ОСЕННИЕ СКАЗКИ

      В этот домик в лесу Чонгук прибывает в отвратительном настроении.       Его бесит всё и бесят все, у него подростковая ломка мировосприятия подзатянулась, зачерпнув львиную долю совершеннолетия, так что поиски смысла жизни и метания «Я — в социуме и социум во мне» — в самом разгаре. И он все еще сомневается, правильно ли сделал, что согласился на эту поездку. Потому что сильное течение в Точке Немо — ничто по сравнению с течением его собственных, Чонгука, мыслей, и они настолько испепеляющие, что даже бактериям шанса нет.       Во-первых, Сокджин.       Стоит ли находиться с этим подлым и крайне грубым хёном в одной компании? После того, что он постоянно одергивает Чонгука, троллит его и вообще нагло отбирает его еду. После того, что он ни во что не ставит мнение младшего и постоянно — блять, заебало уже! — постоянно треплет его тщательно уложенную челку, превращая ее в бардак. — Иди сюда, малой, — треплет его по голове Джин, — займись-ка капусткой!       Во-вторых, Юнги.       Чонгук поглядывает в сторону лестницы и дико ревнует Юнги к Намджуну и наоборот.       Юнги сам по себе — терпимо, но вот это его постоянное «свысока» по отношению ко всем, постоянные нравоучения, постоянные «мудрые» советы. Хотя у самого в жизни — полная хуйня, если уж так… — Если тебе так интересно, малой, — бурчит Юнги, спускаясь по лестнице, — то для начала надо разобраться в своем собственном кладбище погибших кораблей, а уже потом лезть в чужие, тем более, что они — тайные, секретные, если уж на то пошло. Намджуни, ты где там? Захвати мой блокнот! Этот недодождь меня, кажется, вдохновляет.       И Намджун несется через три ступеньки — улыбка до ушей.       Намджун тоже бесит.       Ладно, ему можно еще простить его пресмыкательство перед Юнги, он его боготворит, он его вознес на какой-то долбанный пьедестал и пылинки с него сдувает. Это можно объяснить их совместным творчеством: они там что-то мутят, что-то пишут, что-то креативят напропалую… Но есть ведь и другие люди, которые тоже что-то собой представляют… Чонгук, к примеру, тоже пишет… Правда, не показывает особо никому. Но когда он все-таки решился показать свои наброски Намджуну, этот бесячий хён не нашел ничего более умного, чем посоветовать «писать о том, что чувствуешь сам, а не о том, чего в интернете начитался». Чонгук сам чувствует бешенство и раздражение — разве о таком пишут песни?       Хосок наблюдает за тем, как чонгуковы мысли отражаются на его мрачной физиономии, и обеспокоенно ощупывает, проходя мимо, чонгуков лоб. — Ты только не заболей у нас, — испуганно хлопает его по плечу.       Про Хосока даже говорить нечего!       Вот даже не спрашивайте ничего у Чонгука про Хосока, потому что Хосок — это одно большое, блять, стоп-слово «Хватит!». Потому что его слишком много. Чересчур. Ну не может человек быть таким… таким… И вообще, надо хоть немного быть больше мужиком, серьезно. Человеку уже третий десяток, а он пугается всякой хуйни. Чимин палец порезал — Хосок громче всех верещал.       В кресле все так же возятся Тэхён с Чимином, что-то там себе хихикают…       Кстати, о Чимине.       Чимина хочется, блять, мочкануть так, чтобы держался подальше. И от Чонгука, и от Тэхёна. Потому что у Чонгука с Тэхёном дружба — крепкая, долгая, навеки. Чего Чимин лезет? С каких это пор Тэхён ему стал другом? С каких это пор им стало вместе НАСТОЛЬКО интересно и весело, что Чонгуку нет места в их тесной компании? — Гукки! — зовет Тэхён, улыбается, и Чонгук демонстративно отворачивается и выходит на террасу.       Тэхён.       Тоже бесит, конечно. Просто. Одним своим существованием. Улыбкой этой своей растянутой, взглядами этими своими исподлобья. Как будто Тэхён знает о Чонгуке что-то такое, чего сам Гук о себе и не подозревает.       Короче, Чонгук, наверное, уже бы съебался отсюда назад, домой, в Сеул. Но ключи от машины у Джина, и Джин их без боя не отдаст, а бой с Джином — это себе дороже.       За большим панорамным окном — серое небо проливается в серую землю мягким плавным градиентом — так, что даже границы почти не видно.       И только Тэхен мог придумать, что в такую погодку непременно нужно пойти погулять. Гулять Гук не хочет, и ему становится скучно. Настолько, что Чонгук не придумывает ничего лучше, чем залипнуть в телефон и злиться на весь мир. И на Тэхена особенно. — Лыбится как обезьяна… — Чонгук раздражается и психует, глядя на фото Тэхёна на официальном сайте агентства. — Разве не видно, что у него ненастоящая улыбка? Что это все на публику? Чтобы он нравился, чтобы его хотели. Разве, я один это вижу? — Да, ревность, она такая — Ревность? — А что же еще? Ты один видишь и знаешь, какой он на самом деле. Ты понимаешь, что он улыбается, чтобы понравиться — не тебе, ты же ведь знаешь, какой он на самом деле, — а кому-то еще. И тебе это не нравится. Что это, если не ревность? — На что ты намекаешь? — угрожает взглядом Чонгук. — Я не намекаю, — смеется Джин. — Я прямо говорю. Ты ревнуешь Тэ к… ко всему остальному миру. — И что? — У Чонгука щеки и лоб заливает румянец немилосердно, и он сам чувствует это и бесится еще больше. — А вот «И что?» — это уже ты сам додумывай.       Чонгук разглядывает в окно, как в небе растворяются тучи, а на оконном стекле высыхают последние капли, и думает, что, наверное, кому-то там, с высоты, все его вопросы намного яснее и очевиднее ответы на них. — Гукки, — ласковый голос Тэ откуда-то из коридора мягко вытаскивает его из размышлений. — Гукки, ты идешь? — Куда? — спохватывается Чонгук. — Ну, гулять же…       И Чонгук видит в окно, что вся честная компания уже тусит во дворе, наблюдая, как Намджун раскручивает проволоку, на которую калитка, ведущая в лес, закрыта. Ну и куда они собрались? Ой, придурки…. Скоро вечер, уже вон туман спускается, там мерзко, наверное, и сыро, и вообще. Но приходится тащиться следом. Потому что если Чонгук не пойдет, то Чимин снова будет не отлипать от Тэтэ, и… и хуй ему, а не Тэхёна.       Туман спускается клочьями, как-то неаккуратно рассредоточивается между деревьями. Чонгук натягивает куртку и догоняет ребят, ругая про себя предложившего прогулку Тэхёна на чем свет стоит. — Папоротники! — визжит Чимин и бросается к зеленым зарослям. — Осторожней, Чимин-а, — пищит ему в унисон Хосок, — там могут быть змеи. — Это ты боишься змей, хён, а не я! — смеется Чимин и ныряет в заросли. — И помните, други: мясу надо два часа, чтобы прожариться в этой так себе духовке, поэтому если через два часа вас не будет в кухне, я начинаю есть без вас. И уж будьте уверены, противень с мясом я осилю запросто! — Совести у тебя нет, хён, — вздыхает Тэ. — Есть, — пыхтит, завязывая шнурки на кедах, Сокджин. — Но моя совесть тоже любит мясо, так что с ней мы, я думаю, договоримся.       Джун раздвигает руками туман и веселится: — Тут могут получиться отличные снимки, — кричит он Чонгуку. — Ты не хочешь взять камеру, мелкий?       Как будто Чонгук и сам об этом не подумал. Просто… Приходится за камерой возвращаться. — Этот туман густой, как занавески, — провозглашает Юнги. — Оп! Я в нем спрятался!       Когда Чонгук выходит снова из дома, ребята уже рассосались между деревьями, и только голоса звучат откуда-то из тумана приглушенно, как будто из-под толщи воды.       Кадры роскошные, это правда.       Туман смазывает очертания, приглушает цвета, но то, что остается нетронутым молочным его дымом, высвечивается очень неожиданно и ярко. Кора дерева, проглядывающая из тумана, выглядит сочной, влажной, какой-то настоящей, такой, что к ней хочется прикоснуться губами. — Не потеряйтесь, — кричит Сокджин. — В тумане легко потеряться.       А Чонгук уже и потерялся — его тянет сразу во все стороны, сразу во всех направлениях, чтобы забрать, всосать в свой объектив все это неожиданное волшебство.       Хвойные ветки одобрительно похлопывают его по плечам, словно подгоняя, мол, давай, малой, успей насладиться, успей впитать этот туман в себя и всю его красоту тоже. Прохладный воздух мажет по щекам, касается легонько, но зажигает румянец там, куда коснулся. Щелкает затвор, втягивая в себя кусочки тумана, а деревья вокруг улыбаются, кивая ветками, подбадривают. — Смотри, Тэ, — Чонгук машет рукой в сторону зарослей, откуда доносится щебетание ручья, — там родник, что ли?       И оборачивается, не услышав ответа.       Тэхёна рядом нет.       Никого рядом нет.       Только туман клочьями заслоняет дорогу так, что уже и самой тропинки не видно. — Тэхён! — зовет Чонгук громче.       И хочется пошарить рукой в этом тумане, выловить там затерявшегося Тэтэ и за шиворот втянуть его назад.       Сердце ёкает. — Тэ!       Сердце, ёкнув еще раз, начинает колотиться, набирая тревожные обороты. — Намджуни-хён!       Туман медленно движется вокруг Чонгука своими клочьями, смазывает картинку и звуки, путается под ногами.       Чонгук пытается сквозь сердцебиение прислушаться, но противный сердечный стук перекрывает все звуки. — Я так и знал, блять, — Гук уже бесится. — Так и знал! Разве хоть когда-нибудь хоть одна идея Тэхёна была разумной?       Он разворачивается и бежит в сторону домика, надеясь, что, может, у кого-то хватило ума вернуться. Но дом встречает молчанием.       Вечер ехидно хихикает и набрасывается сразу всеми своими силами — сумерки опускаются быстро и неумолимо, и вот уже туман расходится сначала серыми бликами, а потом молочная завеса становится угрожающей на черном фоне сгустившегося воздуха.       Нужно взять веревку и…       Фонарик.       В телефоне же есть фонарик.       Гук уже колотится вместе с сердцем всем своим организмом. Во рту пересыхает от беспокойства.       Кто знает, вдруг в этих горах водятся хищные звери? Вдруг там есть овраги или опасные буреломы? Змеи, опять же… Хосоки-хён ведь предупреждал. — Тэ! — орет Чонгук с порога, но ему никто не отвечает. Дрожащими пальцами он включает фонарик, отмечая, что зарядки не так уж много, и набирает номер Тэхёна. — Гукки, — всхлипывает трубка. — Ты где? Я, кажется… кажется, я потерялся. — Хён, успокойся, — у Чонгука голос дрожит, но Тэ в трубке, кажется, вот-вот расплачется, поэтому он сглатывает волнение и пытается говорить строго. — Тэ, слышишь? Успокойся, малыш. Я иду за тобой. Что вокруг? — Не знаю, деревья, — хнычет Тэхён. — Блять.       Чонгук раздвигает руками туман, рыщет по нему, сам путаясь и сбиваясь, но потом ощупывает ногами кирпичную дорожку и решает идти по ней, чтобы найти дорогу назад. — Тэхён, ты видишь дорожку под ногами? — пыхтит он в телефон, на ощупь переставляя ноги. — Кирпичную, красную такую, видишь? — Нет, — всхлипывает трубка. — У меня, кажется, сейчас зарядка кончится. — Так…       Чонгук останавливается. — Стой на месте и пой, Тэ, слышишь? — Что? Петь?       Чонгук улыбается, представляя, какое изумление сейчас на лице у Тэхёна. — Пой, Тэ, пожалуйста, — шепчет он, сглатывая перехватившее дыхание. — Я найду тебя по голосу.       И Чонгук действительно слышит голоса: они звучат где-то слева, чуть приглушенно, но не испуганно, а будто кто-то шепчет и хихикает. Чонгук аккуратно ступает с дорожки, чтобы не потерять дорогу назад.       Голоса то приближаются, то удаляются — словно туман играет с Гуком в прятки, дразнит его.       То вдруг накидывается тишина, и только совсем рядом зловеще поскрипывают ветки деревьев.       Жутко.       А что, если все они сейчас растерялись в этом тумане?       Что, если Чонгук их не найдет и останется совсем один?       Слева вновь доносятся звуки, а у Чонгука уже не просто мурашки по коже — он весь — одна сплошная мурашка.       Туман немного расступается, и уже можно различить желтую толстовку Намджуна. — Тише, хён, — доносится его голос. — Не хочу, чтобы нас нашли.       Чонгук хмыкает и уже собирается возвращаться, но слышит в ответ смешливый голос Юнги: -Тогда иди ближе, мы не должны уходить далеко от дорожки… — Я достаточно близко, хён? — произносит Намджун с несвойственной ему игривостью. — Дотянешься до меня?       И у Чонгука брови от изумления подскакивают под самую челку, потому что эти двое… они…       Они сжимают друг друга в объятиях и целуются. Они не дурачатся, не бесятся, они целуются так… нежно…       И Юнги-хён в больших руках Намджуна кажется совсем крошечным и беспомощным, как кукла, которую качают на руках. — Я соскучился по твоим губам, Джуни, — доносится до Чонгука, и он в смятении отступает. — Так скучал… — Только по губам? — хихикает Намджун. — Дурак, — как-то ласково шепчет Юнги, и Чонгук, вот, правда, никогда не слышал в голосе хёна таких нежных ноток и переливов.       Туман смазывает цвета и, кажется, играет с воображением. И Чонгук с ужасом думает, что, кажется, он где-то видел, в каком-то фильме ужасов, что в тумане тоже бывают миражи.       А вдруг те, кого сейчас слышит и едва видит за туманом Чонгук, — ненастоящие Юнги и Намджун. Вдруг это странное видение подкидывает ему лес. Вдруг это ловушка: Чонгук сделает сейчас еще шаг и попадет в плен тумана сам.       Воображение разыгрывается, но Чонгук — взрослый парень, он на такую хуйню не ведется. И поэтому делает еще шаг вперед.       Две вжавшиеся друг в друга фигуры предстают перед ним с четкостью: их поцелуй набирает силу, и Чонгуку бы, по-хорошему, взять и отступить, перестать подглядывать за этой во всех смыслах будоражащей сценой, но он не может оторвать ступни от земли — он стоит и смотрит, как сминаются тонкие губы Юнги под мягкими губами Намджуна. И Чонгуку кажется, что ничего красивее он никогда не видел в своей жизни.       Но рядом слышится вскрик — снова не голосом Тэхёна — и Чонгук в спешке отступает, боясь быть замеченным.       Мимо по дорожке проносится Хосок, у которого на спине Чимин, и Хосок кричит какую-то абракадабру, что-то там причитает, а Чимин смеется заливисто и просит: — Спусти меня, Хоби, серьезно, никто меня не кусал! — Его укусила змея, змея! — несется Хосок, немного подпрыгивая, чтобы удержать на спине Чимина, а Чимин хлещет его по спине и смеется.       Хоби соскальзывает ногой с тропинки, попадает в муравейник, от которого в любой другой момент он начал бы верещать еще сильнее, но сейчас не обращает никакого внимания и несется дальше.       Чонгук хочет их остановить, попросить помощи, ведь Тэ все еще где-то там, за туманом, но эти двое словно и не видят его совсем, мелькнув, снова скрываются за плотной темно-молочной завесой.       И снова Гуку кажется, что эти Хосок и Чимин какие-то ненастоящие, как картинки из старого диафильма, подгоревшие в нескольких местах, засвеченные, словно каких-то деталей не хватает. — Гукки? — раздается вдруг из телефона. — Гукки, ты где? — Пой, Тэ, — торопливо шепчет в телефон Чонгук и вновь пробирается в тумане. — Нан туроун голь… Чжорахэ — смутно доносится откуда-то справа, и Чонгук останавливается, прислушивается, — Ам соу эфрейд.       Ветки хрустят под ногами, когда Чонгук бросается в сторону, но потом вспоминает о веревке и привязывает ее к кусту рядом с дорожкой. — Кольгынын нодо наль… — пальцы дрожат, не справляясь с узлами, а чуть хриплый голос подгоняет, поторапливает, — тто тонаборилька-а… — Я иду, Тэ! — кричит Чонгук в плотный занавес из тумана. — Тто гамьеныл ссыго ноль маннаро га… — звучит уже ближе.       Несколько шагов, еще несколько, веревка натягивается, и Чонгук, чуть не плача, шарит рукой впереди, в тумане и кричит так, как, наверное, никогда еще в жизни не кричал: — Тэхён! Тэ! Ты слышишь меня?       Пение останавливается. — Гукки! — раздается в ответ. — Гукки! — Да! Иди на мой голос, Тэ! Я тут!       Он уже слышит хрустящие ветки, и вот в его руку утыкается что-то мягкое и теплое, Гук сжимает это теплое и мягкое и вытягивает к себе из тумана взъерошенного и перепуганного Тэхёна. — Гукки! Гукки! — Тэ кидается на шею к Чонгуку, прижимается… — Я убью тебя, — Чонгук колотит его по спине, отрывает его от себя, смеющегося, и чувствует, как по щекам текут противные, липкие слезы. — Я… убью тебя… убью…       Назад ступают по тропинке осторожно, наблюдая, как туман расходится рваными клочьями, словно уступая им дорогу. — Я, вообще, не собирался теряться, знаешь, — рассуждает Тэ, немного успокоившись. Он идет за Чонгуком, ухватив его за толстовку на спине, наступая на пятки, чертыхаясь. — Но там был ручей, знаешь… Настоящий! — Господи, да мы же были совсем рядом! — фыркает Чонгук.       Его злость куда-то улетучилась, и ноги, мгновенно ставшие ватными, наполняются тяжелой усталостью. — Были рядом, и все-таки потерялись… — вздыхает где-то там за спиной Тэхён.       В доме светится окно кухни. Джин, посвистывая, шурудит в кастрюле с супом, периодически кидая взгляды в окно. — О, явились, — кричит он кому-то в комнате, — Вы где шатались? — Ничего не говори! — обрывает его Чонгук зло и тут же скрывается в ванной. — Мы играли в прятки, — хихикает Тэхён. — Я спрятался, а Гукки меня нашел. В тумане. По голосу.