ОСЕННИЕ СКАЗКИ

      Идти на эту встречу выпускников было сразу плохой идеей, и Чимин это понял, как только вошел в зал: Черин стояла, уцепившись за локоть высокого статного парня, из чего Чимин сделал вывод, что снова не успел.       Их отношения с Черин с самой школы и до сегодняшнего дня представляли собой что-то вроде детской карусели, на которой сидения болтаются высоко над землей, каждое — на своей цепи, и чем интенсивнее ты раскачиваешь ногами, чтобы приблизиться к тому, кто летит прямо перед тобой, тем дальше его относит от тебя сила инерции.       Чимину все эти годы после школы хотелось показать себя Черин в наиболее выгодном свете, доказать, как сильно она была неправа тогда, в выпускном классе, предпочтя Чимину этого бугая из параллельного класса. С бугаем жизнь не сложилась, а вот с Чимином удалось сохранить вежливую дружбу. И только одно эту дружбу омрачало: каждый раз, когда Чимину казалось, что вот, наконец, у него теперь есть все необходимые козыри, чтобы стать для Черин лучшим, она находила кого-то, кто был чем-то лучше, выигрышнее или выгоднее Чимина… да просто хотя бы выше Чимина ростом.       И вот сегодня, глядя на то, как тонкие пальчики Черин сжимают рукав очередного верзилы с толстым бумажником, Чимин внезапно с кристальной ясностью понимает: устал.       От этого бесконечного марафона устал, от постоянного самокопания, страданий над собственными недостатками, попыток прыгнуть выше своей головы — устал.       И Чимин просто проходит в бар, вскарабкивается на высокий стул и просит у бармена коктейль. — Нахер всё! — сообщает он украшенной царапинами и пятнами столешнице. — И действительно, — соглашается с ним, но не столешница, а кто-то слева. — Сколько можно уже? — Да! — оборачивается Чимин, потому что ощущение, когда кто-то настолько угадывает твои мысли, да еще и произносит их вслух, — очень приятное. — Заебало!       Парня, сидящего рядом за стойкой, Чимин не знает. Вернее, наверное, просто не помнит, потому что … — Намджун, — кивает парень и протягивает руку. — Ты меня, наверное, не помнишь? Я учился в параллельном классе. — Помню, — почему-то врет Чимин.       Намджун усмехается краешком рта и мотает головой: — Вряд ли, но мне приятно, что ты решил меня не расстраивать. Я был незаметным. Чего не скажешь о тебе… — Да уж! — Чимин краснеет, отхлебывая коктейль, приготовленный услужливым барменом. — Я, кажется, из кожи вон выскакивал, чтобы обратить на себя внимание. Жаль, что в итоге это ни к чему так и не привело. За некоторые моменты даже стыдно. — За что, например? — уточняет Намджун, и вот что-то в нем есть такое, что ему хочется рассказывать.       Чимин краснеет, но вздыхает, собравшись с духом: — Ну-у, например, я весь выпускной год проходил в туфлях на каблуках: хотелось казаться повыше. Мне казалось, что у меня получается, что она… ну… она всегда была чуть выше меня, поэтому я думал, что это важно… Боже, позорище!       Чимин стонет, уронив лицо в собственные ладони. — И что в итоге? — Намджун смотрит заинтересованно, потягивая свой коктейль через сиреневую трубочку. — А в итоге она сказала: «Чимини, детка, высокий каблук у мужчин уже не в моде… примерно уже века два как вышел из моды…» и засмеялась. С тех пор я так никогда больше высокие каблуки не носил. — Достаточно грубо, — качает головой Намджун. — Тем более, что это неправда. Если я правильно помню, как раз в том году модный дом Saint Laurent озвучил целую мужскую коллекцию на высоком каблуке, так что ты был более, чем в тренде.       Чимин слушает его, затаив дыхание. Он ожидал, что над ним посмеются, но вот такая элегантная поддержка вводит его в легкий ступор. — Ну, это не единственное мое позорище, — вздыхает он, смаргивая это ощущение тотальной благодарности за поддержку. — Помню, в предпоследнем классе я записался в танцевальный класс, чтобы выступить на весеннем концерте и станцевать для нее. Правда, я хотел записаться на хип-хоп или хотя бы современную хореографию, но оказалось, что там совсем не осталось мест, и мне предложили балет… Боже, как вспомню… — Разве, у тебя не получилось? — Намджун показывает бармену два пальца, и на барной столешнице перед ними оказывается еще два стакана с коктейлями. — Да нет, получилось, — качает головой Чимин. — Меня даже хвалили… Но когда она увидела меня на репетиции в этом обтягивающем белом трико, она… Короче, можно, я не буду это вспоминать? Мне до сих пор плохо… у нее с подружками была просто истерика от смеха… Я даже хотел отказаться от выступления, но не хотел подводить учителя. В итоге тот концерт превратился в пытку. — Еще что-то? — Намджун смотрит на Чимина хмуро и сжимает конец трубочки в зубах.       Чимин пожимает плечами. — Да много такого было. У тебя лицо какое-то… расстроенное. Знакомая, наверное, история, да? — В некотором роде, — мрачно соглашается Намджун. — Примерно так же всю школу сох по одному-единственному человеку, но, в отличие от тебя, даже не попробовал… — Может, оно и к лучшему, — перебивает его Чимин. — Когда я все-таки решился признаться, это снова обернулось катастрофой. Хотя мне казалось, что идея очень интересная и креативная. Все должно было сложиться, но, видимо, я просто невезучий. — И что произошло? — Намджун сидит, уставившись угрюмо в потрескавшийся лак столешницы. — Может, тебе неинтересно? — пытается заглянуть ему в лицо Чимин. — Я же тебя спрашиваю, — скашивает на него взгляд Намджун. — Разве это не говорит о моем интересе? — Наверное, — кивает Чимин. — Я придумал тогда притащить на школьную площадку все розовые цветы, какие только смогу найти, выстелить из их лепестков огромное сердце, а потом встать в центре этого сердца и на перемене, когда она выйдет во двор, прокричать, что я ее люблю. Это выглядело так красиво… пока оставалось идеей… — И что произошло в итоге? — Намджун оставляет в покое кончик пластиковой трубочки и всем корпусом разворачивается к Чимину, крутанувшись на стуле. — А в итоге, когда я, наконец, выложил это сердце из розовых цветов, прозвенел звонок и все школьники, в том числе и Черин, вышли на улицу, поднялся сильный ветер… Боже, таким беспомощным я себя еще никогда не чувствовал… я просто стоял, а все эти цветы, они… Короче, признаться я так и не смог тогда. Ни тогда, ни вообще никогда. Наверное, надо было все-таки найти другой способ. — Ну что ж, — вздыхает Намджун и поднимается со стула. — Приятно было поболтать. Извини, но мне уже пора. — Слушай, — Чимин тоже встает: в глубине души он чувствует, что в этой перемене настроения Намджуна есть что-то неправильное. — Может, я тебя чем-то обидел? Что-то сказал не то? Ты извини, я…       Намджун, успевший сделать уже пару шагов к выходу из бара, оборачивается. — Да нет, напротив, ты все очень правильно сказал, — тихо отвечает он. — И это настолько правильно и для меня тоже, что даже не по себе… Но… знаешь, самое правильное из того, что ты сказал… Впрочем, неважно.       Он снова шагает к выходу, но Чимину теперь любопытно, о чем этот странный Намджун не договорил, и он семенит следом, аккуратно обходя встречных. — Не хочешь договорить свою мысль до конца? — дергает он Намджуна за рукав. — Ты мне позволил выговориться, излить душу… Теперь я могу выслушать и тебя…       Намджун останавливается у самой двери, замирает, а потом толкает дверь, шагает на улицу. И Чимин замечает, как рука Намджуна придерживает дверь, словно приглашая выйти следом. И Чимин торопится перешагнуть через порог.       В прохладном влажном воздухе свет фонаря кажется серебристым. И лицо Намджуна, остановившегося под этим фонарем и обернувшегося к Чимину, кажется серебристым тоже. — Самое правильное из всего, что ты мне рассказал, — это, что признаться все-таки стоило. Может, тогда не так обидно было бы сейчас осознавать, что все эти годы — впустую, да? — Наверное, — пожимает плечами Чимин. — Я, вот, тоже, признаться так и не решился. Скромным был, закомплексованным подростком с кучей надуманных проблем и недостатков и рвущимся наружу гипертрофированным и больным эго. Сейчас, наверное, все-таки, попробую. Чего уж теперь, да? — Чего попробуешь? — Чимин смотрит на него почти испуганно. — Признаться?       Намджун не отводит внимательного взгляда, и Чимин даже оборачивается, как будто надеясь найти тот загадочный объект любви Намджуна, которому он собирается признаваться. — Ты был таким красивым на этих дурацких каблуках, — выдыхает Намджун. — Не представляешь себе! Каблуки, кстати, были совсем не дурацкими, очень модными и крутыми, просто школьная толпа недалеких подростков до такой моды тогда еще морально не доросла. Многие и до сих пор, впрочем… А ты был очень красивым. У тебя были крепкие сильные ноги, и когда ты приходил в школу в этих своих брюках в обтяжку, на каблуках этих, казалось, что из школы мгновенно улетучивался весь воздух.       Чимин моргает пару раз и чувствует, как лицо заливает краска. Он словно видит себя со стороны глазами-словами этого странного Намджуна, и то, что он видит, ему нравится. — А тот концерт весенний, где ты танцевал… Я помню даже, что ты танцевал. Это была партия из балета «Спартак», я раньше видел его, в нем танцевал русский мужчина, и я просто запомнил… Но ты… Ты словно летал над сценой в этих своих прыжках. На тебе была белая туника с золотым поясом, белые обтягивающие лосины… На самом деле, кажется, только твоя эта недалекая Черин со своими подружками в зале и хихикали: все остальные смотрели на сцену завороженно, от тебя глаз нельзя было отвести — так ты был хорош!       У Чимина что-то болезненно сжимается где-то в районе сердца, и он осторожно касается этого места, слегка сжимая ткань рубашки. — А тот ветер из розовых цветов… — продолжает Намджун, не отрывая глаз от лица Чимина. — Каким ты был волшебным среди этого розового вихря! Лепестки крутились в воздухе, а ты стоял в центре всей этой розовой метели и… Ты был так красив, что хотелось плакать!       Намджун умолкает и делает шаг назад.       Чимин не знает, что сказать. — Давно? — наконец, спрашивает он, не глядя на Намджуна. — С первого класса старшей школы, — совсем тихо отвечает Намджун. — Но ты сильно не пугайся, это я так… выпил лишнего, вот и… расчувствовался… Я сейчас уйду, а ты… ты сегодня отлично выглядишь, а Черин, между прочим, пришла со своим страшим братом…. — Почему ты хочешь уйти? — перебивает его Чимин. — Мы могли бы еще поговорить… — Да мне особо нечего больше сказать, — усмехается грустно Намджун. — Разве что… Знаешь, ты в самом начале сказал: «Жаль, что в итоге ни к чему это все не привело». Думаю, действительно, жаль. В том смысле, что оно… того не стоило… всех этих усилий, я имею в виду. А в моем случае всё в итоге ни к чему не привело, потому что никаких усилий и не было. И тоже, да, жаль.       Дверь позади хлопает. — Чимини! — раздается тонкий голосок Черин. — А я все жду, когда ты, наконец, ко мне подойдешь поздороваться.       Слышится стук ее каблучков, и Черин оказывается рядом: ее цепкие пальчики хватаются за рукав Чимина. — Ого, какой у тебя симпатичный собеседник, — щебечет она, смазано целуя Чимина в щеку. — Познакомишь? — Не стоит, — качает головой Намджун. — Я девушками не интересуюсь. До свидания, Пак Чимин. Приятно было снова тебя увидеть.       Он разворачивается и шагает к парковке. — Да что ж мне так не везет на мужиков-то, а? — начинает ныть Черин, стискивая в пальцах ткань рубашки Чимина. — Пойдем, я решила сегодня напиться…       Она тянет к двери в бар, но он не может сдвинуться с места и все смотрит туда, в сторону парковки, где шагающая фигура Намджуна все еще различима в сгущающейся темноте. — Знаешь, Черин… — говорит он негромко.       Но Черин продолжает визгливо ныть о том, что у самых лучших мужиков, по какой-то вселенской несправедливости, уже есть свои самые лучшие мужики, и Чимину приходится резко дернуть ее за руку, останавливаясь. — Иди одна, — говорит он твердо. — У меня на сегодня уже есть другие планы.       Чимин не знает, о чем ему думать, пока пересекает эту площадь до парковки, где у своего автомобиля стоит высокий Намджун. Хочется думать о высоких каблуках и кружащихся цветах в розовом ветре, но думается почему-то о том, что должны чувствовать взрослые, которые получают долгожданные подарки от Санта-Клауса спустя много лет, потому то подарок где-то затерялся в дороге. С каким чувством они должны вскрывать упаковочную коробку у этого подарка, замирая в волнении: а вдруг то, что там, испортилось или сломалось в процессе доставки? А еще вспоминается сопящий от обиды малыш, сидящий в своей маленькой спальне и выцарапывающий на бумаге свое первое письмо к Санта-Клаусу.       Эти строки стоят у Чимина перед глазами, и даже когда он уже подходит вплотную к Намджуну, они все еще медленно тают оптограммой как улыбка Чеширского кота в воздухе: «Дорогой Санта-Клаус! Сделай так, чтобы Ч… (зачеркнуто) девоч… (зачеркнуто) кто-нибудь меня любил всем сердцем, даже если я маленький и смешной. И я тоже буду за это любить его в ответ, обещаю!».       Чимин смаргивает остатки оптограммы и делает последний шаг, оказаваясь совсем близко к Намджуну. — Ты не мог бы пригласить меня что-нибудь выпить? — спрашивает он и улыбается.       И Намджун улыбается в ответ.