Смерть, которая опоздала

…Он бывает маленьким и робким, как мотылёк, но стоит его раздразнить – он становится сильным, он вырастает выше деревьев... И тогда от него нет спасения.

Меня называли Смертью, Стоящей за Левым Плечом, и не было звания почетнее этого. Немногие в клане носили его – и еще меньше было тех, кто понимал, что на самом деле оно означает. Мы были телохранителями Владык, телохранителями членов главной семьи – не всех, лишь избранных. Многим полагаются телохранители, не нужно даже принадлежать к главной семье, чтобы иметь это право, но лишь у избранных стоит за плечом Смерть. На протяжении истории ордена таких насчитывался едва ли десяток. И редко, очень редко их было больше двух одновременно. Нас было трое. Мы хранили членов главной семьи и несли смерть тем, кто желал им зла, – и тем, кому желали зла они. Тем, кому не посчастливилось вызвать их гнев. Смерть за Плечом – особое звание. Его непросто было добиться… Не всем, далеко не всем удавалось стать Смертью, это было сложно – и невероятно почетно, и как же я радовался, получив его. Но… Всем известно: смысл жизни и служения телохранителя – защита господина, долг велит защищать его везде и всегда, в любой час ночи и дня, в любом месте и при любых обстоятельствах, а если не получается защитить – умереть вместо. Этому нас учат с детства, с этим мы растем и взрослеем. Таков наш выбор и наше служение, таков путь и завет. Настало время – и я исполнил его. В должный час я вышел вперед и умер. Умер во имя господина и вместо него – и проклят теперь навеки, и нет мне прощения. Ибо нет прощенья клятвопреступникам, а я нарушил и заветы, и долг.

***

В тот день все было как обычно – ну, почти. Мы сняли лагерь рано, чтобы успеть достичь Облачных Глубин еще до полудня. Господин гордился поручением отца-Владыки и торопился исполнить его. Владыке в конце концов надоело терпеть и ждать, он решил, что настало наконец время объяснить непристойно зарвавшимся главам орденов, кто на самом деле владеет Поднебесной. В мире лишь пять великих кланов, но далеко не все они достойны этого имени. Слишком многие живут, глядя назад, не понимая и не сознавая, что мир меняется. Не видя и не желая видеть, что мир уже изменился и скоро в нем не останется места для пяти великих кланов. Кланов может быть сколько угодно, но… у всех них может быть лишь один Владыка. Средь бесчисленных кланов, населявших Поднебесную, великих и малых, как и было предсказано, появился величайший – впитав в себя многие иные, родившись из них и сделав их своей частью, как пустыня принимает в себя бесчисленные песчинки, как капли воды сливаются в море, как камни образуют гору, а кирпичи – здание храма. Цишань Вэнь милосерден и добр, он готов принять к себе любого, ибо солнце равно светит всем и не делает различия между великим и малым. Солнце ласково и щедро – но безжалостно к непокорным, и для них обращается карающим пламенем. Тем, кто упорно не желает понять очевидного, суждено сгореть в огне, ибо невозможно вырастить зерно, не расчистив перед тем пашню. В мире нет места скверне, хотя порой приходится терпеть ее присутствие. Но всякому терпению приходит конец. Правда, и среди Вэней, особенно тех, кто не входил в главную семью, не нес в себе хоть капли солнечного пламени, тех, чья кровь не была приправлена золотом Вэней, единственным истинным золотом, имеющим значение и цену, гуляли смутные шепотки о том, что, мол, амбиции Владыки растут быстрее, чем бамбук после дождя, и желания его все страннее и дерзче, и воле своей он уже вовсе не видит ни границ, ни пределов… Даже Вэнь Сюй, помнится, под горячую руку и чашу вина порой повторял что-то подобное… Но это сдуру. Сгоряча и с досады! А эти… болтуны… Многие из них – не Вэни… не урожденные Вэни… но все равно. Как они не понимают, как не могут понять – это же так просто… так очевидно! Собравшись под одной рукой, Поднебесная должна стать великой – без племен, без орденов, – единой, непобедимой, могучей. Это единственный путь и единственное достойное стремление. Впрочем, они, конечно, поймут. Рано или поздно. Как уже поняли многие кланы – а скоро поймут и остальные. Поймут и покорятся. А кто не захочет… Что ж, солнце равно светит каждому и пламени его хватит на всех. Кланам Поднебесной пришло время склониться перед лицом Владыки – или исчезнуть с лица земли. И Вэнь Сюю выпала честь нести слово Владыки и его волю. Долгие годы мелкие кланы ручьями в море вливались в Цишань Вэнь, пора и великим последовать их примеру. Лани должны были стать первыми. Высокомерие их наконец истощило терпение Владыки. Слишком долго они игнорировали его и его желания. Слишком много понимали о себе. И кому, как не наследнику, правой руке Владыки, уместно было призвать их к ответу? Господин гордился доверием отца – а мы, все, до последнего воина, гордились тем, что нам выпала честь сопровождать его, быть рядом, присутствовать при бессмертном моменте, видеть начало великого правления, начало новой эпохи, эпохи Великой империи под властью Цишань Вэнь – и Владыки Жоханя. Господин с утра был вдохновен и светел, глаза его горели нетерпением и восторгом. Накануне весь день он пребывал в приподнятом настроении, шутил и смеялся с адептами, говорил о величии Цишань Вэнь и прекрасном будущем, которое ждет Поднебесную под властью ордена, под рукою Владыки... Помню, как мы приблизились к воротам и, как положено, объявили о себе, но ни глава клана, ни наследник, ни первый советник не вышли приветствовать господина, как подобает. Лишь адепты у ворот, даже не дав себе труда как следует поклониться, попросили подождать, пока главу не известят о визите. Господин рассмеялся. Я боялся гнева, но господин рассмеялся и сказал: «Мы спешим, но я готов подождать, пока глава Лань выйдет и исполнит долг хозяина. Не ради меня – но ради Владыки Цишань Вэнь, ибо нынче я лишь голос его и слово. А к Владыке следует проявлять почтение». И стал ждать. Время тянулось медленно, но господин не проявлял нетерпения – и, глядя на него, мы тоже сдерживали негодование и гнев. Некоторое время спустя появились адепты – не те, что ушли с поручением, другие, – и объявили, что глава Лань затворился для уединенной медитации, наследник Лань отсутствует по делам, а их дядя в данный момент возглавляет совет клана, так что Гусу Лань почтительно приносит адептам Цишань Вэнь извинения и смиренно просит войти и обождать, как подобает. Помню, как сверкнули глаза господина при этих словах и пламя, горевшее в них, на миг стало темным. Испокон веков Лани были хитры и изощренны в речах – соблюдая букву, неизменно ловко искажали дух, так ловко, что и не подкопаешься. Но глаза господина просветлели вновь. «Что ж… мы войдем, – сказал он. – Мы войдем и снова попросим главу Лань выйти к нам». И мы вошли, и прошли внутрь, по узкой тропе, по крутым ступеням, по белым дорожкам меж белых стен, среди деревьев, усыпанных белыми цветами, под журчание водных струй и шелест листьев. Говорят, Облачные Глубины круглый год полнятся музыкой и птичьим пением, но музыки не было – возможно, в этот час просто никто не упражнялся и не медитировал... или они не желали раскрывать перед нами свои мелодии? – и птицы отчего-то тоже не возвышали голосов и не показывались на глаза. Но листья и вода шумели по-прежнему. Мы привыкли к ропоту вулканов и шепоту пламени, вода звучит иначе… и листья в садах Безночного города и на его окраинах шелестят по-другому – суше, жестче. Неважно. Владыка добр и справедлив, каждому найдется место под его рукой. Если подчиняешься в главном – в остальном можешь жить как хочешь. Адепт остановился среди просторной площади, окруженной легкими зданиями, и пригласил нас в галерею, бормоча что-то об ожидании и чае, но господин отказался пройти внутрь. «Вэнь Сюй нынче – голос Владыки, я не приму чай иначе как из рук равного мне, – сказал он. – Я буду ждать здесь, под открытым небом, не скрываясь ни от глаз людей, ни от лика солнца, – пока Гусу Лань не исполнит долга гостеприимства». Он стоял там, и мы стояли вокруг него – воины и адепты в отороченных черным алых дорожных одеждах и господин в одеяниях наследника, и алое с черным ярким пятном выделялось на белом гравии, словно посреди площади зачем-то разожгли костер, и господин в окружении воинов, в густо затканном алым белом чаошане казался сердцем этого костра, центральным лепестком, самым горячим, самым чистым, ослепительно белым среди алого и золотого… Мы ждали, и солнце, сияя, медленно двигалось по небу, но ни глава Лань, ни старейшины не вышли к нам. Возможно, адепты Гусу Лань говорили правду. Возможно, глава Лань действительно был в медитации. Медитации заклинателей его уровня в самом деле нельзя прерывать без крайней на то необходимости, ибо последствия для здоровья и самой жизни непредсказуемы. Возможно, наследник Лань действительно в тот момент путешествовал – он часто покидал резиденцию, уходя порой даже за границы Гусу. Возможно, мы действительно пришли во время совета, и прервать его было немыслимо… В конце концов, это не имеет никакого значения. Господин, замерший посреди площади, словно статуя, устремив невидящие глаза к небу, вдруг рассмеялся и мы, все как один, вздрогнули – так неожиданно и резко прозвучал в царящей вокруг тишине его смех. – Мы ждали довольно, – сказал он. – Солнце уже высоко – и оно краснеет… за вас – и за нас. Он искривил губы, глядя на застывших в отдалении адептов Гусу Лань, не смевших уйти, – то ли из вежливости, то ли не желая оставлять нас без присмотра посреди резиденции. – Возможно, они не поняли господина, – осмелился заметить кто-то из наших, кажется, начальник отряда, и господин рассмеялся снова. – Ты прав. Я объясню им. Объясню так, что поймут все.

***

Случалось ли вам видеть, как разгорается огонь? Как трудно порой бывает разжечь его, высечь искру и уронить ее на заботливо подготовленную растопку. Как трудно запалить и еще труднее – сберечь хрупкий огонек, искру, дитя, росток, побег пламени. Как, трепещущий и пугливый, он жалобно и робко льнет к дровам, в любой миг готовый исчезнуть в струйке синеватого дыма. Как нежно он обвивает ветви… а потом, всегда неожиданно и внезапно, – вспыхивает, пахнув невыносимым жаром, опалив неосторожному волосы, ресницы, одежды – и с победным гулом взлетает к небесам, и устремляется дальше, дальше, захватывая все, до чего может дотянуться, побеждая, покоряя, летя вперед со свирепым восторженным ревом… Сжигая все на своем пути – включая создателя. Таковы Вэни. Такова наша кровь. Такова плата, что испокон веков платим мы за силу. К этому мы шли много лет, совершенствуя себя, жертвуя многим, – и теперь потомки пожинают плоды трудов предков. Пламя терпеливо и умеет ждать… беззвучно, незримо, надежно и незаметно скрываясь в углях. Или под слоем камня, как вулканы. Вулканы никогда не спят, говорят в Цишани. Даже те, что кажутся мертвыми и застывшими, – если прислушаться хорошенько, слышно, как под толщей камня дышит и ворочается во сне тяжкое пламя. Вэни приручили пламя и покорили его – так считают невежды. Мы не спорим. Мы и в самом деле обручены с пламенем, с самого рождения и до смерти, и до и после них. Из пламени вышли и в пламя вернемся. Пламя терпеливо. Оно умеет ждать. У каждого клана – свой путь. Мы издавна враждовали с мясниками Цинхэ – потому что слишком на них похожи. Их боятся – и жалеют. Да, умирать молодыми от искажения ци – не мед. Они избрали своей подругой ярость – и живут с ней, черпая из нее свою силу, владея и отдаваясь, любя и ненавидя, и, предавшись ей слишком полно, в конце концов оказываются не в силах сдержать. Мы избрали пламя. У нас, кажется, получается лучше. А может, мы лучше старались. Или с пламенем легче. Но иногда… Пламя – ревнивая любовница. Прирученный зверь, выросший на твоих руках, может быть ласков и покорен, но, как и женщину, его нужно держать в узде. Он умеет казаться безобидным и слабым, но приходит час… Из всех стихий самая прекрасная, самая могучая, самая волшебная, самая страшная – пламя. Мы растим его в своей крови, радуемся, когда слышим первые движения, празднуем пробуждение пламени – и с детства учимся обуздывать его. Мы покорили пламя – и заплатили за силу невозможностью отдаться ей полностью. Изведать прекраснейшее из удовольствий, доступное на земле и небесах…

***

Мы росли вместе. С раннего детства, сколько себя помню, он всегда был рядом и немного в стороне – красивый, чуть странный мальчик с нежным задумчивым лицом и глубокими, словно бархатными глазами. Мы были в родстве. Кровь, текшая в наших жилах, была общей, мы называли прадедом одного человека. Я тоже принадлежал к главной семье, хотя и к боковой ветви, а Сюй… Сюй был сыном Владыки. Старшим сыном. Мы были братьями в третьем колене, но сильнее крови связывало нас… Мы вместе росли, вместе учились и играли. Вместе воровали в садах персики, хурму и гранаты, вместе вгрызались, обливаясь соком, в наполненные светом и теплом солнца плоды, деля самые лучшие на двоих… как после делили вино, а порой, еще позже, – и женщин. Вместе тренировались на площадках Знойного дворца и за его пределами, вместе будили пламя и осваивали талисманы. Сюй был чуть младше и много способнее, но почему-то выделял меня среди дюжины таких же родичей, росших вместе с нами в Знойном дворце, а я… я боготворил его. Он был лучше всех, прекраснее, изящнее, способнее. С самого детства он превосходил и сверстников, и тех, кто старше, – и в науках, и в бою, и во владении пламенем. За это его хвалили наставники, за это им гордился отец. А я… я любил его за другое. Его задумчивый взгляд, его лицо, когда он словно исчезал куда-то, видя загадочное и недоступное… Но лучше всего была его улыбка. Когда Вэнь Сюй улыбался… словно далекий огонек возникал среди темной ночи, даря покой и надежду. Улыбка его рождалась не на губах – она шла от сердца, озаряла лицо, отражалась в глазах, и когда он, улыбаясь, смотрел на тебя – ты словно оказывался у горящего костра или очага в родном доме, друзья и родичи окружали тебя, и не было в мире места тьме и злу. И чем старше он становился, тем светлее была его улыбка. Словно солнце выходило из-за туч, освещая мир и преображая его. Я боялся, что, сформировав ядро и получив меч, он отдалится, но он продолжал встречаться со мной, как прежде, тренироваться, работать в библиотеке и мастерских. Мне было пятнадцать, когда я принес ему клятву – втайне, наедине. Я клялся служить ему вечно – не как сыну Владыки, будущему наследнику, господину и возможному главе – как другу и брату. И он принял мою клятву. И улыбнулся мне. Я знал – нити, что связали нас в тот день, не под силу разорвать самой смерти. Даже пламя бессильно уничтожить нашу связь – и пламенем поклялся я ему под ликом солнца. И пламя приняло мою кровь и мои слова, и солнце стало нам свидетелем. Помню, как он стоял у костра, озаренный солнцем и сам – словно солнце, и улыбался мне. И я знал, что он понимает – я бы сделал это и без клятвы. Клятва – лишь способ объявить о моих чувствах всему миру. Сюй всегда все понимал без слов. Понимал правильно. И я знал, без слов и объяснений, что и он чувствует то же самое. И он знал, что я знаю. И солнце в небесах улыбалось, глядя на нас. Я поклялся идти за ним хоть в Диюй, хоть в Гуйсюй – и он принял мою клятву. С того дня мы не расставались дольше чем на несколько часов. Я повсюду следовал за ним, был рядом и на пиру, и на охоте, в часы трудов и редкие мгновенья досуга. Я называл его сюнчжан, а он меня Хоан-гэ, и нам плевать было, кто и что об этом думает и говорит, а Владыка не говорил ничего. Куда бы он ни шел – я следовал за ним. Я был рядом, когда его признали наследником, и пред ликом солнца и духами предков он принял из рук Владыки пряжку с солнцем, и цзяньи, густо затканный алым, цзяньи наследника, с легким шелестом окутал его плечи. Помню, как он вышел на крыльцо храма, чтобы предстать перед кланом, и клан приветствовал его ликующими криками, а он стоял на ступенях, в новом цзяньи, словно окутанный пламенем, наследник ордена и клана, второй после Владыки, и солнце на пряжке наследника сияло ярче, чем то, что в небесах, но ярче солнца сияли его глаза – и мои, уверен, им не уступали. Я по-прежнему был с ним рядом, стоял за его плечом, практиковался на мечах и копьях, стрелял из лука и рисовал талисманы, наливал чай и вино, расправлял волосы и одежды перед выходом к людям. И когда предложили стать его телохранителем – не удивился. В других кланах любят болтать про железную руку Владыки, про жестокие нравы, царящие в Цишань Вэнь. Но Владыка всего лишь справедлив. Он суров только к непокорным, к тем, кто искренне предан ордену и клану, он милосерден и добр. В других орденах, я знаю, телохранителей назначают. Да, долг любого адепта, любого воина, последнего слуги – умереть за главу и наследника, но телохранителей – назначают. У Вэней защита главной семьи – тоже долг, и каждый сделает это с радостью. Но, в отличие от других кланов, телохранителями членов главной семьи становятся добровольно – каждого спрашивают о согласии и каждый вправе отказаться – и не понести наказания. Ибо лишь то служение искренно и достойно, что осознанно и добровольно, и идет от сердца. Иначе грош ему цена. Я согласился сразу – на мой взгляд, это было очевидно и не предполагало вопросов. Но обычай требовал спросить, и меня спросили, и я ответил. С тех пор мы не расставались вовсе. Я стоял у дверей кабинета и за его сиденьем, я следовал за ним на охоте и в бою, и в тот день, когда он вошел к невесте, я стоял за дверями его спальни. Время шло. Я закрывал его от врагов и нечисти, отбивал устремленные в него клинки и копья. Я пробовал его пищу и руками ловил для него стрелы. Я прикрывал его своим плащом на привалах и до утра поддерживал огонь, я стерег его сон и первым являлся на зов, а чаще – был рядом без всякого зова. Время шло. Мы росли и мужали, и с каждой луной росла его сила, но, в отличие от луны, не убывала, напротив. И наконец наступил день, когда господин, вслед за отцом, миновал рубеж. Я помню, с какой гордостью и радостью смотрел на него Владыка – и как глаза господина горели в ответ, горели новым светом, горели золотым и алым, наполненные пламенем, солнечным пламенем, тем, что течет в жилах каждого сына клана, но лишь немногие способны овладеть им настолько, приблизившись к совершенству, к бессмертию, к солнцу. Вэнь Сюй достиг рубежа рано и обещал со временем достичь бессмертия, сравнявшись с отцом. Достойный сын, достойный наследник, гордость клана и его светоч. Владеющий пламенем. Тем, кто стал повелителем пламени, положен особый телохранитель. Я ждал нового вопроса – но его не было. А потом… Когда я узнал, что в клане выбирают Смерть для Вэнь Сюя, я сперва решил, что ослышался. Не понял. Не может же быть… Но слухи подтвердились – Владыка объявил, что наследник Вэнь оказался достоин своей крови, преодолел рубеж и отныне повелевает пламенем, предки смотрят на него с гордостью, те же, кто желает стать его Смертью, могут испросить аудиенции Владыки, дабы он принял решение. Повелителей пламени всегда было мало, лишь лучшие способны достичь этого рубежа. Ими восхищаются и гордятся, их ценят в клане – и им единственным положена Смерть За Плечом. Ибо они служат клану – а Смерть служит им. Вэнь Сюй стал повелителем пламени, и ему полагалась Смерть. Смерть за Левым Плечом. Но ко мне не пришли с вопросом. Я был с ним рядом – всегда, я первым узнал, что он достиг рубежа, и первым разделил его радость… Но ко мне не пришли. Сперва я воспринял это как обиду, почти оскорбление, потом решил – Владыка мудр, он читает в сердцах и душах, знает мысли и силы каждого… Если Владыка счел меня недостойным… А потом понял. Владыка добр. Он видел, как мы росли, знает о нашей дружбе и нашей близости, он много лет видит нас рядом – и не желает облекать сына брата таким долгом. Владыка молчит, боясь, что, услышав вопрос из его уст, я не смогу, не посмею отказаться. А я… Не было ничего, чего я хотел бы больше! Даже не хотел – это просто было естественно и правильно, как восход солнца на востоке, как приход весны и на смену ему лета. Как течение воды и падение камней. Камни не падают вверх и воды не поднимаются по склонам. Разве не служил я ему все эти годы, разве не поклялся быть рядом, до конца и после? Я лишь подумал – возможно, таково было желание Сюя? Если так – я подчинился бы ему, без сомнений и сожалений, как все эти годы подчинялся его желаниям. Разве смел я противиться ему? Но когда я спросил – а я набрался дерзости и спросил, я считал, наша близость дает мне такое право… и я должен был знать точно! – Сюй удивился и сказал лишь: «Ничего в жизни не хотел бы я больше. Я и не мечтал об иной Смерти». И этого было довольно. Я преклонил колени перед Владыкой и не послушался, когда он велел подняться. Впервые в жизни ослушался приказа, впервые не исполнил его желания. Стоя на коленях, изложил свою просьбу и смиренно ждал. Владыка молчал долго, а потом поднялся и сошел ко мне. Постоял рядом, так близко, что я чувствовал плавное течение его силы, жар наполняющего его пламени. Ощущал взгляд алых глаз, тяжело лежащий на моем затылке, но не поднимал головы. Алый подол у моих колен шевельнулся, Владыка вздохнул. Я ждал чего угодно – удара, приказа поднять голову – и пощечины, острых когтей, впившихся в горло… Призыва стражи и повеления наказать за дерзость. Но Владыка просто негромко спросил: – Ты знаешь, о чем просишь? Не такой глупый вопрос, как могло показаться. Об этом не принято говорить, и свитки, что хранились в библиотеке, об этом не упоминали. Но я рос рядом с Сюем. Мы читали одни книги, и говорили о многом – обо всем. Для Вэнь Сюя в Знойном дворце было мало запретных мест и запретных свитков, и, в отличие от Чао, он любил читать и жадно стремился к новым знаниям – почти так же жадно, как к совершенству. Так что я знал. Знал – и на коленях просил права стать его Смертью. Владыка спросил снова: – Ты знаешь, что это означает? Знал ли я? О да. Я знал. Вэни – дети солнца, несущие в крови его пламя, и, как прирученный зверь, пламя послушно служит им. Повелители пламени нужны клану, клан гордится ими, заботится о них и защищает, клан дарует им Смерть, Смерть За Левым Плечом. Никто и никогда не причинит вреда сыну клана. Тому, кому покорилось пламя. Пламя многолико и прекрасно. Нет под солнцем и луной силы величественнее и яростнее. Пламя неудержимо и требовательно, сила его упоительна и пьяняща. Веселое, вкрадчивое, страстное, оно дарит силу и поет, оно зовет и манит, увлекает за собой, лишая сна, покоя и разума, и трудно противостоять ему. Пламя ревниво к своим адептам. Ревнивее жены, ревнивее господина, ревнивее отца и богов. Те, кто слушает его голос слишком усердно, кто поддается сладкому зову, кто не находит в себе воли держать силу в узде… Пламя глухо к мольбе и беспощадно к слабым. Зверь порою выходит из повиновения. Чем больше дано – тем больше спросится. Река может нести лодку – а может ее опрокинуть. Смерть За Плечом защищает господина – от любой беды, от любой угрозы. И если он утратил власть над пламенем, если сам стал угрозой – Смерть сослужит ему последнюю службу, защитив от него клан. Не позволив уничтожить то, что дорого больше жизни. Ибо клан превыше всего. – Знаешь – и все же просишь алые рукава? Да. Я знал – и просил. И готов был чем угодно заплатить за это право. Много лет назад я поклялся следовать за Сюем. Единственное, что остановило бы меня – его нежелание. А он его не высказал, наоборот. Наши желания снова совпали, как совпадали они все эти годы. Мог ли я не покориться ему? Мог ли нарушить его волю? Сюй хотел этого – и ничто не могло остановить меня. – Ты хорошо подумал? Целую ночь этот недостойный думал, мог бы ответить я, но промолчал, ибо это было бы ложью. Я думал над этим всю жизнь, сам не понимая и не сознавая того. Сюй верил мне, с детских лет он доверял мне во всем и полагался на меня – мог ли я обмануть его веру? Владыка снова вздохнул. – Не такого жребия желал я тебе, но, если ты не хочешь иного… Владыка великодушен и милостив. Желание мое исполнилось, и несколько дней спустя я снова опустился на колени, теперь перед Сюем, протягивая ему меч, – и он принял его из моих рук и вернул, и велел встать, и взяв из рук адепта цзяньи, накинул на мои плечи. И, улыбаясь, смотрел на меня, и глаза его снова сияли, как солнце, как звезды. А я смотрел на него – на друга, на брата, на господина, вновь доказавший желание и право служить ему, словом и делом, щитом и мечом, в жизни и смерти, и после них. И смотрели на нас Владыка, и стоявшие по обе руки его Вэнь Чжулю и Вэнь Хэндин – без улыбки, серьезно, но во взглядах их мне чудилось одобрение. Рукава этих двоих были алыми, целиком – как и мои. Теперь нас было трое. Владыка вздохнул – коротко, еле слышно, но Вэнь Хэндин кивнул, и, повторяя его кивок, кивнул Владыка…

***

Пламя терпеливо и умеет ждать… Вэнь Сюй рассмеялся – незнакомым высоким смехом, глаза его вспыхнули золотым и алым. Он смотрел на солнце – и не щурился. И, объятые посреди жаркого дня могильным холодом, смотрели на него мы с тунлуном, не в силах осознать случившееся. Вэнь Сюй, сильнейший из заклинателей, лучший из клана Вэнь, светоч его и гордость… – Выведите всех, я буду говорить! – сказал господин и стал вдруг удивительно похож на брата. – Пусть каждый услышит волю Владыки! Даже тогда я не поверил. Не мог поверить. Вэнь Сюй, самый разумный и светлый, самый сдержанный и терпеливый, лучший из всех. Светоч клана Вэнь… я мог ждать такого от Вэнь Чао, многие ждали такого от Вэнь Чао – тому никогда не давалось пламя и с этим, кажется, в конце концов смирились все, даже Владыка, души не чаявший в младшем сыне. Но Сюй… гордость клана Вэнь – и Владыки. Надежда и опора. Сюй, всегда уверенный и ответственный, выдержанный и осторожный… Даже смерть первенца, даже смерть жены он пережил, не утратив света. Лучший во всем, умевший управлять силой, как никто, с детства владевший ей лучше всех… Вэнь Сюй, верный заветам, хладнокровный и умеренный, из всех возможных решений выбиравший самое милосердное, всегда пресекавший излишнюю жестокость – даже порой нужную. Умевший укрощать безумные порывы брата, а порой и отца… Я знал его лучше всех в клане, лучше учителей, лучше отца, лучше брата. Это со мной он делился сомнениями, которых не мог доверить никому. Мне выплескивал боль, которой ни с кем иным не мог поделиться. На моей груди рыдал – тот единственный раз, когда я видел его слезы, – не в силах избыть боль, когда Жуюй… Да Сюй последний, кто поддастся пламени! Он лучше всех владеет им, его всегда ставили в пример – его пламя было сильно, но всегда послушно ему – как никому в клане. Нет, это невозможно. Он просто… хочет напугать их? Пытается произвести впечатление. Хочет заставить покориться малой кровью! Война – путь обмана. Сюй умеет, он с детства учился этому и предпочитал именно такой путь! – Факелы! Приготовьте факелы! И выводите адептов! Живо! Адепты переглянулись, и тунлун, взглядом подозвав пару старших, приказал со значением: – Слышали, что сказал господин? Чего вы ждете? Выводите адептов! – и обернулся ко мне. Я шагнул вперед. Миг настал – и пути назад не было. Ради этого мига нас растят. Ради этого мига мы ходим за левым плечом. Это наш долг и завет, наша судьба и наш путь. Мы не выбирали крови и клана – но Смерть может выбрать свою судьбу. Я выбрал. Много лет назад я выбрал, и время пришло. Я шагнул вперед. Я промедлил лишь миг – тот единственный миг, которого нет важнее, бесконечный миг, который решает все. Бесценный – потому что у него нет и не может быть цены. Я промедлил. Я взглянул в его глаза, наполненные багрянцем и золотом, – и промедлил. Миг все длился, длился, длился, длился бесконечно – но я не успел. Когда я шагнул вперед… Сюй улыбнулся мне, и я застыл. Я стоял в лучах его улыбки, как в детстве, и тонул в его глазах – бездонных, темных, алых и золотых, наполненных пламенем, живым, ярким, яростным, безжалостным, всепожирающим пламенем. Пламенем Вэней. Стоял, глядя, как пламя, живущее в каждом из нас, разгорается все жарче, заполняя его без остатка, как Сюй, старый добрый Сюй, Сюй-сюн, мой сюнчжан, мой друг, мой брат, мой господин, добрый Сюй, светлый Сюй, милосердный Сюй становится солнцем. Как светоч обращается в пожирающее пламя. А потом Сюй сам шагнул вперед. Говорят, уйдя в пламя, все забывают. Говорят, ушедшие не узнают даже самых близких. Сюй узнал меня. Он смотрел на меня, как смотрел в детстве, в юности. Как смотрел, получив меч и гуань, как смотрел на охоте, завалив того безумного яо, полумедведя-полукабана. Как смотрел, победив во всех схватках в День равноденствия… став наследником… укротив свой первый пожар… зачав сына. Только сейчас в нем еще была свобода. И сила… и красота. Безумная, неземная красота. Словно он действительно стал небожителем, чей облик прекрасен настолько, что жалкий человеческий взор не в силах выносить его. Неземное сияние исходило от него, и на миг я, кажется, закрыл глаза – но продолжал видеть. Никогда он не был прекраснее. Он узнал меня… и назвал по имени. – Хо-гэ, – сказал он. – О Хоан-гэ. Вэнь Хоан, Хо-гэ, друг мой и брат, Смерть моя и опора… Смотри – я стал драконом. Я – повелитель пламени! Оно покорно мне. Целиком. Мы идиоты, Хо-гэ. Зачем мы боимся его? Зачем всю жизнь сражаемся с ним? Оно прекрасно! Оно очищающе! Оно… нас с детства пугали его силой, его властью. Не отдавайся ему, не переходи за грань… – Господин, – выдохнул я, едва шевеля непокорными губами, а может, мне только показалось. – Господин мой… – А здесь не страшно! Здесь… изумительно, Хо-гэ! Мы просто не понимали. Никто не понимает, пока... Лишь войдя в воду, можно оценить глубину, лишь отдавшись пламени, познаешь его истинную силу. Пламя – вот что нужно этому миру! Очистительное пламя! Дарящее жизнь и вечность. Прекрасное, изумительное, победное пламя! Многоликое, сжигающее, яростное! Пламя! Великое пламя, светлое пламя! Пламя! Мир должен обратиться в пламя! Вот что мы должны сделать! Принести его Поднебесной, дать ей увидеть его и познать. Вот наше призвание, наш жребий, наш долг. Весь мир, от морских глубин до вершин гор пусть охватит пламя – и тогда, только тогда этот мир станет совершенным. Вот воля небес! Вот высшая цель дао, вот начало и конец пути! Земля и небо, вода и металл – все обратится пламенем. Из пламени вышли и в пламя вернемся. О Хо-гэ! Как это прекрасно! Он обернулся к адептам. – Жгите же, жгите! Чего вы ждете? Подожгите все! Главный зал, башню, покои, библиотеку! Все! Пусть горит! Пусть пламя пребудет вечно! Не стойте у него на пути! Слушайте песню пламени! Смотрите в лицо пламени! Танцуйте с пламенем! Пламя в нашей крови, пламя в наших сердцах, в нашей ци – и сами мы – пламя! И вновь обратился ко мне. – Пламя прекрасно, Хо-гэ! О, как же оно прекрасно… – и рассмеялся. Я смотрел на него. Я должен был сейчас… меня столько готовили к этому часу. Когда глаза заклинателя наливаются золотом и багрянцем, когда взор утрачивает резкость… я тысячу раз повторял эти слова и готовился делать это движение… я мог совершить его из любого положения, в любой момент, во сне, раненым, вслепую – как угодно. Я смотрел на него – а он смеялся, смеялся, как смеялся в детстве. И смех его плыл над площадью, над белыми стенами, над деревьями, над домами, устремляясь вверх, вверх, к самому солнцу. Безжалостному солнцу, пламя которого Вэни несут в своей крови. Я обнажил меч и шагнул вперед. К нему. – Ах, как жаль, как жаль, что ты не видишь! Здесь так чудесно. Ты был со мной рядом – всегда. Как бы я хотел… Я поднял меч и он, улыбаясь, отвел голову, подставляя шею и грудь. А после провел кончиками пальцев по моей щеке, легко, почти невесомо. Трудно было ждать от него ласки нежнее… – Хоан-гэ. Мой прекрасный Хо-гэ… Мой верный Хо-гэ… – Рука соскользнула и упала на мое плечо – ласково, уверенно. Как тысячу раз до этого. – Ничего в жизни не хотел бы я больше… лишь чтобы ты был сейчас со мной и мог видеть. Лучший адепт клана, друг мой и брат. Мой Хо-гэ… Не отнимая руки, он дернул плечом, неожиданно, резко – и поднял левую руку. Мы стояли посреди площади, и небо смотрело на нас, и смотрели адепты двух кланов… Я даже не почувствовал боли. Я стоял, глядя на него, а он поднял руку – и рукав его, белый, густо отороченный языками пламени рукав стал, словно мой, – алым, алым по локоть… А в ладони билось сердце – алое, как огонь, мое сердце, и тонкие пальцы, что я сжимал так часто, что в ответ сжимали мою руку, хлопали по плечу, протягивали чашу с чаем и кисть, стрелы и флаконы со снадобьями, держали его, бережно и надежно, такие же алые, как сердце, как рукав, словно облитые жидким огнем, и курился над ними дымок, и сердце билось, пульсировало меж ними, как испуганный зверек, как пойманная птица… Он протягивал мне мое сердце, как до того сотни раз протягивал персик, гранат или хурму, мантоу или баоцзы, смотрел на меня – ласково, нежно, с любовью, и смеялся, смеялся. Ликующий смех плыл над Облачными Глубинами, над Гусу, над Поднебесной, поднимался все выше, к небу, к солнцу, и где-то там, на границе слуха, ему вторил смутный гул, словно пламя уже встало стеной, окружая нас. И на лице его было счастье, безмерное, невозможное, невыносимое счастье, упоение и восторг. – Пламя! – выкрикнул он, и торжествующий вопль взлетел к сияющим небесам, и облака окрасились розовым. – Да будет пламя! Я смотрел на него, понимая, что все кончено и надежды нет. Я предал господина, предал клан, предал свой долг, я нарушил завет и клятвы и проклят навеки. Нет и не будет мне прощения, ни в этом мире, ни в иных, никогда, до скончания времен. Никогда в этой жизни я не любил его сильнее. Он снова улыбнулся мне – ласково, как в детстве, – и сжал пальцы. И нестерпимый свет наконец померк.