Валькирии

      Руки у Чонгука непривычно тяжелые, а пальцы, кожа которых оказывается стертой в кровь, болят, когда он наконец доходит до маленького домишки по темноте. Чимин остается позади, говорит, что прогуляться нужно, а сам трясется от холода. На востоке, в родных владениях в это время всегда теплее, даже снег не идет и льдом не покрываются фьорды, а в западных горах стоит по-настоящему зимняя стужа, утягивающая за собой в пучину холода солнечный свет.       Дорожки прибрежного города, принадлежащего великому конунгу, извилистые и узкие, ведут альфу, путая. Чонгук чувствует, как усталость сковывает натруженные мышцы, а колчан, полный поломанных и затупленный стрел, на спине висит тяжелым грузом, тянущим вдруг разболевшееся плечо.       Снег идет мелкий, падает на стылую землю, покрывает лед, и ботинки Чонгука скользят, заставляя тормозить, чтобы ухватиться за очередной деревянный выступ какого-то старого дома. Тишина окутывает воздух вуалью ночи, светят лишь звезды и луна, большая, совсем огромная и почти полная, отражаясь, играя бликами на сугробах. Спокойно. Молчание города звенит в пространстве, и альфа не может ей надышаться: он сегодня много кричал и смеялся. Отдых от шума необходим безмерно.       Но вдалеке, у кромки леса, прямо между широкими стволами старых деревьев теплится слабый огонек, подле которого альфа подмечает одинокую фигуру в шубах. Интерес рождается в груди: на дворе ночь, улицы пусты, и кто-то жжет костры у края города. Чонгук не знает, почему идет туда, проходя мимо дома, продолжая поскальзываться и ловить падающие из колчана стрелы, но мере приближения видит копну светлых волос и слышит тихий напев старой музыки.       В человеке Чонгук, приглядевшись, узнает Тэхена и шаг ускоряет, слыша быстрое биение собственного сердца.       — Здравствуй, — говорит Чонгук омеге, но подойти ближе не пытается. Тэхен явно ждет не его, зайца жарит на уже потухающих углях и плотно кутается в меховую шубу, но при виде альфы расслабленное, будто совсем довольное лицо меняется, заостряя и без того тонкие черты. — Не поздно для ужина?       Тэхен смотрит на него самым настоящим волком, разве что зубы не скалит, а потом, уделив ему всего секунду внимания, переводит взгляд на костер, где скворчат жиром куски почти готового мяса. В воздухе стоит запах еды и алкоголя, который омега пьет из крутого рога, оставляя красные капли, так похожие на кровь, на губах.       Чонгук и не думает приближаться, прижимается спиной к широкому холодному стволу старого дерева. Тэхен красивый в свете огня, кажется, еще более прекрасный, чем днем, когда солнце может полно показать его недостойному миру. Альфа не знает, откуда в нем такое слепое восхищение, но жадно глотает изящность чужих черт, запечатлев в памяти острые скулы и изгиб мягких на вид губ, которые омега кривит брезгливо почти.       — Я не хочу говорить с тобой, можешь идти, — говорит омега просто и коротко, вгрызаясь зубами в кусок зайчатины. Чонгук прерывает любование, моргает медленно, а потом, все же, не в силах перебороть интерес, спрашивает:       — Откуда это нежелание?       — Моя родословная так богата и красива: предки объединили Норвегию, деды первые дали отпор драконам, а отец прославился, как один из величайших воинов и захватчиков. Мой старший брат лучший даже среди альф, его имя уже мелькает в сагах, — говорит Тэхен, и улыбка красивых губ расцветает все полнее. — Я весной собираюсь отбыть на запад с десятком кораблей, точно возьмем пару городов.       Чонгук жаждет спросить, к чему бахвальство это, но слушает внимательно, следит, как движется омежий рот. На словах о брате его голос гордостью переполняется более, и альфа едва глаза не закатывает. По его скромному мнению, Юнги и в половину не такой же удивительный, как его младший брат. Да и хвалебных речей Чимина ему на сегодня хватает, он сыт ими по самое горло.       Но с мечом омега управляется волшебно, не оказалась бы голова друга его жертвой однажды.       — И вот нам, прославленным, привозят вас, — завершает он речь, кивая на Чонгука. — Будто породистым кобылам привезли, о Боги, меринов.       — У меня есть яйца.       — Сомневаюсь, — смеется Тэхен, злобно и громко, держась за живот. Чонгук видит его красивые тонкие кисти, покрытые старыми шрамами, и дыхание замирает у него где-то в горле. — И вообще, ты точно ярл? С землями, кораблями, войнами? Да?       — Конечно, мы с Чимином владеем самыми большими землями на востоке.       — Жалко твоих воинов только, — печально подмечает омега, переводя взгляд голубых глаз на угли, тлеющие неярко. А потом пространство прорезает звук чужих шагов.       На поляну выплывает второй брат, хмурый и усталый. Он вначале улыбается Тэхену натянуто, получая в ответ взмах ладони, предлагающий приблизиться и разделить трапезу, а потом переводит глаза на Чонгука. Зрачки у омеги темные и широкие, он хмурится сильно, видя альфу, замершего, как дикое животное на прицеле острой стрелы и зоркого глаза.       — Свали, — коротко приказывает Чонгуку Юнги, присаживаясь на пень рядом с братом. Находясь так близко, омеги выглядят до пугающего похожими, освещенными светом слабого теперь, задуваемого ветра костра.       Им, бледным и светлоглазым, выточенным изо льда, место над полем битвы, где-то в облаках, на лошадях с крыльями, таких же прекрасных и величественных. Чонгук не удивится, если погибнет в битве, и встретит на пути в Вальхаллу одного из них, ведущего вперед, навстречу Богам. Он разглядывает их, пока грубый голос не спрашивает:       — Мне повторить? — Юнги тоже отпивает что-то из рога, предложенного Тэхеном, пока тот обнимает его, жмется нежно. Так странно альфе видеть тепло во взгляде омег, когда они друг на друга смотрят. — Можешь прийти завтра утром, присоединиться к охоте, мы дружка твоего позвали.       Чонгук кивает им, пораженный, и уходит все же, хрустя свежим снегом, набирающим силу, чтобы спать в темной маленькой хижине без снов, а на утро проснуться с тугой и липкой болью в мышцах.