Слышу

Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Удары собственного сердца гулом отдаются в голове. Вокруг темно. — Джизас?.. — с надеждой зовёшь темноту, но оттуда никто не отвечает. Делаешь шаг, второй. Снова зовёшь по имени, в ответ — лишь гулкое эхо. Вспышка света ослепляет резко, лучи белого иерусалимского солнца сотней острых лезвий впиваются в глаза. Испуганно отшатываешься, крепко зажмурившись. Восторженные крики толпы, раздавшись сначала будто бы издалека, оглушительным грохотом обрушиваются на голову. С трудом разлепив веки и проморгавшись, замечаешь на пьедестале перед орущим скопищем народа знакомую фигуру. Он стоит, тепло улыбаясь каждому, раскинув руки в стороны, словно желая обнять толпу. Ты брезгливо морщишься, вглядываясь в лица, уже даже не пытаясь разглядеть в них искренность. …Ведь знаешь, что они даже близко не способны на ту любовь, о которой так вдохновенно щебечут, бросаясь в ноги Мессии. Настороженно хмуришь брови, внезапно заметив в их глазах неприкрытую насмешку и опасно вспыхнувший огонёк. Встревоженно переводишь взгляд на пьедестал. Безумец всё так же стоит с неизменной мягкой улыбкой на потрескавшихся от зноя губах и раскинутыми руками. Ты в ужасе отшатываешься, заметив, как за его спиной начинает вырастать крест. — Джизас! — истошно кричишь ему, срывая голос. Он не слышит. Толпа становится яростнее, сбивается в однородную массу, теперь больше походя на какое-то бесформенное порождение Преисподней, зловеще возвышается над пьедесталом, тянет к нему отвратительные щупальца. — ДЖИЗАС! — отчаянно орёшь, бросаясь к нему, но ноги не слушаются, и, рухнув на колени, ты рыдаешь. Б е з з в у ч н о. А он всё стоит, словно и не замечая ничего, и миролюбиво улыбается. Раз за разом пытаешься докричаться до блаженного, срывая глотку и давясь слезами, но тщетно. Толпа уже не поёт хвалу, толпа гремит дьявольским хохотом, с упоением наблюдая за тем, как тощее тело невидимой силой прибивает к кресту, а в руки и ноги один за другим впиваются острые гвозди. Толпа ведёт счёт, когда воздух рассекает свист ударов бича. Тридцать девятого удара ты не слышишь. В последний раз зовёшь его по имени, почему-то всё ещё надеясь. Но теперь даже ты сам н е с л ы ш и ш ь своего крика. Воцарившаяся на несколько секунд звенящая тишина тут же разрывается звуками ударов сердца. Но на этот раз стучит не твоё, — твоё колотится, как бешеное, норовя вот-вот раздробить к чертям рёбра. А удары становятся всё реже и реже, постепенно затихая и останавливаясь вместе с жизнью, затухающей в голубых глазах. Резко распахнув глаза, Брут рывком садится на кровати. Тело бьёт крупная дрожь, в глазах всё ещё мелькают образы из сна, в ушах невыносимо гудит. «тыубилменятыубилменятыубилменя…» Браслетник судорожно всхлипывает, пытаясь отдышаться, — горло словно сдавило удавкой, — и тут же оказывается пойман чьими-то крепкими руками и стиснут в бережных объятиях. На спину ложатся тёплые ладони, плавно оглаживая лопатки. Над ухом тихий шёпот повторяет что-то про безопасность. Чужие Родные ладони проходятся по дрожащей спине, успокаивая, лба трепетно касаются тёплые губы, а затем щетинистая щека уютно прижимается к брутовой макушке. — Всё хорошо, ч-ш-ш… Всё хо-ро-шо, Золотце, это просто сон, — шепчет Персей, не выпуская браслетника из кольца рук. Тот, вроде бы, начав успокаиваться, трогательно прижимается щекой к груди изгоя и благодарно утыкается носом в жилистую шею. *** Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Темнота обволакивает, накрывает с головой, наполняя нутро липким страхом. — Джизас?.. — как и ожидалось, ответа не следует. Привычно отшатнувшись от вспышки белого света, крепко зажмуриваешься. Ухо улавливает вдалеке восторженные крики толпы, которые в следующую секунду ожидаемо обрушиваются на голову грохотом. Мысленно посчитав до трёх, открываешь глаза, сразу же найдя взглядом фигуру на пьедестале. Кричишь ему заранее, пока толпа ещё не слиплась головами, становясь уродливым чудовищем. Орёшь до хрипоты, нещадно срывая голос, бросаешься к пьедесталу, но колени неумолимо слабеют. И ты снова остаёшься на земле, жалко сипя. Глаза заволакивают слёзы бессилия. Он не слышит. Уже, кажется, смирившись, зажмуриваешься и ждёшь свиста бича. Но вместо этого на спину ложится тёплая ладонь. — Я с л ы ш у.