Amen

Дазай приходил на каждую мессу. Иногда Чуя замечал его сразу. Сложно было не увидеть развалившегося на скамейке Осаму, с легкой иронией наблюдавшего за прихожанами. Он словно нарочно притягивал внимание, говоря: я не такой, я не принадлежу этому месту. Иногда Чуя замечал его лишь в самом конце. Тогда Дазай прятался где-нибудь в углу за колоннами, ещё и натягивал толстовку с капюшоном или куртку, чтобы привлекать меньше внимания. И попадал он в поле зрения Накахары только когда Дазаю надоедало торчать на одном месте, и он начинал оглядываться. В такие дни Осаму выглядел задумчивым, словно мыслями был далеко отсюда. Но к Чуе он больше не подходил. Накахара предполагал, что Дазая посылал Мори — приглядывать, либо передавать информацию. Сам Чуя добывал нужные сведения с трудом, несмотря на попытки сблизиться с наставником Фёдором. По вечерам они завели традицию пить чай, и именно так Накахаре удавалось узнать хоть что-то. Фёдор любил поговорить, но ещё больше любил философствовать, что сбивало Чую с толку. Потом Накахара до темноты штудировал Библию и молитвенники, пытаясь если не запомнить, то хотя бы разобраться, что к чему. Прихожане задавали неловкие вопросы, Фёдор сыпал отсылками, и если Чуя не начал бы понимать, что ему ответить, то все прикрытие полетело бы к чертям. Огай обещал, что через месяц все закончится. Но за три недели Чуя никак не приблизился к своей цели. Ему не удалось даже увидеть архиепископа, хотя он точно приезжал в храм. Миссия совершенно очевидно затягивалась, и это понимали все. Мори не давал никаких распоряжений — и Накахара действовал согласно их плану. Пусть и с задержкой. При храме был небольшой дом, где жили монахини, следящие за порядком, священники и наставник Фёдор. Чуя смутно ощущал, что вроде как к Достоевскому следовало обращаться «настоятель», но он предпочитал «наставник». Как ему угодно. Чуе сразу выделили небольшую комнату, где стояли лишь кровать, да книжный шкаф. Окна не было, и Накахара долго не мог к этому привыкнуть. По ночам даже снились кошмары — будто сквозь пелену забытья прорывали воспоминания о жизни в лаборатории. Жизнь здесь царила размеренная. Каждый день по расписанию, все действия спланированы заранее. Чуя знал, где он будет находится в следующую минуту. Куда пойдёт вечером. Во сколько ляжет в холодную постель. С узкой кроватью Накахара так и не смог смириться. Жутко неудобно; из-за постоянно соскальзывающих с края рук он часто просыпался по ночам. В какой-то момент Чуя уже был готов спать на полу — но он мало того что был каменным, от него ещё и жутко веяло холодом. Большим открытием стали утренняя и вечерняя молитвы. И не в храме, а в кругу священнослужителей. После этого они желали друг друг хорошего дня или спокойной ночи и расходились по делам. Чуя привык повторять за другими уже запомнившиеся слова и находил в этом умиротворение. Пока не вспоминал о том, что вообще-то мафиози. Дазай не искал с ним контакта, и Чуя начинал потихоньку беспокоиться. С Мори он связывался как только представлялась возможность. Но позвонить Осаму как-то не находилось сил. И слов. Накахара на задании, что ещё он может сказать Дазаю? Поэтому он ограничивался лишь их молчаливыми встречами. — Отец Михаил? — Приветствую. Чем могу вам помочь? Как Фёдор не бился, от обращения «сын мой» Чую воротило, поэтому он старательно его избегал. И выкручивался как мог, прикрываясь словом «вы» и почтенным возрастом большинства прихожан. Этот мужчина, что пытался завязать разговор, приходил уже не в первый раз. Чуе сразу запомнилась его потертая, с заплатами одежда и добела седые волосы. Каждый раз он пытался завязать разговор с Накахарой. Кажется, его звали Сатоши. — Такое дело... Говорят, помру скоро. — наконец, выдавил старик. — Скажите мне, что меня ждёт? Я по совету отца Фёдора уже рассказал семье, причастился и покаялся. Но мне все равно страшно. Пока главной проблемой для Чуи оставались прихожане со странными вопросами. И за что ему все это? — Если вы раскаялись в своих грехах и облегчили душу, то вас будут ждать в раю. — с натянутой улыбкой успокоил Сатоши Чуя, повторяя заученные истины. Немного помедлив, он положил руку ему на плечо, вспоминая свои наблюдения за другими священниками. Вроде как это успокаивает. — Что такое рай? Не понять мне. Чего там ждать? — Чего ждать? — эхом отозвался Чуя. — Да, видите ли, святой отец... Мне и здесь неплохо. Как моя семья тут будет без меня? Чуя убрал руку и отступил на шаг, обдумывая, что сказать. Ему нужно было что-то утешительное. Но в религии, как и в психологии, Накахара смыслил мало. Некстати вспомнился Дазай. И тот самый последний раз, когда Чуя едва успел донести его истекающее кровью тело до Мори. В тот день у Осаму впервые появились повязки на запястьях, и больше он их не снимал. Если бы только Чуя мог чем-нибудь помочь... — Скажите, как вы себя чувствуете? — А, ну... что вы имеете в виду, святой отец? Я не понимаю. — Что-нибудь болит? Губы старика дрогнули, и он слегка покачнулся, словно слова Чуи заставили его вспомнить о чем-то. — А, вот вы о чем, — кивнул Сатоши. — Ну, знаете, бывает. Чуя молчал, ожидая, что ещё скажет мужчина. Сатоши помялся под его внимательным взглядом, а потом сдался, сдавленно пробормотав: — Конечно больно. Болезнь берет своё. Ладно хоть церковь ваша рядом. Далеко идти не могу. — Так вот. В раю вам больше не будет больно. Закончится земная жизнь, которая дана нам, чтобы пройти нелегкий путь. И найти, наконец, заслуженный отдых. Никакой боли, никаких страданий. Возможно Чуя сказал это слишком поспешно. Или неуверенно. Потому что старик замер и отвернулся, смотря куда-то в сторону. — Я уверен, что ваша семья будет скучать. Но и вместе с тем понимать, что вам там гораздо лучше. В конце концов, смерть — это то, что неизбежно для каждой жизни. — Наверное, вы правы. — Сатоши едва заметно улыбнулся. — Вам не стоит бояться. Таково решение Господа. Лишь он решает, когда настаёт время, а мы подчиняемся Его воле. Он милостив. — Спасибо, святой отец. Старик тряхнул головой и тяжело шагнул в сторону, отворачиваясь от Чуи. Накахара мысленно поблагодарил Федора, который не так давно решил затронуть подобную тему за обедом. — Проведите время, которое вам осталось, с семьей. Сатоши обернулся и устало кивнул. — Обязательно. Накахара смотрел ему вслед, пока он не скрылся за тяжёлыми деревянными дверями храма. В зале вмиг стало так тихо, что с улицы было слышно чирикающих птиц. И вдруг Чуя вспомнил соленую горячую кровь на руках и тяжесть чужого тела, пока он бежал по коридорам, не разбирая дороги. И хриплые редкие вздохи Дазая, и панически бьющееся сердце. Чуя вспомнил так отчётливо, что пошатнулся от ощущений. Неважно, что их ждёт. Дазая он пока не готов отпускать даже в самый идеальный рай. Даже если ему там будет лучше. Даже если Осаму больше не будет чувствовать той боли, что раздирает его изнутри. Чуя знает о ней, и все же... Придётся Дазаю помучиться здесь. За своими мыслями Чуя практически не заметил, как к нему легкой поступью подкрался Достоевский. — Отец Михаил? — Да, наставник Фёдор? — Вас ждут в исповедальне. Очень просили именно вас; сказали вы очень вдохновляюще проводите мессу. — Хорошо, сейчас приду. Чуя поправил сутану — скорее по привычке, потому что носить ее он уже приспособился, — и направился к исповедальне. Фёдор же подошел к священнику Николаю, обходившему зал после мессы, и завёл тихий разговор. Чуя давно заметил, что Фёдор и Николай проводят много времени вместе. Он пришёл немногим раньше Чуи — такой же молодой и неопытный. Но, в отличие от Накахары, не связанный с преступным миром. В исповедальне было прохладно и темно, и Чуе это место нравилось больше всего. Здесь так и хотелось рассказать о самом сокровенном. И, возможно, Накахара бы не отказался занять место по ту сторону узорчатой решетки. Но слушать людей тоже оказалось интересно. Хоть и большинство их грехов были сущей мелочью. Чуя отодвинул ставни и устроился поудобнее. С одной стороны, жаль время тратить, а с другой — в задании он все равно почти не продвигался. — Я вас слушаю. — Простите, святой отец, ибо я согрешил. Этот голос Чуя бы узнал из тысячи. Даже приглушённый полумраком и разделявшей их перегородкой, он остался таким же знакомым и немного насмешливым, как и прежде. — Что ты здесь делаешь, Дазай?