Recursion

Всё не должно было происходить так. Джефферсона здесь уже давно не должно быть, а Хлоя должна быть здесь со мной. Она собиралась беречь меня, пока шторм проходил мимо. Два года не сделали ничего для того, чтобы смягчить мне воспоминания об этом месте, и тяжёлая металлическая дверь передо мной — одно из них. Часть меня (довольно большая, кстати) хочет повернуть назад, но если кто-то и может отговорить Марка Джефферсона, и, возможно, упросить его отпустить Викторию — это я. Я не могу вспомнить, сколько попыток нам потребовалось, чтобы пройти через дверь в первый раз, пробуя число за числом и перематывая столько раз, сколько было неудачных попыток. Но даже если мои силы сдались, они мне для этого не понадобятся. Как и всё остальное, связанное с этим проклятым Богом местом, код от двери перманентно въелся мне в мозг. 5-4-2 Замок открывается с глухим стуком, который эхом звучит в моих ушах. Дверь почти беззвучно распахивается на хорошо смазанных петлях, когда я тяну её… и в тот же момент, как я её открываю, меня атакуют до ужаса знакомые нотки «Crazy Like Me». Я чувствую, как к горлу подступает желчь, в то время как поток нежеланных воспоминаний проносится у меня в голове. Ощущение скотча, держащего мои запястья на стуле, пока я смотрю, как Дэвид умирает раз за разом. Укол иглы в последнюю секунду до того, как мир бы застыл. Из всех песен, которые могли бы играть. Из всех грёбаных песен! Схватив край дверного косяка, я заставляю себя дышать ровно. Это хорошо. Это значит, что он не услышит, как я войду, и сейчас мне нужно любое преимущество, которое я могу извлечь. Я силюсь сделать шаг вперёд, затем ещё один, на цыпочках крадясь к пластиковой шторе, которая отделяет две половины бункера. На этой стороне лампы тёмные, что хорошо для меня. Тени дают больше прикрытия, по мере того, как я двигаюсь ближе. Музыка не такая громкая, как в моих воспоминаниях. По крайней мере, недостаточно для того, чтобы заглушить мерные щелчки затвора камеры. Заглянув за край шторы, я вижу именно то, что боялась увидеть. Виктория стоит на коленях на земле, её руки связаны за её спиной, и полоса скотча закрывает ей рот. Этот больной ублюдок кружит над ней, делая снимки. Он здесь в ловушке, вероятно, не зная, что полиция уехала, и он не паникует. Он делает снимки. Я чувствую, как волна негодования омывает меня, желудок скручивает, грозясь вытолкнуть мой последний перекус обратно. Каждый щелчок вызывает очередное воспоминание, очередное напоминание о том, что тут произошло. Я вновь заглядываю за угол. Я вижу его пистолет. Пистолет, который он использовал, чтобы застреливать Дэвида раз за разом в этой же комнате. Тот же, грёбаный пистолет, который оборвал Хлое жизнь на «Американской Ржавчине». Он заткнут за его ремень, прямо на пояснице, и я мимолётно обдумываю, смогу ли я прокрасться к нему, или нет. Может, мне и вовсе не нужно с ним говорить. Может, я могу вырубить его штативом, как он все те разы делал с Дэвидом (и со мной, раз или два), прежде чем он до него дотянется. Одного хорошего размаха хватит на то, чтобы его уложить, верно? Десяти хороших размахов, наверное, хватит на то, чтобы расплескать его мозги по всему полу. Как тебе такое искусство, ёбаный ты псих? Я содрогаюсь, отступая в тени. Я не знаю, что беспокоит меня больше: что со мной сделал Джефферсон, или то, в какого разгневанного, переполненного гневом человека он меня превращает. Когда всё это закончится, учитывая, что я смогу придумать выход из всего этого, я буду рада больше никогда не думать о нём вновь. А пока что, я бы хотела, чтобы у меня была идея получше, чем пытаться с ним поговорить. Если я проебусь, с Викторией будет покончено. Ступив из тьмы, я медленно двигаюсь вперёд, мои руки подняты и, очевидно, пусты. На секунду я не могу не пялиться на собранный запасной штатив, лежащий на крышке большого ящика для оборудования. Отсюда до него лишь четыре длинных шага и один хороший размах, прежде чем всё могло бы закончиться. Это определённо соблазнительная идея, но затем я бросаю взгляд обратно в его направлении, как раз вовремя для того, чтобы пересечься со взором Виктории. Уверена, она не намеренно это делает. Она, наверное, даже едва осознаёт свою реакцию. Она напугана, и тонкая струйка крови, исходящая из её разбитой брови, говорит мне, что по крайней мере один удар на себя она приняла. Я не могу винить её за вид ошеломлённого облегчения, который захватывает её лицо в секунду, когда она меня видит. Джефферсон, конечно же, мгновенно замечает. Он так сфокусирован на Виктории, что наверняка не упустил бы выражения её лица из виду. Мгновение спустя он разворачивается, его глаза пересекаются с моими. Он напуган; настолько это очевидно. Но не настолько напуган, чтобы не отреагировать сразу же. Отбросив камеру к дивану, он дёргает Викторию за руку и рывком поднимает её на ноги. Я слышу её крик даже через скотч, когда её плечо на волоске от того, чтобы вылететь из сустава. Обхватив её рукой, он резко хватает один из этих ебучих шприцов с тележки рядом с собой и втыкает его ей в шею. Она испускает ещё один заглушённый крик, но он не опустошает его. Пока что. — Не подходи, Макс! — рычит он, и я замираю на месте. — как ты сюда попала?! — Через дверь, — глупо отвечаю я. Мой разум, кажется, полностью застопорился. Всё, о чём я могу думать — шприц, сжатый в его руке. — пожалуйста, не делайте ей больно. — Откуда ты взяла код?! — его глаза мечутся между мной и занавеской. — отвечай мне! — Пожалуйста, отпустите Викторию, мистер Джефферсон, — молю я, игнорируя вопрос. Виктория пялится на меня, глаза широко раскрыты в страхе, по щекам текут слёзы, она безмолвно умоляет меня спасти её. — просто дайте ей уйти отсюда. — И с чего бы мне это делать? — Потому что я займу её место. Часть гнева пропадает с его лица, его глаза медленно обводят меня, кажется, он обдумывает моё предложение. У меня ощущение, что меня сейчас стошнит. Я хочу забрать предложение назад, но я этого не делаю. Каждая секунда, которую он проводит, заставляя меня чувствовать себя отвратительно открытой — это секунда, в которую Виктория остаётся в безопасности. — Правда займёшь её место? — наконец, рокочет он. — Да. — Это заманчиво, Максин, — признаёт он с улыбкой, от которой мне хочется выбить ему зубы. — очень заманчиво. — Но сначала вам нужно её отпустить. Человек за человека. Это должно было сработать. Я могла видеть, как он ослабляет хватку на Виктории, но прежде чем он успевает её выпустить, мы оба слышим шум снаружи. Я не знаю, что это, может, просто енот, но это неважно. Взгляд Джефферсона тяжелеет, его хватка вновь крепчает. — Ох, Макс, — говорит Джефферсон с нотками упрёка, в такой же манере, в какой он бы сказал, если бы я не сделала домашнего задания. — к этому всё не должно было прийти. — Пожалуйста, не надо! — Всё, что тебе нужно было сделать — это отправить своё грёбаное фото. — Нет! Он вдавливает поршень до того, как я успеваю сказать что-нибудь ещё, изливая содержимое шприца в кровь Виктории. В её глазах мелькает мимолётная искра паники, после чего они становятся туманными, затем она повисает в его руках, будто он только что её выключил. Теперь он выглядит по большей части апатичным по отношению к ней, будто она — вещь, которую он едва находил интересной, с тех пор, как она потеряла свою новизну. С лёгким фырком раздражения, он роняет её. То, что происходит далее, не решительно или драматично. Нет никаких криков отчаяния, или выкрикнутых угроз. Я наблюдаю, как тело моей подруги бездвижно валяется на пол, и я просто… реагирую. Люди, которые думают о путешествии во времени, имеют склонность придавать им окрас чего-то грандиозного и абстрактного — вещей вроде судьбы, хаоса и предназначения. Но как единственный во всём мире путешественник во времени (насколько я знаю), мной движет не абстрактность. Делая решение в момент, мне плевать на будущее, или прошлое, или на то, что какие-либо высшие силы (некоторые из которых я проклинаю) осуждают меня за мои действия. Это как в тот день, в женской уборной, когда я увидела, как подругу, которую я ещё не узнала на тот момент, застреливают, и потянулась, чтобы помочь, или как когда я смотрела вверх, видя Кейт, стоящую на краю крыши и знала, что я была единственной, кто мог вовремя до неё добраться. Это инстинкт. Думать мгновенно. Действовать мгновенно. И прямо сейчас, мгновенно — это шесть секунд и одиннадцать шагов, стоящих между мной и жизнью Виктории. Протянув руку, я забираюсь в отлив и поток времени, хватаюсь со всей силы, и чувствую, что я умру от его разряда. Это невыносимо, будто я держусь за наэлектризованный острый провод и чувствую, как он прорезается сквозь мою ладонь. Вселенная вокруг меня давит на ручник, замирает, затем начинает ползти в обратном направлении. Нет никакой техники. Нет точности или элегантности. Только сила и наглая сила воли. Забыть о хватке на устойчивой точке. Я двигаюсь сейчас против течения, толкая себя вперёд по одному мучительно медленному шагу за раз. Неописуемая штука, которая позволяет мне делать то, что я делаю, кажется нестабильной. Будто какой-нибудь старый механизм, приведённый в действие, где каждая подвижная деталь ржавая и побитая. Всё делается через силу, и механизм скрипит по-своему через каждое движение. И даже если кажется, что он работает, всё равно остаётся неопровержимое понимание того, что каждая секунда, которую его заставляют работать, на очередную секунду приближает к точке разлома всего и для всех. Мне не нужно, чтобы это работало гладко, или даже быстрее: мне нужно, чтобы это работало сейчас. Это значит, что всё, что я могу делать — преодолевать боль и надеяться, что я всё ещё смогу сделать свой следующий шаг вперёд. Нужно преодолеть ещё десять шагов, когда давление, хуже, чем что-либо, что я когда-либо чувствовала, начинает нарастать за моими глазами. В голове всплывает воспоминание, и уносит меня к тому времени, когда мне было четырнадцать, и я страдала от насморка, но даже та пульсирующая боль меркнет в сравнении с тем, что со мной происходит сейчас. Я приближаюсь к девятому шагу, и я спорю со своим собственным мозгом. Он продолжает говорить мне, что я горю, а я продолжаю указывать, что, вообще-то, нет. Затем он начинает говорить мне, что он слишком большой чтобы уместиться в моём черепе, с чем мне становится труднее спорить. Я пытаюсь его игнорировать, фокусируясь на Виктории, пока её тело поднимается с земли. Я близка к седьмому шагу. Ещё никогда это не было так медленно, даже не в самом начале. Перемотка, тогда, может, была топорной, но по крайней мере она была быстрой: на то, чтобы выиграть себе минуту времени, у меня уходило несколько относительных секунд. Всё вокруг меня двигается задом наперёд, но в невыносимо медленном темпе. Я чувствую себя так, будто пробираюсь сквозь цемент. Становится сложнее дышать, и глубокая боль селится в моих мышцах. Я заставляю себя продолжать двигаться дальше. Пять шагов. Очень медленно, поршень вновь поднимается под большим пальцем Джефферсона, чистая жидкость затекает обратно в шприц. Мало-помалу, всё тело Виктории возвращается к жизни по мере того, как наркотик высасывается из неё. В её глаза возвращается свет, острый и более сфокусированный, чем он выглядел из дальнего конца комнаты, её взгляд зафиксирован на месте где она в последний раз меня видела. Держись, Виктория. Я почти всё. Четыре шага. Как и у Виктории, глаза Джефферсона всё ещё сфокусированы на том, где я была, чем на том, где я сейчас. Нет ни единого шанса, что он видит меня в процессе перемотки, но на секунду, я бы хотела, чтобы он мог. Я бы хотела видеть этот взгляд на его лице, когда он видел меня приближающейся, прямо когда он осознаёт, что ему физически невозможно сбежать. Осталось три шага, и времени для комплексности нет. Я чувствую, как механизм расходится на части, и я уже знаю, что это моя последняя перемотка. Как только я прыгну обратно в мир, всё будет кончено. Я не смогу попытаться вновь. Я не получу ещё одного шанса, поэтому мне абсолютно необходимо сделать этот стоящим. Два шага. Два намерения. Две цели. Игла в шее Виктории, и горло мужчины, который её держит. Использовать одну руку, чтобы выбить шприц, и надеяться, что я достаточно быстра для того, чтобы выбить до того, как он его опустошит. Отправить другой кулак прямо ему в трахею со всей силой, которая у меня осталась, и надеяться, что я смогу сломать ему что-нибудь важное. Чуть больше шага, и пришло время сделать свой ход. Так медленно, как всё на вид двигалось, ослабление хватки на перемотке кажется сродни резкому торможению на скорости в сотню миль в час. Весь мир пошатывается, и я использую это движение, чтобы оттолкнуть руку Джефферсона от шеи Виктории. Удар посылает шприц прыгать по бетонному полу, после чего тот закатывается под его до пизды вычурный диван. Мой взгляд сфокусирован на его горле, когда я делаю вторую попытку, и мне почти удаётся это сделать. Но он быстро реагирует, прямо как любая змея, пригибая голову достаточно для того, чтобы вместо этого я ударила ему в подбородок. Угол неверный, и мой кулак просто проходит мимо. Потеряв равновесие и перегрузившись, я не успеваю выставить руки в блоке, и его ответный удар соприкасается со мной, от чего по целой половине моего лица разносится боль. Пошатнувшись, я отскакиваю на несколько шагов назад, после чего заплетаюсь в собственных ногах, и внезапно я на спине, борясь, чтобы восстановить дыхание и попытаться понять, какого чёрта сейчас произошло. Он пялится на меня, его правая рука всё ещё сжата в кулак, и чистейшая ненависть горит в его глазах. Он двигается сознательно, отходя назад и таща Викторию за собой. Потянувшись назад, он выхватывает свой грёбаный пистолет и нацеливает его на меня с практически маниакальным блеском в глазах. Он начинает жать на курок, и я думаю, что это конец. Это то, к чему всё идёт. Стоять не на том конце пистолета Марка Джефферсона. Он так сфокусирован на том, чтобы убить меня, а я сфокусирована на собственном убийстве, что мы оба застаны врасплох, когда Виктория, внезапно и резко, откидывает голову назад. Её череп врезается ему в лицо с тошнотворным хрустом, и Джефферсон воет от боли, кровь обильно течёт из его приплюснутого носа, оставляя пятна на его бывшей идеально белой рубашке. Пистолет в его руке делает выстрел, ураганно громко в маленьком пространстве, но пуля бесится и безобидно зарывается в дальнюю стену. Это второй раз, когда я вижу Марка Джефферсона с разбитым лицом, и не думаю, что этот вид когда-либо устареет. — Грёбаная сука! — кричит он, отпихивая Викторию назад с той же беззаботной ненавистью, которую кто-либо показывает, рывком захлопывая дверь. Она делает несколько неустойчивых шагов, запинается о провод и начинает спотыкаться спиной вперёд. Она упадёт, но она более-менее падает в моём направлении, и я смогу поймать её, когда она рухнет, но я даже не успеваю подняться на ноги, когда Джефферсон вновь целится в меня. Я слегка удивлена тем небольшим страхом, который чувствую. Может, я просто слишком устала, чтобы полностью его осознать. Мои лёгкие горят так, будто я только что взбежала на гору, а ноги ощущаются как желе. Если ничего другого не случится, в таком случае я благодарна Виктории за то, что она позволила мне в последний раз увидеть, как этот ублюдок истекает кровью, до моего конца. Смотря на Джефферсона через прицел пистолета, я вижу конкретную секунду, когда он замечает четвёртого человека в комнате. Всё, кажется, вновь срывается в медленное движение, но в этот раз путешествием во времени тут и не пахнет. Джефферсон реагирует мгновенно, вскидывая прицел вправо. Я всё ещё краем глаза вижу, как Виктория падает, когда я поворачиваю голову, отслеживая на вид вялое движение пистолета, пока я не замечаю его новую цель. О, нет. О, Господи, нет. Я говорила ей не следовать за мной внутрь. Я хотела сберечь её, но теперь Хлоя мчится на Джефферсона с поднятой в руках рукоятью топора и убийственностью в глазах. Она могла бы уронить его с одного хорошего размаха, если бы он не заметил её так быстро, но теперь она слишком далеко. Она ни за что не настигнет его до того, как он успеет вскинуть пистолет. Прямо за собой, я слышу заглушённый крик Виктории через скотч, закрывающий её рот. Она двигается быстро, падая головой на угол стеклянно-стального стола Джефферсона, неспособная остановить себя руками, всё ещё связанными за её спиной. Уходит немного воображения на то, чтобы представить, что удар об него сделает с её черепом. Всё, что я могу сделать, чтобы спасти Викторию — поймать её. Всё, что мне нужно сделать — поймать её и позволить Хлое умереть. Никаких перемоток. Никаких вторых шансов. Никакого времени. Мне нужно попытаться спасти Хлою. Вот ради чего всё это было… но она слишком далеко. Виктория прямо рядом. Поймать её будет просто, но я не могу свести глаз с Хлои. Девушка, которую я могу спасти, и девушка, которую не могу отпустить. Это невозможный выбор. Вот почему я всё ещё стою, когда время истекает, и вселенная делает выбор за меня. Джефферсон вновь стреляет, выстрел настолько оглушающий, что мой крик в нём запросто тонет, и в этот раз ничто не сбивает его с цели. Пуля прошивает Хлою прямо над носом, и её голова откидывается в сторону, сбивая с неё шапку и вместе с ней верх её черепа. В то же время, что-то врезается в бок стола с громким стуком и леденящим кровь хрустом. Хлоя всё ещё в движении, кровь ручьём заливает расслабленные черты её лица, пока её импульс несёт её вперёд. Любовь моей жизни валится на землю передо мной, остатки самого прекрасного лица, что я когда-либо видела, бьются о бетонный пол с влажным шлепком. Позади меня лишь тишина, и я оглядываюсь, обнаруживая девушку, которая однажды стала одной из моих ближайших подруг — и, наверное, могла бы снова ею стать — бездвижно лежит на полу, глаза вытаращены от ужаса, её шея выгнута под неестественным углом в одну сторону. — Нет, нет, нет, нет… — я продолжаю шептать одно слово, будто оно способно изменить то, что сейчас произошло. В панике, я вскидываю правую руку в отчаянной попытке перемотать, но это бесполезно. Я бесполезна. Я только что позволила двум людям, которых я любила, умереть, и я стою здесь, с разинутым ртом, хватаясь за пустой воздух. Как грёбаный супергерой. Я наполовину ожидаю какого-нибудь отвратительно злорадствующего монолога со стороны Джефферсона, но к тому времени, как я оборачиваюсь, его пистолет вновь нацелен на меня. И по моим подсчётам, людей, которые могут умереть вместо меня, здесь ноль целых ноль десятых. Он не стреляет сразу же, к слову. Может, он думает, что у меня есть какие-нибудь пронзительные последние слова, или, может, он хочет услышать, как я умоляю сохранить себе жизнь. В любом случае, он будет разочарован. — Просто сделай уже это, — бормочу я. Это он и делает. Я закрываю глаза, и пистолет рявкает в последний раз. Я чувствую острое прошивающее ощущение в груди, и затем… ничего. Никакой боли, или холода, или жара, или чего-либо ещё. Я замерла на месте, без движения и в онемении. Затем я открываю глаза и обнаруживаю мир, потерявший свои краски. Я всё ещё в Проявочной. Хлоя и Виктория всё ещё мертвы. Джефферсон всё ещё стоит тут, от пистолета в его руки исходит яркая вспышка. Но все они, как и всё остальное, что я могу видеть, выгорело до искажённых оттенков серого. И я всё ещё жива. Жива и благодарю каждое божество, которое могу вспомнить (даже те, которые в последнее время я несколько раз проклинала), что эта определённая черта моих сил осталась нетронутой. Мой защитный механизм. Моё что-бы-там-ни-было, что замораживает мир вместо того, чтобы позволить мне умереть. Это чувствуется не совсем как перемотка. Это скорее похоже на неузнаваемую силу, которая просто поставила вселенную на паузу, чтобы сказать «эй, чувиха… ты почти умерла!», и сейчас она просто даёт мне секунду до того, как отбросить меня обратно в гущу событий. Оно никогда не было так мощно, как перемотка. Оно никогда не давало мне больше минуты. Но мне плевать. Что бы это ни было, я, блять, это приму. Реагируя на заморозку так, как я никогда не могла реагировать при помощи слов, я чувствую, как меня отбрасывает назад. В мгновение ока, всё вновь двигается. Пистолет поднимается на Хлою, Виктория падает на стол, и я там, где была, в ловушке между. Я вернулась лишь на несколько секунд, но в этот раз я готова. В этот раз, я сделала свой выбор. Прости, Виктория. Призвав всю силу, которая во мне осталась, я бросаюсь на Джефферсона, зная, что ни за что не справлюсь. Но это не важно, потому что мне это и не нужно. Мне просто нужно чуть приблизиться, так, чтобы, когда он меня пристрелит (что он и собирается сделать) и защитный механизм вновь сработает (на что я очень, очень сильно надеюсь), у меня не будет такого далёкого расстояния, чтобы прикрыть свою следующую попытку. Он недалеко: чуть больше десяти шагов, дума. Зависимо от того, как быстро я двигаюсь и как сноровисто он обращается со своим пистолетом, я, наверное, доберусь до него за три петли. Он также быстр. Я едва даже двинулась, его пистолет замирает на полпути к Хлое и поднимается обратно на меня. Я всё равно, к слову, делаю неплохой прогресс. Почти два полных шага до того, как его пистолет выстреливает. Выстрел настолько громкий, что я почти не слышу грохот-хруст позади меня. Я чувствую облегчение, когда пуля отправляет меня обратно в серую размытость. У меня уходит секунда на то, чтобы собраться, затем приходит время для второго раунда. Я чувствую тот же толчок, и я готова пройти ещё подальше, но, когда комната возвращается обратно в фокус, Джефферсон далеко. Почти на целых два шага далеко. Я вернулась туда, где была. Именно туда, где я была, стоя прямо там, где я стояла в первый раз, когда защитный механизм меня защитил. Пистолет всё ещё направлен на Хлою, и Виктория всё ещё падает на стол, а я не приблизилась ни на сантиметр. Я вновь бросаюсь на Джефферсона, надеясь, что это было случайностью. В этот раз я начала чуть позже, что значит, что Джефферсону нужно чуть больше времени на то, чтобы поднять свой пистолет, что значит, что у меня есть целых дополнительных полсекунды, чтобы услышать, как шея Виктории хрустит до того, как он выстреливает — и я возвращаюсь в серые оттенки. Я позволяю им перенести меня обратно во времени, открываю глаза и обнаруживаю себя вновь на том месте, где я начала. Я снова бросаюсь на Джефферсона. Виктория снова ломает шею. Он снова пристреливает меня. Я возвращаюсь на первую базу. Я бросаюсь на Джефферсона ещё раз, просто для упорства. Виктория умирает, как и в другие разы. Я всё ещё ловлю пулю, и меня силой вынуждают принять правду. Это не перемотка. Это перезагрузка. Я смогу возвращаться лишь на несколько секунд, и никогда не буду ближе к нему. Ладно, вселенная. Хочешь поиграть вот так? Давай, мать твою, поиграем. Перезагрузка. Кричу Хлое пригнуться, затем ныряю за Викторией. Уходит слишком много времени на крик предупреждения. Виктория умирает, затем Хлоя всё равно умирает. Затем Джефферсон пристреливает меня. Перезагрузка. Кричу Хлое пригнуться пока я ныряю за Викторией. Спасаю Викторию. Недоумевая от моего крика на полпути, Хлоя поворачивается, чтобы посмотреть. Пуля в грудь. Я поднимаюсь, чтобы помочь ей. Думаю, я получила пулю в голову. Чувствуется очень странно. Виктория, наверное, умерла бы следом. Перезагрузка. Ныряю за Хлоей. Виктория умирает. Сбиваю Хлою слишком поздно. Джефферсон пристреливает нас обеих. Перезагрузка. Ныряю за Хлоей. Сбиваю её за диван. Виктория умирает. Джефферсон стреляет мне в ногу. Хлоя поднимается, чтобы атаковать его. Он пристреливает её. Затем вновь пристреливает меня. Козёл. Перезагрузка. Бегу между Хлоей и Джефферсоном. Виктория умирает. Я чувствую, как пуля, предназначавшаяся Хлое, прошивает моё сердце, после ничего. Я даже не долетаю до земли. Перезагрузка. Бегу между Хлоей и Джефферсоном. Поворачиваюсь так, что пуля не попадает мне в сердце. Пуля попадает мне в грудную клетку. Я чувствую, как она рассыпается. Это больнее, чем я когда-либо могла себе представить. Из удивления, Джефферсон колеблется. Хлоя рассекает его лицо рукоятью топора. Он падает на пол и не двигается. Я истекаю кровью в руках Хлои. Перезагрузка. Замахиваюсь назад, пытаясь оттолкнуть Викторию от стола. В конечном итоге сама теряю баланс и падаю вперёд. Я не знаю, умирает ли Виктория, но я врезаюсь лицом в алюминиевую коробку и чувствую, как ломается моя челюсть. В ушах уже звенит, когда я слышу звук выстрела, который, наверное, убивает Хлою. Затем я слышу ещё один выстрел, типа того. Перезагрузка. Пытаюсь замахнуться назад сильнее. Срываюсь к Хлое. Подбегаю так близко, что вижу крапинки зелёного в её синих глазах, после чего пуля уничтожает один из них. Врезаюсь в её падающее тело. Падение. Оборачиваюсь, вижу Викторию мёртвой, её шея и нос оба сломаны. Я не спасла её. Я просто ударила её по лицу до того, как она умерла. Взгляд вверх. Пистолет. Выстрел. Перезагрузка. Кричу изо всех сил. Пугаю Джефферсона. Виктория умирает. Он поворачивается и всаживает две пули мне в живот. Я валюсь на землю, кровь уже пропитывает мою футболку. Хлоя размахивается рукоятью топора, и я чувствую укол надежды. Задыхаясь, он всё равно стреляет, прямо ей в грудь. Хлоя валится, её лёгкие наполняются кровью. Джефферсон тоже падает, его трахея разбита в щепки. Виктория лежит рядом со мной, безмолвно и смирно. Мы вчетвером умираем в Проявочной. Я умираю последней. Перезагрузка. Падаю на колени и начинаю плакать. Хлоя умирает. Виктория умирает. Джефферсон пристреливает меня. Перезагрузка. Падаю на колени и начинаю плакать. Хлоя умирает. Виктория умирает. Джефферсон пристреливает меня. Перезагрузка. Падаю на колени и начинаю плакать. Хлоя умирает. Виктория умирает. Джефферсон пристреливает меня. Перезагрузка. Падаю на колени и начинаю плакать. Хлоя умирает. Виктория умирает. Джефферсон пристреливает меня. Перезагрузка. Падаю на колени и начинаю плакать. Хлоя умирает. Виктория умирает. Джефферсон пристреливает меня. Перезагрузка. Падаю на колени и начинаю плакать. Хлоя умирает. Виктория умирает. Джефферсон пристреливает меня. Перезагрузка. Падаю на колени и начинаю плакать. Хлоя умирает. Виктория умирает. Джефферсон пристреливает меня. Перезагрузка. Хватит. Это… это не сработает. Что бы меня ни спасло, оно поставило меня в абсолютно наихудшую позицию, где у меня нет выбора, кроме как наблюдать за тем, как умирает Хлоя, или же я умираю сама. И я была бы не против второго варианта, умереть, чтобы она могла жить, если бы я думала, что это засчитается. Но как только я чувствую, как гаснет свет, я вновь чувствую этот толчок, и вдруг я снова стою рядом с этим ебучим столом. Я не могу сделать этого. После всего, что я сделала. Месяцы подготовки и осторожного планирования. Часы за часами, проведённые проработкой каждой детали с тщательным прочёсыванием. Верность, решимость и любовь, которые привели меня к этому моменту. Всё это, просто чтобы оказаться в ловушке именно в неправильном месте, именно в неправильное время. Я не могу спасти её. Я отказалась от судьбы, чтобы вернуться назад, и я не могу, блять, спасти её… …нет. Я могу спасти её. Я просто не могу спасти её сегодня. К чёрту судьбу. В топку последствия. Нахуй каждое высшее существо, и в пизду каждое из их грёбаных правил. Они думают, что остановили меня? Что они победили? Ни в коем, мать их, случае. Потому что, если при мне что-то ещё и есть — это серое пространство, удерживающее меня сейчас. Я не могу умереть, и пока это так, я никогда, ни за что не прекращу пытаться. Я спасу Хлое жизнь, даже если мне придётся ради этого порвать небеса. — Прости, Хлоя, — шепчу я. — пожалуйста, прости. Я пыталась. Мне… мне придётся дать тебе умереть сегодня, но клянусь, я вернусь. Клянусь, я найду способ спасти тебя, не важно, какой ценой. Пусть даже я знаю, что она меня не слышит, я надеюсь, что на каком-то уровне она получит мои слова. Что где бы мы ни оказались после конца (если это вообще место), она узнает, что это лишь временно. Закрыв глаза, я отпускаю перезагрузку, и мир возвращается в движение. Я срываюсь за Викторией, бросаюсь всем весом на неё, как раз вовремя, чтобы не дать ей удариться об стол, затем поворачиваюсь так, что мы вдвоём перекатываемся за него. Я готова назвать это победой, но судьба никогда не была так добра ко мне. Перекат выводит нас с пути урона, но продолжается достаточно долго, чтобы Виктория упала прямо на меня. Её плечо врезается мне в грудь и выбивает весь воздух из моих лёгких. Я отпихиваю её в сторону, перекатываюсь на одну сторону, в глазах пляшут пятна. Я всё ещё ловлю воздух ртом, когда слышу звук выстрела, который отбирает у меня любовь моей жиз…

***

Я не могу больше это делать. Я не могу вновь всё это переживать. Ей было дано всё, что было нужно, чтобы заставить этот её план заработать, а её дорогая синеволосая девчонка по вызову всё равно погибает. Это настолько колоссальный пиздец, что подумай я, что она делала это намеренно, я была бы впечатлена. Честно говоря, меня до боли соблазняет идея оставить её с её страданиями, но даже я не могу отрицать, насколько ужасной идеей это бы было. Даже потеряв свою так-умно-названную «перемотку», Макс Колфилд всё равно ебучая катастрофа, ожидающая своего часа. Она будет продолжать, даже если ей придётся изобрести собственную машину времени, чтобы это сделать. Пока она жива, а её раздражающе выживательно-неполноценная девушка нет, она будет бесконечной блядской занозой в моей заднице. Я бросаю взгляд на тупую, безрассудную, самопровозглашённую панком идиотку, которая, по какой-то причине, просто не может перестать погибать, затем позволяю своему взору перевестись на пулю, зависшую в воздухе прямо перед её дурацким милым личиком. Знаете, что? Нахуй всё это. Если хочешь сделать что-то правильно — тебе просто нужно сделать это самому. Повернувшись к извращённому мудаку, который только что вставил палку в колёса в остальном хорошего плана, я размораживаю его щелчком пальцев. Он на секунду спотыкается, оглядываясь вокруг в недоумении, после чего замечает меня. Его взгляд начинает метаться взад-вперёд между мной и упрямой дубиной, лежащей за его столом. Затем, как долбоёб, коим он и является, он заикается. — М-Макс? — Приветики, Марк, — отвечаю я с напускной радостью, которую, я знаю, люди ненавидят. — как делишки?