Багровый парус

      В светлом только обустроенном доме всё ещё пахло глиной и свежим крепким деревом, до того остро, что с ними не спорил даже вездесущий на скалистых берегах горьковатый запах открытого моря. По сухим и мягким округлостям камня, что и без того буквально сияет свежей чистотой, ползут, изгибаясь по сложной форме, пятнышки белого солнца, когда за спиной издаёт короткий гул отъехавшая в сторону дверная створка. Из её широкого провала влетает прохладный от скорости ветер, треплет волосы, бросая вперёд лёгкие рукава, и на кончиках пальцев опасно дрожит огонёк духовного пламени. Да что там, руки, его создавшие, дрожат от волнения и сами. — Сань Лан! — С лёгким укором окликает владелец этих рук, и тут же получает в ответ ласковую улыбку. — Она же может погаснуть! Демон неспешно подходит, лёгким шелестом и серебряным звоном, чтобы опуститься рядом с существом, его окликнувшим. Он обнимает за плечи, сжимая руку, но волнение едва ли от этого отступает. — Гэгэ слишком сильно переживает, — Чэнчжу уже буднично, но не без удовольствия, коротко целует в волосы на виске. — я уверен, он тебя услышит. Се Лянь молчит, нервно покручивая в напряжённых пальцах палочку благовоний. — Хочешь, я её зажгу? — Участливо спрашивает демон, ласково поглаживая запястье. — Не нужно. — Се Лянь выдыхает и улыбается. — Ты прав, должно получиться. — Он окидывает неуловимо печальным взглядом богато обставленное уютное святилище. — Мы ведь всё сделали как нужно. На кончиках пальцев снова трепещут язычки голубого пламени, и он сжимает ими палочку, пока не взлетает к потолку ниточка ароматного дыма. Благовония отправляются на алтарь, и Хуа Чэн, в последний раз ободряюще сжав его плечо, медленно поднимается, оставляя наедине с каменным идолом. Силясь успокоиться и сосредоточиться, он ещё раз всё прокручивает в мыслях. Прокручивает, и сердце защемляет от того, что с Цинсюанем пришлось прощаться.       Повелитель ветров, стоя на пороге своего рушащегося храма лучезарно улыбался ему, смахивая неумолимые слёзы, и, видя наконец искреннее счастье в глазах дорогого существа, не таил и капли обиды за то, что Се Лянь уходит. Обнимая напоследок друга, что был так к нему добр, Его Высочество клялся раз за разом, что не забудет его, и они обязательно ещё встретятся. Поверил Цинсюань ему или нет — Се Лянь не мог и не собирался больше его бросать. Божество, не имеющее дома на небесах, привязано к храму, значит они выстроят для него храм. В храме должны быть алтарь и статуя — они их в нём поставят. Силы дают подношения и молитвы — он сам хоть каждый день будет их приносить.       Где-то внизу ревел океан, ветер трепал фонари и колокольчики, небесный свет ласкал каменный лик, на алтаре дымились сладкие благовония. У них было всё, что нужно, кроме одного… Се Лянь в последний раз долго выдохнул, и, в почтении сложив руки, тихо зашептал слова, что выстукивало беспокойное сердце. — Этот молящийся возносит сердечную благодарность Повелителю морских ветров. — Стоило начать, как сами собой опустились тяжёлые веки. — Благодарность за кров, долгую помощь в делах, а более прочего — любовь близкого друга. — Уголки губ сами собой поднимаются в слабой улыбке, и русал, шепча, продолжает. — Благодарность за отвлечение и покой в минуты смятения души и доброе слово в час великой радости. Этот молящийся просит милости. Милости быть услышанным и получить ответ на свою молитву. Просит почтить присутствием и покровительством этот храм и принять скромные дары. Просит милости получить ответ от ветра, повелевающего волнами. Просит милости обрести заново дорогого сердцу друга… Се Лянь выдыхает в ароматную тишину, и, выждав несколько долгих мгновений, открывает глаза… Чтобы увидеть её пустой. Он просидел там в безмолвной пустоте около минуты. Ниточка дыма над алтарём оставалась белоснежной и ровной, мягко шелестящие на ветру талисманы золотистой парчи — всё так же безмолвными и статичными, каменный лик божественной статуи — неживым и холодным. Он гулко выдохнул в тишине и с глухой бесплодной надеждой долго заглянул снизу вверх в пустые глаза. Значит, не получилось… Се Лянь опускает взгляд и с тяжёлым сердцем поднимается на ноги. Может нужно ещё подождать? Или попросить Сань Лана вознести молитву с ним? Или может быть в храме должно быть больше молящихся? Уже разворачиваясь уходить, он стойко принимает свою неудачу. Сделанный к двери тихий шаг кажется в тишине гулким, и мгновение спустя оказывается последним в его печали тихим звуком. Неведомо откуда в закрытом святилище поднимается такой вихрь свежего, пропахшего морем ветра, что едва не срываются за ним талисманы, бумажные фонари и украшения. Се Лянь в поражении прижимается к двери спиной, откинув волосы с лица, и смотрит в непонимании, как по полу стучат, натыкаясь на осколки разбившейся чаши, какие-то спелые фрукты со стола подношений. Ветер утихает, дохнув потоком в лицо, и от затопившего изумления, кажется, слабеют ноги. Чей-то тонкий силуэт прямо на алтаре неловко ведёт руками и коленями, силясь не свалиться на пол… А затем поднимает прямо на него полные непонимания и надежды глаза цвета весеннего неба. Се Лянь в восхищении выдыхает: У него получилось! Цинсюань тихо сглатывает слёзы: Он сдержал обещание! Они удерживают зрительный контакт всего несколько коротких мгновений, прежде чем по рассыпанным драгоценностям и жертвенным ягодам безудержно счастливо броситься в объятия друг друга.

***

      Глядя на то, как Цинсюань радуется обретению нового храма, где будет чистота, тепло, чужие голоса и множество посетителей, кажется даже Чэнчжу, от мысли, что это создание провело столько лет на одиноком покинутом островке, становилось неуютно. Повелитель ветров от своего нового обиталища был в слёзном восторге. Се Лянь помнил, как трогали его самые простые скромные подношения, и упрямо успокаивал чувственные порывы, когда Цинсюань, едва не плача, сетовал на то, что они, якобы, приложили для него слишком много усилий. Сетовал, но радостью в глазах буквально искрился, разглядывая свежие яркие росписи по стенам, прочные сухие ткани, блеск настоящих драгоценностей и вдыхая сладкий аромат спелых плодов и ягод с алтаря. Многие богатства он видел впервые, иные были не новы, но почти забыты… Разглядывая статую, он замер, будто пустив в пол корни. Изваяние белого мрамора изображало… Его, и его ещё раз. К каменному плечу юноши с опущенными к алтарю мягкими очами вплотную примыкала статуя прекрасной девы. Вырезанные из камня волны их одежд, будто живые, струились одним неделимым потоком, и стояли они так близко друг к другу, что не столь было бы просто разграничить одну фигуру от другой. Их перепутаные, но всё одно аккуратные каменные волосы, казалось, тоже колышутся, будто под настоящим ветром. Правая рука юноши и левая девы соединялись, будто они один человек, чтобы держать над святилищем круглый барельеф, изображающий завихрение облаков. Лица их почти зеркально отображали друг друга, лишь с малыми правками на черты мужчины и женщины, губы приподнимались в мягкой улыбке, а каменные веки — опущены, чтобы направить взгляд на пол перед алтарём. У настоящего Цинсюаня при виде такого великолепия замерло дыхание. Божественная статуя в его прежнем храме ни шла ни в какое сравнение… С этим. Они так на него похожи… Глядя на свою статую, божество от благодарности едва не плачет. Чем он такое заслужил? И Се Лянь, улыбаясь ему, невольно вспоминает, как он и Сань Лан, прижимаясь друг к другу, почти как эти каменные фигуры, вдвоём рисовали по памяти черты божественного лика. Под его собственными пальцами кисть гуляла, лишь стыдно пачкая бумагу, а рука демона выводила играющие толщиной и ритмом линии с таким попаданием и точностью, будто это он провёл в покинутом храме год… У Сань Лана воистину золотые руки. Русал думает об этом с душевным теплом, и держит в своих собственных это неживое белёсое золото.       Они стоят у стены храма, на омываемом ветрами мысе, пока где-то внизу, в Портовой гавани разбиваются волны о древесные борта да раздаются, перекрикивая прибой, голоса давно неживых пиратов и моряков. Теперь снова стояло лето, но не было оно таким пекучим, как там, на далёком юге, где впервые встретились их взгляды. — Спасибо тебе, Сань Лан! — Се Лянь, снедаемый жгучей любовью, тёплыми пальцами гладит его руку. — Спасибо, что столько для него сделал! Демон заглядывает в глаза с такой же безграничной нежностью, и обнимает сбоку двумя руками, чтобы коротко поцеловать куда-то в волосы. — Я сделаю всё, о чём Дянься попросит. К тому же… — Чэнчжу замолкает на мгновение, поглаживая тёплое плечо. Взгляд его устремлён куда-то вдаль, мимо шумной гавани. — Думаю, он заслужил счастья. Се Лянь бесшумно усмехается, и снизу вверх задумчиво заглядывает в лицо. — Сань Лан так хорошо разбирается в других, даже совсем их не зная…

***

      Цинсюань больше не желает ни на секунду избавляться от тела. Здесь столько новых вкусов, запахов, тактильных ощущений… Он хочет быть здесь почти человеком, и в его новом храме человеку вполне возможно жить. В его новом храме есть целая комната, где можно спать не на стылых камнях, а в настоящей мягкой постели. Есть много разных одежд, чтобы в теле не было жарко и холодно. Есть жертвенные драгоценности с алтаря, которые, если он захочет, можно надевать, чтобы чувствовать себя живым и красивым. Есть самая разная еда, которую оставляют в дар, а то и приносят специально для него, с которой так легко выучить "сладко", "горько", "остро" и "солоно". Есть восхитительно сладкие вина, которые, вопреки предостережениям Се Ляня, не в меру ему полюбились. Главное, у него снова есть множество верующих. Есть, и Цинсюаню плевать, что все они давно не живые. Плевать, что некоторые вовсе больше похожи на полузвериных созданий, чем на людей. Они приходят к его алтарю, и он счастливо и с улыбкой приветствует каждого, выслушивает просьбы, и дарует частичку божественной силы на исполнение желаний. Едва ли ни с каждым он может поговорить, послушать рассказы о дальних странствиях либо совсем мелких, но забавных событиях из жизни их или этого острова, так что быть привязанным к храму, не имея возможности гулять по окрестностям без потери сил почти не обидно. Тем более, что вскоре он обзавёлся ещё одним другом.       В гавани под покровительством божества вечно царил благодатный штиль, даже когда открытое море вдалеке бушевало грохотом волн. В этот летний вечер в храме собралось совсем немного прихожан. Цинсюань в привычном девичьем теле с улыбкой даровала благословения демону в облике угловатой человекоподобной рыбы марлина и вечно мокрому да склизкому призраку маленького утопленника, что всюду, будто за родным отцом, ходил за ним по пятам.* Эти двое на худой шлюпке выходили далеко за пределы гавани, чтобы охотится на не имеющую людского разума морскую нечисть, которая то и дело могла сбегать от разумных сознательных хозяев, и, в условиях полной свободы, наносить вред как флотилии демонов, так и редким человеческим кораблям, что по несчастью своему оказались вблизи этих созданий. Старый призрак давно был наполовину слеп, зато мастерски создавал для неразумной нечисти магические приманки. Маленький утопленник, не в пример ему, всегда был зорок и собран. Говорили, будто сам градоначальник ценил труд этого странного тандема. Они защищали не только разумную жизнь от духовных извращенств непостижимой стихии, но и помогали отваживать существ внешнего мира от их и без того сокрытого острова. Эти двое просили содействия в грядущей ночной охоте, и Цинсюань охотно передала для них частичку божественной силы. Маленький демон молча возложил на алтарь громоздкую, но от того не менее изящную рябую раковину какого-то явно нездешнего кораллового моллюска. Ракушка была ярко-розовой в глубокой сердцевинке, с изогнутыми плавными шипами, а её кремовая поверхность сплошь усыпана тёплыми коричневыми крапинками, будто плоской кистью кто-то намеренно наносил мазочки туши.** Цинсюань, падкая на красивые вещи, была, конечно же, рада подарку, и взамен щедро насыпала в стылые ладошки сладких ягод, что принесли для неё ранее. Демонам не нужно есть, и тяжело быть уверенным, что кто-то из них ещё чувствует вкус, но как же ей не порадовать такого славного ребёнка? В твёрдой уверенности, что уже никто сегодня не придёт, хозяйка храма направилась было отдохнуть в устроенной для неё жилой комнате, когда дверь святилища мягко скрипнула за спиной. Повелительница ветров обернулась на тихий звук, да так в удивлении и застыла, глядя на призрака весьма непривычного, сравнимо с теми, кто приходил сюда ранее. Этот на вид был… Как настоящий человек. Блеклый, но приятный на вид черноволосый юноша, в не богатых одеждах и с пустыми серыми глазами, видимо не заметив в тени притаившуюся фигуру богини, неспешно прошёл к алтарю, занёс над блюдом для подношений сжатую в кулак ладонь, и по белёсому фарфору опасно зазвенели золотистые монеты. Цинсюань шагнула навстречу совсем бесшумно, и демон тогда вздрогнул, в нечитаемых чувствах на неё воззрившись. — Приветствую гостя моего храма! — Искренне, лишь совсем немного устало, улыбалось ему божество. — Можешь доверить мне своё желание, и я помогу его исполнить. Юноша смотрит взволнованно, но в то же время, кажется, вовсе пусто. Почему-то сразу вызывает душевную теплоту. — Приветствую божественную госпожу. — Голос его бесцветен тих и глух. — У этого гостя нет никаких желаний. — Разве бывает, чтобы желаний совсем не было? — Искренне удивляется Цинсюань. — Тогда с какими же мыслями посетил храм юный господин? На неё всё так же смотрят, ничего не выражая, и не моргая мёртвыми ресницами. — С мыслями увидеть сказочное божество, о котором все говорят.

***

      За месяцы проживания в призрачном городе рядом с Сань Ланом Се Лянь успел исследовать Алый остров вдоль и поперёк. Высокие берега, действительно порослые клёнами, большую часть года багровели над океаном, а редкие бухты полнились шумом прибоев и обрывками белёсой пены. С появлением здесь ветренного божества затоки и подводные гроты стали тише и безопаснее, и так хорошо, спокойно стало исследовать их, ныряя в истинном обличии прямо в омут холодных вод… Сань Лан, которому не нужен для жизни воздух, иной раз составлял ему компанию, и в неприспособленном, подобном людскому теле, нередко не мог в толще воды за ним угнаться, и оба они потом над этим беззвучно смеялись, падая в общих объятиях на каменистое дно. В иных спрятанных под водами гротах уютно, воздух там спёртый и тяжёлый, почти тёплый, и среди камней проглядывают редкими крапинками, словно звёздочки, светлые вкрапления чего-то драгоценного. Только им мало интереса в сокровищах. Стылая вода между телами тяжело хлюпает, путаясь брызгами в тяжёлых волосах, когда демон, погружённый на пол головы в воду, так глубоко впускает его в неживое холодное горло. Стоны их обоих гулко отбиваются от каменных стен, взрывать в голове долгим звениящим эхом. Се Лянь сжимает в копне смоляных волос слабые удовольствием пальцы, да откидывается, запрокидывая голову на камни над водой. По скользкой чешуе скользят мёртвые ладони, и Чэнчжу выпускает член изо рта, внезапно опускаясь ниже, и Се Лянь во внезапном удовольствии долго стонет сквозь сжатые губы, когда чужой язык сколько и щекотно касается сжатых напряжением мышц среди лунно-белых вставших торчком чешуек, и от такого впору тихо простонать, а после и выгнуться дугой, когда скользкий от слюны кончик плавно проникает внутрь… Его методично и настойчиво ласкают изнутри языком, и в обычной жизни казалось бы, в подобном мало приятного, но когда так возбуждён, и это делает столь любимое существо… Уже когда всё что может горит внизу страстным огнём, к Се Ляню поднимаются с глубоким поцелуем в самые губы, и в этот поцелуй он тихо стонет, когда в самое нутро среди колючей чешуи уже так привычно входят… У его истинной формы крепкие острые ногти, и, боясь поранить Сань Лана, он стискивает в замок руки за шеей, вцепляясь в собственную солёную кожу, чтобы глухо сорвано выдыхать спёртый воздух, когда крепкий член внутри медленно в нём движется. Внутри разливается от этого не водный, но огненный жар, в голове плывёт от прицельных резковатых касаний, и его белый хвост рефлекторно крепко обвивает человеческую ногу, наверное в стремлении сжать их обоих как можно ближе и теснее. Чэнчжу, покорно притискиваясь к нему, с упоением прикусывает солёную кожу шеи. Истинный облик Его Высочества истинно восхитителен, и демон не будет и не хочет отказывать себе в удовольствии любить его первородную форму. Мокрая рука на затылке впивается в кожу когтистыми пальцами под гулкий в камнях стон, лёгкая боль выдаётся почти приятной, и он хочет, подавляя рябь в глазах, отстраниться подальше, чтоб ненароком не сделать непочтительного, но… Не успевает. Насквозь промокший Се Лянь, обмякнув после сладкого напряжения, тяжко выдыхает до гулкого эха от пещерных стен. Кожа его разгорячилась, невидимо в глухой темноте покраснела, и шеи демона касается уже очень тёплая щека с уголком солёных губ. Они так и отдыхают на камнях пару минут, глядя в глухую черноту и чувствуя друг друга рядом, прежде чем сползти под воду, чтобы отправиться домой. На берег безлюдного, скрытого скалистыми выступами пляжа, они выбираются, так и не разрывая рук, а потом долго лежат, прижавшись друг к другу, в пологой и широкой полосе прибоя. Здесь ласковые волны укрывают, будто мягкое одеяло, а ещё куда больше света, чем в глухом подводном гроте. Зрение приятно проясняется, и Чэнчжу не отказывает себе в удовольствии любоваться игрой редких лучей солнца в кристально прозрачных, хоть и часто надорванных плавниках. Они гладкие, приятно мокрые, очень нежные и почти мягкие на ощупь. Его любви достался поразительно прекрасный перламутровый цвет. Се Лянь шутливо смущался, когда его демон игриво нашёптывал о том, что его кристальный перстень весьма удачно сочетается с жемчужной чешуёй. Всё же эта его форма прекрасна… Как и любая иная. — Хочешь, пойдём домой? Глухой далёкий раскат прибоя вторит тихому голосу. Чэнчжу переворачивается на бок, будто лежат они не на камнях в холодной воде, а в шелках самой роскошной постели. Пальцы ленно выбирают из чужих волос случайные ошмётки водорослей. В ответ ему с теплотой улыбаются. — Разве же мы здесь не дома?

***

      От размеренной, приятно замедляющей мысли работы отвлекает очередной звонкий возглас. — Как хорошо, что Шуй-сюн составляет мне компанию! Призрак бесстрастным взглядом провожал движение влажного лоскутка по запыленной столешнице. На чистые доски с тихим стуком опустилась фруктовая чаша. Голос его тих под стать мрачноватому облику. — Ничего, заслуживающего благодарности. — Перестань! — Картинно обиженно протянул Повелитель ветров, и в своей будничной манере повис на демонском плече, обхватив двумя руками за локоть. — Шуй-сюн очень мне помогает! После первой ночи появления в храме этого призрака они удивительно успели сблизиться почти без слов. Шуй Гуан*** — так его звали — на следующий же день навестил его ещё раз, а затем ещё и ещё. Цинсюань, хоть и не оставлял попыток выведать у демона, с какой же целью он здесь, всё же стойко чувствовал, что обрёл кроме дружбы Се Ляня ещё одну родственную душу. Призрак был всегда мрачен, немногословен, и божеству сначала думалось, что тот простился с жизнью совсем недавно, однако демоническая энергия его нового прихожанина была слишком уж обволакивающей и плотной для свежего мертвеца. Гибель явно постигла его долгие годы тому назад, и Цинсюань подумал тогда, что его замкнутость от чего-то, что долгие десятки-сотни лет он всё ещё не способен пережить и принять. В любом случае, существо это вызывало тёплые желания близости и доверия, но Цинсюань даже в мыслях не смел оскорбить его жалостью. Жалеть о прожитом — глупо. В конце концов, в его собственном прошлом остались смерть брата да своё роковое бессилие, что хоть уже и давно не болят, навсегда останутся в сердце тяжкой памятью. Жалеть глупо, ведь не сложись судьба иначе, оба они не смогли бы обрести тепло друга. — Ты закончишь с алтарём один? — На пальцах Цинсюаня всё следы размокшей пыли. Она остаётся крохотными пятнышками на белой ткани рукава, за который он держит. — Я мог бы чем-то тебя угостить… — Закончу. — Коротко отвечают ему. — Угощений не стоит. — Шуй-сюн как всегда слишком скромен! — Смеётся божество, разомкнув тёплые пальцы. Демон без улыбки глядит вслед удаляющейся фигуре, а после молча возвращается к брошенному занятию — так же без эмоций на бледном лице. А когда заканчивает, застаёт божество у слабого огонька в домашнем очаге. Цинсюань сосредоточенно чистил какое-то серое рыбье тельце опасно тяжёлым в тонких пальцах клинком. Рукоять его даже на вид слишком толста и неудобна. На чугунной жердине — небольшой котелок, где уже начала закипать вода. — Ты делаешь неправильно. Оклик мягкий, вовсе не громкий, но от чистой неожиданности Цинсюань дрогнул рукой да тихо зашипел, тут же прикусив губу. На подушечке большого пальца, которым он держался над рыбьей головой, вспыхнул нехорошим росчерком глубокий диагональный порез, из которого показалась крохотная алая бусинка. — Всё в порядке, Шуй-сюн! — Спешит заверить божество, видя в чужом взгляде искорки беспокойства. — Просто маленькая царапина! Шуй Гуан обычно почти не эмоционален, но и Цинсюань достаточно внимателен, чтобы уметь в чужом холоде разглядеть оттенки ощущений. Или это от того, что они так много стали проводить вместе? Демон фыркает едва слышно, а после, не нажимая на порезанный палец, берётся за руку сухими ладонями, и Цинсюань чувствует — по фалангам льётся зернистым холодком духовная энергия, и узкая ранка под её магическим потоком стремительно с лёгким покалыванием затягивается. Такое участие приятно льстит, отдаёт в душе солнечным огоньком заботы. — Спасибо. — Цинсюань почти чувствует, как невольно растягивается в ласковой улыбке. — А что же неправильно? Призрак глядит на тонкий рубец, что побледнеет и пропадёт через пару дней, а затем на недочищенную рыбу и брошенный рядом нож. Из воды в котелке подпрыгивают с тихим хлюпаньем горячие пузырьки. — Нужно кипятить воду с уже очищенной рыбой. Если добавить сейчас, наваристого бульона не выйдет. Цинсюань бессмысленно промямлил что-то нечленораздельное, задумчиво облизнув затянувшийся палец. Демон молча подобрал брошенный нож, чтобы ловко продолжить обрабатывать недочищенную рыбу, а затем погасил духовной силой огонь. Безвкусный кипяток им всё равно придётся переваривать.

***

      То ли Се Ляню порой казалось, то ли Сань Лан становился со временем ещё мрачнее и тревожнее. Не хотелось думать, что он сам себе льстит, но очень хотелось после всего считать их парой. Сань Лана хотелось порой подержать за прохладную руку, улыбнуться ободряюще и ласково, коротко и тепло поцеловать. В такие моменты его демон, что даже мгновение назад был зол и строг с кем-то из провинившихся подчинённых, в мгновение смягчался, позволяя делать с собой что и где угодно, с готовностью бросая любые дела. Странное, неоправданное где-то внимание, но от такого просто не могло быть неприятно. Сань Лан его будто не желает отпускать ни на шаг, хоть и самому за подобное бывает неловко и стыдно. Чэнчжу стыдно, но обретённым счастьем хочется надышаться. Надышаться, насмотреться, напиться, нацеловаться, чтобы навсегда запомнить. Едва ли ни каждое мгновение в голове трепещет мысль, а затем в сердце страх: Его самое любимое существо вскоре уйдёт. Созданию океана определённо наскучат самые лёгкие шелка, чистые самоцветы, мягкие постели и сладкие блюда. Рано или поздно его вольное сердце заново отнимут морские просторы, и он, недостойный, не посмеет его удерживать. Чэнчжу знает, что не заслуживает ни покоя, ни любви, ни радости, только любому, познавшему боль, более всего на свете не хочется, чтобы она повторилась…       Его вырванное вековой любовью сердце тихо смеётся чему-то, сидя до того близко, что прижимается к боку, и он, презренный, спросив взглядом разрешения обнять, с упоением делает позволенное. Чэнчжу от свежего запаха чужих волос становится хорошо. До того хорошо, что все страхи и тревоги в одно мгновение забываются сами собой, оставив по себе скопление тяжёлого тепла.

***

      Они сидели почти на краю крутого берега, пока далеко внизу грохотал океан, и молча ели, терпеливо обжигая пальцы, вымученный общими усилиями рыбный суп. С помощью демона и вправду вышло вкусно. Цинсюань тихо улыбался в парующую миску: оставайся его единственным учителем Се Лянь, он бы в человеческой форме давно помер от голода. — Чего улыбаешься? — Шуй Гуан по обыкновению говорит тихо, в перерывах обсасывая колючие рыбьи косточки. Цинсюаню тепло в вечерней прохладе, пальцы жжёт, но душе легко почему-то. — Просто хорошо. — Божество обращает к спутнику светлый лучистый взгляд. — С тобой получилось очень вкусно. В порту у полосы прибоя какая-то парочка призраков громко, но явно шуточно ссорятся за моток старого гнилого троса, и, обращая на себя чужие взгляды, носятся друг за другом по залитому закатным светом пирсу. Цинсюань, глядя сверху вниз, беззаботно смеётся, будто нарочно не замечая пустого серого взгляда, что впился намертво и безотрывно в точёный радостный профиль. Когда на дне керамической плошки остаются лишь тонкие рыбьи косточки, божество смотрит наконец и в глаза хмурого призрака. Зарево заката почти утекло за море, оставив по себе лишь тонкую сияющую полосу, будто кромку горизонта неаккуратно испачкали мазком золотистой туши. Демон безлико смотрит, как тонкие пальцы скучающе играют с кончиком его рукава. — Хочешь, пойдём спать? В недоверчивом смятении сами собой хмурятся брови. — Ты предлагаешь демону ночевать в твоём храме? — А что такого? — Цинсюань, уложив голову на колени, лениво ведёт плечами. — Если только Шуй-сюн не предпочитает моему храму сарай с несвежими снастями. Призрак молча смотрит, как божество, не отпуская его одежды, с улыбкой встаёт на ноги, и самому приходится подняться следом, не успев даже ответить, что снасти он чистит каждый вечер.       Простыни в Ветренном храме действительно пахнут чистым воздухом и свежестью морских просторов. Шуй Гуан, сидя на постели ровно наблюдает, как божество в людской плоти стаскивает с плеч верхние одежды да протягивает ему свёрток плотного одеяла. Настолько хорошего и прочного, что этот свёрток для тонких рук почти тяжёлый. — Это лишнее. — Произносит тот почти виновато, — Мертвецы не мёрзнут. — Но ведь спать в мягком всяко приятнее. — Хозяин храма бросает на подушке у низкого столика аккуратно сложенное ханьфу, и, оправляя простынь под собой, устраивается рядом. Устраивается, и расслабленно откидывается на подушку, немного неловко отводя от лица распущенные пряди. — Шуй-сюн! — Тёплая ладонь касается предплечья сквозь тонкий слой нижних одежд. — Не волнуйся так! Ложись тоже. — Не о чем волноваться. — Безразлично отвечает Шуй Гуан, всё же слушаясь этой тёплой просьбы. Цинсюань бесшумно улыбается, помогая расправить одеяло, да позволяет себе играя теребить толстый пухом мягкий уголок, как совсем недавно тёмный рукав чужих одежд. Шуй Гуан ему не возражает. Невежливо, да и незачем. Божество, приподнявшись на локте, коротко ведёт рукой, чтобы созданный духовной силой поток воздуха погасил на глиняном поддоне малочисленные искрящие свечи, но едва ли от этого становится намного темнее. Звёзды за круглым стеклом до того яркие, что каждую мелочь в его комнате всё ещё видно словно днём. По крайней мере, демону. Цинсюань почему-то тихо хихикает, протягивает к его лицу руку, да так и забирает обратно, всё же не коснувшись. — У тебя глаза как светлячки. Призрак только хмурится в непонимании. — Что это значит? — Ну… Светятся. Цинсюань улыбается, и больше они почему-то ничего не говорят. "Толку?" — Думает Шуй Гуан, и поскольку мертвецам не нужен сон, просто смотрит на звёзды. Тишина позволяет витать в прозрачном вихре собственных мыслей. Позволяет, и он так и делает, до тех пор, пока под одеялом не касаются аккуратно его неживых холодных пальцев. — Шуй-сюн, можно лечь тебе на плечо? Тот в непонимании оборачивается, глядя сияющими очами почти с изумлением, и Цинсюань своих слов, кажется, даже смутился. Он вообще способен смущаться? — Только скажи если не хочешь! — Спешно восклицает божество, всем своим видом показывая ненавязчивость и мягкость. — Знаю, что ты не любишь, и не прошу себя заставлять! Я просто… — Хозяин храма, смущаясь, будто бы тихо оправдывается, — Я часто спал так с Его Высочеством и… Нам обоим было куда уютнее. Шуй Гуану от такого сравнения… Почти обидно. Каким же он боком до возлюбленного капитана Хуа? Но раз уж от него не убудет и Цинсюаню будет приятно… — Делай, как пожелаешь. Цинсюань, затемнённый ночным светом, лишь ласково ему улыбается, и, несмотря на позволение, не кладёт на него голову, а лишь пододвигается близко, прижимаясь к плечу переносицей да пряча взгляд в складках одежды. Ему и такого касания достаточно, учитывая, что дорогой друг не слишком-то любит телесный контакт. Даже одеяло натянул по самую шею, и руки во сне спрятал под скомканный уголок, опасаясь ненароком коснуться руки спящего демона. Шуй Гуану не от касания приятно, а от того, как его, недостойного, неведомо, за что уважают и ценят. — Шуй-сюн такой хороший… — Шепчет в довесок божество на грани сна. — Спасибо, что согласился остаться…— И после тихая речь сменяется размеренным сонным дыханием.

***

      Впервые за долгие годы Се Лянь с удовольствием позволяет себе насквозь пропитаться безмятежностью и покоем. Стылое бесцветное море скользит потоками по телу, гладит кожу головы, и будто бы сливается с ним в единый организм, заполняя дыхательные пути водой, а разум и душу — животворным холодом. Он поднимает лицо над водой, и тут же глаза приходится зажмурить, чтобы не попали по ним пресные капельки пока ещё мелкого дождя. А затем подогретые телесным теплом струйки воды стекают по шее из жаберных щёлочек и сырая моросью одежда липнет к мокрому телу.       В их с Сань Ланом доме, как и поселении призраков в округе, в такую погоду на склоне дня малолюдно и до того уютно тихо, что в воздухе, кажется, слышно шелест водной пыли. Се Лянь вымывает ил и соль из волос и кожи, надевает лёгкие чистые одежды, да устраивается под окном, из которого всё ещё льётся в комнату рассеянный дневной свет. Устраивается, и высыпает в низкую кадку с водой добычу из мелкой сетки. На рыб и моллюсков он охотился теперь крайне редко: еды на острове было вдоволь, но собирать красивую гальку, крохотные коралловые веточки, ракушки разных форм и размеров стало просто способом скоротать время. Русал не помнит особо, говорил об этом вслух, или нет, но свои маленькие находки он почти все посвящает дорогому сердцу демону. Говорил редко, наверное, потому, что это что-то… сокровенное и интимное. Вшитое, возможно, самим мирозданием в духовную природу детей океана. Се Лянь родился в уже процветающем королевстве с развитыми культурой и искусствами, но в ранней юности с восхищением слушал рассказы соплеменников, на чьих глазах оно зародилось, о древних доимперских временах. У детей океана были тогда одни лишь малочисленные общины, где морские девы и юноши проявляли знаки внимания и заботу друг о друге, принося в дар красивые камни, ракушки и коралловые осколки. Старшие говорили, будто их далёким предкам радость принесения любовного подарка всегда была равна радости от его получения. Правда эти истории или нет, сейчас Се Лянь, казалось, переживает подобное сам. Тепло в груди накапливалось лишь от предвкушения родной улыбки, благодарности, и желания привычной красотой обустроить общее жилище. Уютные мелочи приятны: разноцветными камешками можно присыпать дно вазонов с молодыми бонсаями, украсить ароматные хвойные клумбы, мелкие ракушки нанизать на длинные нити и собрать межкомнатные завесы, которые от руки или тихого ветра будут ласково клокотать… Он с увлечением чистит их шершавой люффой и серым песком в кадке, и под налётом оливкового ила проступают сглаженные грани и узоры каменных прожилок. Они поблекнут когда влага высохнет, но особо яркие и интересные можно покрыть лаком,**** чтобы оставить в стенах дома, как приятное освежающее украшение… — Гэгэ? Се Лянь легко вздрагивает от неожиданности, но когда оборачивается — на губах тёплая радостная улыбка. — Здравствуй, Сань Лан! — Он тут же оставляет гальку в лохани, наскоро вытирая руки, и сразу же забывает обо всём, когда за плечи обнимает подогретая рука и сырой воздух заменяет собой уже ставший родным запах бумаги и сладковатых благовоний. Он с удовольствием кладёт голову на чужое плечо. Мягкая вибрация в бездыханном горле едва ощутимо отдаёт по коже. — Давно ты вернулся? А сколько он так просидел? Небо за окном потемнеть ещё не успело… — Не знаю? — Се Лянь в объятиях слегка пожимает плечами. — Может около часа… Демон прячет губы и нос в древесных волосах, и, должно быть, опускает взгляд к рассыпанным среди редкого песка камням и ракушкам. Се Лянь с трепетом ждёт похвалы или благодарности, но Сань Лан произносит иное. — Гэгэ мог бы мне сообщить, что вернулся… Русал против воли распахивает глаза, и в объятиях поднимает взгляд. Сказано без упрёка, обиды и недовольства, но он всё же чует в словах странную обезоруживающую печаль. Демону будто бы тоскливо, как существу, у которого большая часть жизни прошла бессмысленно и пусто. Он, кажется, ощущает так каждую минуту, проведённую в одиночестве. — Сань Лан! — Он искренне, с зародившейся в душе крупицей вины, заглядывает в глаза. — Прости, если тебе обидно! — Се Лянь прикусывает щёку изнутри и нервно сцепляет сморщенные от воды пальцы. — Ни в коей мере не обидно! — Спешит заверить Чэнчжу, ласково сжимая чужие пальцы. — Этот демон всего лишь очень скучал. Но Се Ляню всё равно печально и виновато. Русал с грустью смотрит на очертания огромной для северных вод и наверняка красивой под слоем грязи раковины среди рассыпанной в тазу цветастой гальки. Он хотел привести её в порядок и подарить Сань Лану, но… Сейчас явно не самый удачный момент. Хотя, может, вполне своевременный для другого? — Сань Лан странно тревожен в последнее время. Демон молчит, но не прерывает, лишь едва нервно поглаживая его руку. — Если тебя что-то беспокоит, прошу, не молчи! — Се Лянь смотрит, не отрываясь, в глаза, и сам едва ли не прижимает мольбой и настойчивостью. — Ты можешь рассказать всё. Чэнчжу молчит, собираясь с мыслями. Обронить неверное слово — страшно. Обидеть любимое существо — того страшнее. Ослушаться его просьбы — невозможно. Ладони у демона непроизвольно становятся горячее. Он подносит к лицу живую руку и с нежностью касается губами мягкой костяшки. Тревожность и вправду стучит в голове частым штормовым прибоем, но покривить душой и солгать значит обидеть Се Ляня. Он скорее сам себе горло перегрызёт. Демон всё же не произносит вслух, но отвечает хриплым шёпотом на выдохе. — Страшно снова тебя потерять.