда я пихаю её так сильно, как могу, на неё будто не оказывается никакого давления, ни на сантиметр глубже в матрас. Я в раздражении тянусь за своей подушкой с намерением ударить её ею по лицу, но она не поддаётся. Я подползаю ближе, чтобы потянуть её обеими руками, и замечаю, что матрас под моими коленями твёрд как камень. Я была именно на этом месте секунду назад, и тогда она нормально чувствовалась; теперь у меня ощущение, будто я стою на бетоне. Какого чёрта? Я поворачиваюсь обратно к Хлое, она прикрыла глаза и начала мягко мычать под музыку, текущую из колонок её стереосистемы, и всё равно она никаким образом не замечает моего существования. — Пожалуйста, скажи что-нибудь, Хлоя! Пожалуйста! В отчаянии я резко склоняюсь к ней и целую. Но даже несмотря на то, что я чувствую лёгкий вкус сигаретного дыма и ощущаю её дыхание на своих губах, она не отвечает. Я как будто целую мраморную статую. Это не имеет никакого смысла. Мир так не работает. Вещи не могут быть сначала мягкими, а потом жёсткими. Люди не могут казаться и людьми, и статуями одновременно! Что за херня происходит?! — Оу, у школьницы сегодня тест? Я практически слетаю с кровати и оборачиваюсь, чтобы зыркнуть на неё, будто она намеренно меня напугала. В то время как я помню, что я лежала рядом с ней, когда я впервые переживала то утро, просто пялясь в потолок и слушая музыку, я не могу вспомнить каждой маленькой детали нашего разговора. Должно быть, это было его частью, потому что она вновь умолкла. Ладно, мне нужно подумать. Если я не могу поговорить с ней и потрогать её, должен быть другой способ общения. Ходя по комнате, много времени на то, чтобы понять, что всё в комнате на ощупь было как в ситуации с подушкой, не требуется. Даже вещи, которые должны быть мягкими или хрупкими, или гибкими остаются совсем неподвижными. И позвольте сказать, бросать всю массу своего тела на то, чтобы попытаться сдвинуть одну салфетку и всё равно не смочь этого сделать чувствуется очень странно. Затем в моей голове возникает идея. Подойдя к заваленному хламом столу Хлои, я тут же замечаю карандаш, который был больше пожёван, чем исписан. Он лежит прямо на краю, острым краем торча за углом стола приблизительно на два сантиметра. Идеально. Я быстренько проверяю, двигается он или нет, затем берусь за его конец левой рукой. Задержав дыхание, я накрепко закрываю глаза, и, нервничая, впервые за три месяца перематываю время. Эта перемотка, наверное, самая короткая, которую я когда-либо проворачивала, меньше секунды обратно, и к моему облегчению, мой мозг по швам не трещит. Перемотка проходит также гладко и без лишних усилий, как я помню, и, надеюсь, карандаш сейчас вернулся со мной. По крайней мере, последние два его сантиметра. Я будто отломала кусок сосульки, и когда я внимательнее присматриваюсь к месту его рассоединения с остальной частью, разрез кажется достаточно чистым, будто его срезали лазером. Но важно то, что это сработало. Теперь у меня в руке идеальный двухсантиметровый карандаш. Вот тебе, грёбаная поехавшая реальность! Если ты не дашь Хлое услышать или почувствовать меня, то я просто напишу ей записку! Как тебе такое, а?! Но это ещё не всё. Мне нужна и другая переменная этой критичной формулы. Мне нужна бумага. Большинство бумаг на и вокруг её стола скомканы в шарики разного размера, и я разочаровываюсь, обнаруживая, что даже если с перемоткой я и могу забрать один из них, то развернуть его я не могу: это похоже на то, будто я пытаюсь разложить бейсбольный мячик. Пока Хлоя продолжает вкидывать по одному комментарию в разговор, частью которого я не являюсь, я окидываю взглядом округу, пока не замечаю старый флаер, прицепленный к полке над её комодом. Я цепляюсь за угол, вновь отматываю и у меня выходит забрать с собой лишь маленький кружок бумаги, который был зажат между кончиками большого и указательного пальцев. Ладно, хорошо. Пусть будет так. Не желая рисковать и терять свою карандашную прелесть, положив его на поверхность, я держу его в зубах, прижимая руками обе стороны флаера. Крепко сжав ладони вместе, я стараюсь сделать так, чтобы максимум кожи касался бумаги, после чего вновь перематываю. Результат… что ж… достаточно хорош. Свободный кусок бумаги с трудом достигающий размера и формы моей ладони, довольно неровный по краям, но сойдёт. Пытаться писать на куске бумаги, используя ладонь другой руки в качестве подставки, мягко сказать, как заноза в заднице. Уходят бесконечные усилия на то, чтобы это не выглядело так, будто было написано трёхлетним ребёнком, и даже ещё больше усилий на то, чтобы скомпоновать всё, что мне нужно, не занимая очень много места. 1. У ТЯ РАК. НЕ ШУЧУ. ЕДЬ К ДОКУ ЩАС ЖЕ! 2. РЭЙЧЕЛ ЭМБЕР МЕРТВА. МНЕ ОЧ ОЧ ЖАЛЬ. 3. Р Э ЗАКОПАНА НА АМРКАНСК РЖАВЧ. ПЖАЛСТ НЕ СМОТРИ! 4. ЭТ СДЛАЛ Н. ПРСКОТ И М ДЖФРСН. СКАЖИ ПДАБ КК МОНА СКОРЕЕ! 5. ТОРНАДО УТРОМ В ПЯТ! ПРЕДУПРЕДИ ВСХ ЧТОБ ВАЛИЛИ ИЗ АБ! 6. Я ЛЮБЛЮ ТЯ. УДАЧИ. УВИДИМС ПОЗЖЕ — МАКС ИЗ БУДУЩЕГО (ИЗ 11 ИЮНЯ 2015) Ладно, может конечный результат и не идеален. Но я сомневаюсь, что, учитывая обстоятельства, кто-либо может сделать лучше. И, конечно же, я бы предпочла сказать ей всё лично, но чем богаты, верно? Это сработает. Это должно сработать. Всё, что этой записке нужно сделать — выполнить пять целей и не просрать будущее или случайно отправить Хлою на смертельный марафон. Всё просто, так? Кивнув самой себе, я подхожу и кладу записку рядом с её шапкой. Но как только я наклоняю ладонь, слова скатываются прямо с бумаги, как песок в песочных часах. — Ой, да ладно! Я пытаюсь заново написать записку, нетерпеливо корявя почерк. Затем я, нервничая, наклоняю бумажку, но происходит то же самое. Раздражённая, я использую бок кончика карандаша, чтобы нарисовать огромное пятно, достаточное для того, чтобы подчеркнуть цвет бумаги на обратной стороне, но обнаруживаю, что он также легко сползает. Сопротивляясь желанию откинуть оба с трудом добытых инструмента через всю комнату, я начинаю пытаться понять, как использовать перемотку, чтобы написать сообщение и не потерять его в процессе. Затем Хлоя говорит кое-что, что привлекает моё внимание. — Посмотри, не сможешь ли найти подходящий костюм в моей модной дыре. Я чувствую, как мой желудок сжимается, когда осознаю, что потеряла счёт времени, и я едва замечаю, что карандаш ускользает из моих пальцев. Я в панике делаю попытку поймать его… но промахиваюсь. То, как он ударяется об ковёр и ложится на него без намёка на отскок, напоминает мне магнит, падающий на металл. Я знаю, что потеряла его, но всё равно пытаюсь поднять его; быстрый рывок подтверждает, что карандаш пригвоздило к полу. — Грёбаный ты кусок отрицающего физику дерьма! — Эй, вот так! Рэйчел оставила у меня немного одежды, — отвечает Хлоя, её голос слегка дрогнет на имени другой девушки. — у вас с ней один размер. Неа. Я не хочу больше быть здесь. Я не могу это вынести. Я пытаюсь отпустить этот момент и вернуться в своё время, но вдруг создаётся ощущение, что я вросла в место. Серьёзно, конченная реальность? Серьёзно? Ты не позволяешь мне ничего сделать, но и не даёшь мне уйти? Это потому что я показала средний палец Иисусу, не так ли? Я знала, что однажды мне это вернётся. — Макс, у тебя ещё нет своего стиля, — говорит Хлоя, пока я смотрю за тем, как она поднимается с кровати. В первый раз я была так отвлечена идеей того, чтобы нарядиться в «крутой» костюм Рэйчел Эмбер, что не проявляла особого внимания к Хлое. Теперь я могу увидеть всё, что пропустила ранее. Я мгновенно узнаю осторожность в её взгляде, будто она боится того, что если покажет слишком много привязанности, то это ей аукнется. Даже после той недели, ей потребовалось много времени на то, чтобы избавиться от этого. Затем лёгкое заикание, когда она говорит, будто дважды перепроверяет любое слово, прежде чем сказать его. В то же время, я безошибочно определяю то, как её взгляд скользит по мне, когда она подходит. На тот момент я этого совершенно не заметила, но она довольно откровенно оценивала меня. И то, как её бёдра покачиваются, когда она немедленно подходит, точно мне знакомо: я где угодно узнаю уникальную Хлоину походку а-ля «Ищу Немного Любви». Ох, Хлоя. Я думала, что ты просто дразнишься. — Хоть попытайся, — продолжает она, совсем не замечая моей реакции. — ты всегда можешь отмотать обратно и вернуться к своей обожаемой футболке и обычным джинсам. Момент приближается, и я не могу быть здесь, когда он наступит. Я просто не могу. Хлоя издаёт раздражённый выдох. — Кончай сомневаться в себе, Макс! Оденься и… Я практически содрогаюсь от облегчения, когда горелого цвета оранжевый свет вокруг краёв комнаты вдруг сужается, заглушая конец того, что Хлоя собиралась говорить. Если бы я вновь увидела эту озорную улыбку, я могла бы попытаться навсегда остаться в этом воспоминании. Если бы я услышала те слова, я более чем уверена, что моё сердце бы вновь разбилось. Спорю, что ты не поцелуешь меня. За мгновение оранжевый свет растворяется, медленно открывая мне мою комнату в Сиэтле. Зыркнув на рамку в руке, я очень, очень быстро думаю над тем, чтобы разбить её и порвать фотографию внутри на куски. Вместо этого я просто бросаю её обратно на стол и съезжаю вниз на своём стуле, хмурясь, как бесконечно злой мудак, в которого я медленно превращаюсь. Злая Панкуша Макс. Я бы сказала, что Хлоя бы гордилась мной, если бы я не была так уверена в том, что она не гордилась бы. Если бы мне нужно было подобрать слово и описать то, как я себя сейчас чувствую (помимо раздражения, усталости и небольшого голода), я бы выбрала поверженной. Я понятия не имею, что только что произошло. Я как будто была призраком, невидимым и неосязаемым. Нет, по ощущениям это было слегка по-другому. Было ощущение, будто мир в открытую меня игнорировал. Будто он намеренно боролся со всем, что я пыталась сделать. Это был не феномен: это было сообщение. Вельветовая верёвка вокруг какого-нибудь космического арт-объекта с огромной табличкой, гласящей «НЕ ТРОГАТЬ». Ну что ж, знаешь, что, мультивселенческий… охранник музея… наверное? Ты мне не начальник. Я оставлю огромный липкий шоколадный отпечаток на твоём ценном экспонате, нравится тебе это, или нет. Мне просто нужно понять, как. Должен быть способ заставить это сработать. Что-то, о чём я не думала. Я знаю, мне нужно мыслить нестандартно, но это было больше фишкой Хлои, чем моей. Я склонна фокусироваться на том, что вижу перед собой. Как бы там ни было, глубоко внутри я всё ещё фотограф. Фотограф. По какой-то причине, это слово резонирует на задворках моего сознания. Усевшись прямо, я следую извилистой линии мысли, не уверенная, приведёт ли она меня к ответу, или к ещё большему количеству вопросов. Фотография. Фокусировка… дистанция… перспектива. Я киваю себе, пока в голове выстраиваются идеи. Вот оно. Мне нужна помощь. Новая перспектива. Но где, чёрт возьми, я найду кого-то, кто может обозначить полезную перспективу на что-то подобное? Прежде всего, мне нужно найти кого-то, кто и правда послушает меня, чем просто скажет, что у меня поехала кукуха. Этому человеку нужно быть и умным тоже. Мне нужно, чтобы он взглянул на проблему под углами, под которыми я и не думала смотреть. Мне также нужно, чтобы он был достаточно волевым, чтобы не психануть на меня в процессе. Ему нужно уметь указать мне на косяки, если я не права. Хлоя никогда не боялась говорить того, о чём думала, и мне не нужен кто-то, кто будет вокруг меня на яичных скорлупках ходить, просто потому что мои силы его смущают. О, и раз уж я привередничаю, этот человек также должен быть долголетним гением-волшебником с годами опыта в путешествиях во времени, потому что почему бы, блин, нет? Наиболее важная вещь, к слову, это то, что ему нужно позволить мне переписать последние два года его жизни, а это для любого слишком большая просьба. Я могла бы быть готова пожертвовать всем, чтобы спасти Хлою, но я не настолько помешана, чтобы думать, что и остальные на это тоже готовы. Идея о том, чтобы пойти к маме с папой, сразу же отметается. Они оба закоренелые скептики, когда дело касается магии и сверхъестественного. Знаете это шоу «Тайны Великих Магов»? Все его выпуски есть у них на DVD. Все выпуски. Даже если бы я попыталась доказать им, не думаю, что есть шанс того, что они поверят, что это больше, чем дым с зеркалами. Более того, я более чем уверена, что они всё ещё слегка обеспокоены моим ментальным здоровьем, поэтому если бы я скинула на них всё это, они бы попытались отправить меня в психушку. Бедная Макс Колфилд: в ней было так много потенциала, пока любовь всей её жизни не скончалась, после чего она сошла нахер с ума. Кристен была бы неплохим вариантом, учитывая, что мы могли бы пройти фазу с «у Макс случился съезд кукухи.» Но даже если я уверена в том, что смогу её убедить, что это правда, не думаю, что это хорошая идея. В некоторой степени эмоции Кристен куда проще задеть, чем так когда-либо было с Хлоей, особенно когда речь идёт о рисках. Один раз, когда мы поехали всем классом на экскурсию в Национальный парк Маунт Рейнир, мы час стояли в очереди на канатной дороге, потому что в последний момент у неё случилась паническая атака. Очков ей не добавляет и тот факт, что докажи я ей, что её подруга умеет путешествовать во времени, её мозг в процессе сломается. Фернандо подошёл бы куда лучше. Я не разговариваю с ним так уж много с тех пор, как он уехал учиться в Орегонский университет (ирония, чтоб её), но он умён и у него нет проблем с тем, чтобы говорить то, о чём он думает. Плюс, он верит в сверхъестественное так сильно, что однажды признался в том, что у него был целый экзистенциальный кризис, когда он узнал, что Санта Клаус не настоящий. Однако у его старшей сестры и её мужа только-только родился первый ребёнок. Он очень сильно любит свою новую племянницу, и когда мы разговариваем, высока гарантия того, что рано или поздно она придёт. Она живёт в Балтиморе, и честно сказать, я не могу думать о чём-либо, что может предотвратить её рождение, но я знаю, что в этом не было бы смысла. Фернандо бы никогда, ни за что не согласился бы сделать что-либо, что может навлечь опасность на свою семью. Конец истории. Мой взгляд медленно дрейфует по комнате, пока я обдумываю и отбрасываю один вариант за другим, в какой-то момент глаза падают на маленькую пробковую доску, висящую над моим столом на стене. Она практически пуста, невзирая на по большей части проигнорированное расписание курсов прошлого семестра и кучи стикеров-самоклеек с записями, написанными так криво, что я не уверена, что они гласят. Также на доске висит визитка, которую я приколола в угол месяцы назад и совсем про неё забыла. Смотря теперь на неё, я молча обдумываю качества, которые мне нужны. Кто-то, кто поверит мне, или хотя бы послушает, что я скажу. Кто-то, кто умный, волевой и не побоится указать на мои ошибки. Кто-то, кто позволит переписать последние два года своей жизни. Да, это подойдёт. Сняв визитку с доски, я неохотно добавляю контакт в своей телефон, после чего бросаю и телефон, и визитку на свой стол. Сейчас я этого делать не буду. Я была так занята своим стрессом последние дни, что свежо выглядящей меня не назвать. Есть у меня ощущение, что если я хочу разыграть свою партию, мне нужно выглядеть презентабельно.