Оседлать бушприт

— Заткнись, Курт. — Что?! Ворчание о том, что ночью по улицам не пройдёшь, не сыграв в «кошелёк или жизнь», а с кошельком он расставаться не привык, де Сарде слушать не хотела. Поэтому она, не отводя взгляда с того места, где расстёгнутый воротник гамбезона Курта открывал взгляду ямку между ключицами и тёмные, слипшиеся от пота волоски, повторила: — Заткнись, и иди в мою комнату. Можно было бы ещё добавить «или раздевайся прямо здесь», если бы вздумал упрямиться. Не пришлось, впрочем. Захлопнув за собой дверь спальни, де Сарде, не размениваясь на объяснения своей беспардонности и даже поцелуи в качестве прелюдии, припёрла Курта к ближайшему от входа комодику и принялась расстёгивать ремешки гамбезона. Когда стоишь так близко, запахи слышны очень хорошо. От гамбезона снаружи пахло дымом костра и немного смолой, а изнутри… о, до туда ещё нужно было добраться. Курт, удивлённый её прытью, не слишком уверенно спросил: — Зелень, дай я хотя бы умыться схожу? — Не вздумай. Все ремешки поддались, наконец, и де Сарде распахнула полы куртки, прижимаясь к груди Курта, прикасаясь губами к его шее. Чуть влажная рубаха пахла свежим потом; внутренности гамбезона источали похожий, но более терпкий запах, более тяжёлый. Такой, который кажется слишком резким, слишком телесным, который тревожит ноздри. Этот запах принято считать неприятным и даже немного неприличным, так? От него хочется отшатнуться, но вместо этого суёшь свой нос поближе, чтобы вдохнуть её раз. Вдыхаешь, делаешь резкий шумный выдох, и вдыхаешь снова, раз за разом, словно делаешь глотки сладкого креплёного вина. В голову бьёт точно так же. Следуя шальному порыву, де Сарде лизнула шею Курта, не игриво и аккуратно, самым кончиком, а медленно и похабно, всей поверхностью языка, от ключиц и наверх, до линии, где начинается щетина. Кожа была лишь немного терпкой на вкус, а в основном — приятно солёной. Чёрт его знает, как это работает, но запах пота порой действует, как вино. Чувствуешь, как алеют щёки, слабеют колени, в промежности становится теплее, а в голове не остаётся сложных мыслей. Словно это не телесный запах, а растворённое в воздухе влечение. Де Сарде прильнула к Курту ещё сильнее, потёрлась о его пах, просунула ладонь между их телами, шепнула: — Я хочу тебя прямо сейчас. Прямо здесь. Едва ли такие слова и набухший под её пальцами член оставляли Курту много выбора: — Тогда поворачивайся, — скомандовал он. И просевшим голосом добавил, — И снимай штаны. Она повиновалась. Поменялась с ним местами, повернулась спиной, спустила штаны, почти опустилась грудью на комод и выгнулась, выпячивая задницу. Подставляясь. Она чувствовала себя как сука в течке, задирающая хвост перед встречным кобелём, и и мысль о собственной развратности только усиливала желание. — Вот это вид! Курт огладил её зад ладонями, царапнув заусенцем. Сжал ягодицы, чуть раздвинул в стороны, любуясь, видимо. Чувствуя, что увлажняется прямо под его взглядом, Де Сарде зашипела и заёрзала от нетерпения. Курт завозился, снимая штаны, наконец ткнулся головкой ко входу во влагалище и медленно, мучительно медленно проник в неё. Не желая играть на таких условиях, Де Сарде подалась к нему бёдрами, резко толкнулась несколько раз, требуя быстрого темпа, а добившись его, принялась помогать себе рукой. Она несколько раз прерывалась из-за того, что рука уставала от быстрых, лихорадочных движений… но желание кончить было велико, а фрикции невозможно было игнорировать, и на то, чтобы тело пробило крупной дрожью, потребовалась всего пара минут. Лучшие оргазмы, почему-то, всегда ловишь крайне не куртуазно уткнувшись лицом в комод.