Лесная дорога

Они были совсем разными. Даже странно было, что подружились: ничего, казалось, не способствовало этому. Лея: девочка, бледная, тонкая, с большими горячими глазами. Она была слегка своенравна, слегка своевольна, слегка сентиментальна. Под ее очаровательной хрупкостью, впрочем, таилось что-то яростное, надрывное, полное каких-то порывов, которые она не умела применить или сдержать. Иногда она закатывала грандиозные скандалы — на все поместье — а она была единственной господской дочкой, случившейся после пятнадцати лет бездетного герцогского брака. Все ей потакали и вспышек гнева ее боялись. Надо сказать, что, к ее чести, она никогда не плакала о платьях, куклах, подружках, но вид какой-нибудь старухи нищенки или просто теленка со скорбными глазами мог выбить ее из колеи на несколько дней. Люк: мальчик, крепкий, веселый, добрый, всегда и со всеми свой. Он не чурался никакой работы, всем помогал, просто потому что мог, играл иногда на дудочке легкие мотивы. Впрочем, за его легкостью виделось иногда что-то зловещее, казалось, что, когда вырастет, на расправу он тоже будет также спор, как сейчас скор на шутку. Вместе с этим, людей и явления видел он очень ясно, и много умел понять из того, что понимать ему было рано. Он был младшим конюхом. Они бы, верно, не сошлись бы, несмотря на день рождения в один день, если бы не случай. Ее котенок залез на дерево. Люк бросился помогать, достал беглеца, спустил герцогской дочке. Она была недовольна и сказала строго: — Он ведь туда за гнездом полез! Хотел птенцов передушить. И указала на крону дерева, где и правда покачивалось круглое гнездо. Глаза у котенка были как плошки. Люк почесал расцарапанную руку и сказал: — Ну не долез же. — Долезет, — с каким-то отчаянием сказала Лея, — Вырастет и долезет. — Не долезет. Сейчас он легкий, но слабый. А потом вырастет и станет толстый, и до вершины ему не добраться. Казалось, это должно было ее успокоить, но она почему-то его толкнула. А он толкнул ее. Просто, случайно — он привык возиться с мальчишками, он никогда и пальцем не трогал девочек, но забыл ненадолго, что она девочка — девочки его не толкали. Она упала. Он бросился ее поднимать. Она схватила его за ухо и попробовала открутить. На этот раз Люк вспомнил, что перед ним — девочка, и ограничился тем, что просто помотал головой, но острые тонкие ногти вцепились и держали его крепко. Их разняла гувернантка Леи. Люка сдала проходящей мимо — так случается — тете Беру. Ох, и попало же Люку по итогу! Дядя отодрал его и поставил в угол. Люк не спорил — он чувствовал дядину правоту. Подраться, пусть и наполовину, с девчонкой! С дочкой герцога в крахмальном переднике и кружевных чулках! Ему было очень стыдно. Лею отнесли со всеми предосторожностями в герцогский дом. Котенка обернули в белую рубашку и торжественно понесли вслед за хозяйкой. Мама прочитала ей лекцию о том, как подобает себя вести настоящей леди. Гувернантка стояла рядом и кивала головой к каждому слову герцогини. Лея рассеянно смотрела на них, думая о том, что ее чуть не побил мальчишка, который достал ее котенка с дерева. Чуть не плакала от разочарования и злости на себя. Добрая герцогиня Бреха, увидев такое раскаяние, растрогалась и велела выдать Лее розетку варенья. Лея — обожала это варенье, но ни ложки не съела — принесла мальчику, стоящему в углу. Это было начало великой дружбы. И не менее великой любви. Ей снились сны, сны про черного человека в черной комнате. Он играл на дудочке и потворствовал всем ее прихотям. Ее отец и его дядя помнили, что однажды их обоих принес старый отец Кеноби, но сначала помалкивали об этом, а потом стали и сами забывать. Люк ходил за ней хвостом: сначала его гоняли, а потом перестали. Они собирали грибы в перелеске (никогда, никак, ни ногой, ни шапкой не касайся болот — учил отец Кеноби), пропадали на конюшне, пробуя подружиться с лошадьми, плавали в реке, ловили ежей. Она загадывала — он воплощал. Ходил за ней хвостом, тенью — до тех пор, пока она не переходила границу в своих словах или поступках. Тогда он просто отворачивался и не шел. Некоторое время она шла вперед одна, потом бегом возвращалась к нему, заглядывала снизу вверх в его глаза, трогала нежно за руки, просила простить Да, это была великая дружба. И не менее великая любовь. Жаль только, что испытания ей были отмеряны как для самой горькой дружбы и для самой страшной любви.