Право на справедливость

— ... и не вздумай положить трубку, Рубинштейн. Ты меня знаешь, я пустыми обещаниями не разбрасываюсь. Если с Серёжей что-то случится, я буду убивать тебя долго и очень больно. Успеешь не только обоссаться и помолиться, — красивый бархатный мужской голос в трубке швырнул тело в холод, голова предательски закружилась, мышцы неожиданно ослабли, и он испугался, что рука непроизвольно выпустит трубку. И тогда за ним придёт Волк. А в стальную твердость его клыков доктор психологических наук Вениамин Самуилович Рубинштейн верил больше, чем в трехкомпонентность структуры человеческой психики. — Олег, Олежик, я не хотел! Я не знал, что этим закончится, — молчание в трубке пугало, а неотвратимость жестокой расплаты за ошибку выбивала из-под ног почву, напрочь обесценивая весь многолетний опыт психоанализа: как ни изворачивайся, как ни оправдывайся, поверит Волков, что это профессиональная ошибка или нет — исход один. Жить ему осталось недолго. — Олег, пожалуйста, поверь мне! Даже самый лучший специалист может ошибаться! — Ты долго меня морочил своими штучками. Потом сказал, что я должен уехать. Что это пойдёт ему на пользу. Серёже надо научиться жить самостоятельно, наша привязанность друг к другу ненормальна, наши отношения нездоровые, извращённые, ни к чему хорошему это не приведёт и что я сломаю ему жизнь и... — Послушай, послушайпослушайпослушай... Я был в этом уверен. До сих пор не понимаю, как... — До сих пор не понимаю, как я мог поверить тебе и согласиться на эту авантюру, — Волк не рычал, и это пугало больше всего. Рубинштейна не покидало ощущение предрешённости. — Серёже, действительно, стало лучше, — попробовал он, заранее зная, что неважно, поверит Волк или нет. Ему всё равно конец. — После твоего отъезда он потихоньку стал расширять круг общения. Посещать светские мероприятия, да просто разговаривать с людьми не о бизнесе! Это был серьёзный прорыв. — И тогда ты решил, что на верном пути, и для лучшего эффекта мне нужно умереть. Ты сказал, Сергей готов. К тому, чтобы освободиться от тяготивших его неправильных отношений. Тяготивших, твою мать! Ты убедил меня, что подсознательно, узнав о моей смерти, он получит облегчение, хотя сначала и будет страдать. Что неосознанно он давно хочет порвать нашу связь, но не решается из-за душевного благородства. «Миллионер, гений, тонкая натура и простой солдат — подумай, как это возможно?» — говорил ты. Я думал, сжимал зубы от боли и думал, старался осознать. И однажды поверил. Поверил, потому что никогда не понимал, что он нашёл во мне. А ты сознательно поддерживал, подогревал во мне эти сомнения. Золотой мальчик и я — примитивный, грубый — ему не ровня, как он может любить такого? Желать, вожделеть? Я бы не стал слушать такое ни от кого! Но ты когда-то помог нам. Был рядом долгие годы, и я поверил, что тебе действительно не безразлично, принял твои слова как слова близкого человека. Ты говорил: «Он привязан к тебе, как к старой ненужной вещи, которую не позволяет выбросить только совесть. Ни семьи, ни детей — на это ты обрекаешь Серёжу. Но со временем он станет тяготиться тобой всё сильней, стесняться вашей связи, он возненавидит тебя за собственную зацикленность, за собственную неудачную сублимацию мира в тебе. И тогда произойдёт катастрофа. Ты должен уйти. Он переживёт, сможет, он станет сильнее, этим ты спасёшь его». — Олег, остановись! Я не придумал ничего нового. Это известный, хорошо зарекомендовавший себя, хотя и очень болезненный метод. Эмоциональный шок, сильный стресс, который должен был вызвать у Серёжи новую ступень адаптивности. — Я слышал и читал эту хрень десятки раз! Ты просто завалил меня статьями на эту тему. И я согласился. Поверил в твои идиотские теории, купился на твои умные словечки, на авторитет. Никогда себе этого не прощу. Ты твердил мне, что всё идет по плану, а в это время Серёжа просто тихо сходил с ума от боли и одиночества! — Да. И я не замечал этого, — выдавил из себя Рубинштейн. Интуитивно чувствуя: стоит соврать — и конец будет ужасен. Эмоциональный шантаж — ему было стыдно, что он тогда применил его к Олегу, но иначе бы тот не ушёл. Тогда казалось, он поступает правильно. Он же и себя убедил, что действует в интересах пациента. Радовался — получилось! И не сразу понял, что происходит, а когда понял, было поздно. Серёжа закрылся. Отменил еженедельные сеансы психотерапии, которые посещал раньше регулярно, перестал отвечать на звонки и, скорее всего, перестал принимать таблетки. Хотя это как раз не так важно. В последнее время Рубинштейн, самоуверенно решив, что пациент в стадии ремиссии, ничего кроме адаптола ему не выписывал. Адаптол, мать твою! Как же Серёже удалось его провести? — Я не заметил, что с Сергеем происходит неладное. Старый самоуверенный маразматик! Я был настолько уверен, что он на пути к выздоровлению, а он так искусно скрывал своё новое состояние, что смог обмануть даже такого... — Такого заносчивого, самовлюблённого и самонадеянного негодяя? — Да, Олег, да. Вместо адаптивного влияния известие о твоей смерти вызвало у него стойкий дистресс и ещё более тяжёлое нарушение психики, которое Серёжа умело от меня скрывал. А потом просто прекратил ко мне обращаться. Я звонил, пытался настоять... — Ты экспериментировал с ним, Рубинштейн. Тебе было интересно. Как психоаналитик ты не мог не знать, чем чреваты подобные штучки. К сожалению, я сам слепо доверился тебе. Только сейчас понял, что ты из себя представляешь. — О-олег, пожалуйста, — Вениамин Самуилович тяжело опустился на диван. — Не принимай решений в состоянии аффекта. Твоё бессознательное сейчас... — Заткнись. Я сыт по горло. Ещё раз услышу от тебя подобную хрень, хоть на мгновение почувствую, что ты снова пытаешься мною манипулировать — и мои дальнейшие планы будут строиться без твоего участия, — очень спокойно произнёс голос в трубке. — Значит... Олег! — призрачная надежда на спасение помогла взять себя в руки. Манипулировать? Ч-чёрт... Сейчас он был готов съесть собственный халат, если картинка не перевернулась с ног на голову. Манипулировали как раз им и довольно успешно. Потому что сейчас он, узнавший об аресте Разумовского и приказавший себе ещё несколько дней назад сидеть тихо, не светиться и никуда не лезть, чтобы не навредить карьере, был готов сделать всё, чтобы помочь Волкову. И не из страха смерти. Хотя... Зачем себя обманывать? Поэтому тоже. Но главное, после разговора с Олегом он очень болезненно и неожиданно осознал свою вину. И отговорки, что хотел как лучше и «врачебная ошибка, бывает» — даже и не отговорки вовсе. Он хотел не лучше, он хотел полного излечения. Гордиться собой, чтобы его узнали и оценили зубры профессии, одобрения которых он так жаждал. Поэтому и игнорировал многие звоночки, которые были — были, что греха таить? Но не вписывались, никак не укладывались в слаженную теорию, которую он построил и которую так старался подтвердить практикой. Бездарность, возомнившая себя гением. Тебе самому нужен психоаналитик! Волков в трубке молчал, видимо, ожидая, когда он дозреет. Вениамин Самуилович вытащил платок и вытер со лба пот: — Я сделаю всё, что ты скажешь. Не потому, что боюсь смерти. Я действительно виноват и хочу помочь Серёже. — Говорят, он взорвал ГУВД, — после долгой паузы сказал Волков. — С такими делами до суда точно не дойдёт. Серёжа до него просто не доживёт. Не дадут. А я не могу просто бросить всё и прилететь. Мне нужна полная свобода действий и перемещений. Я приложу максимум усилий, но всё равно могу не вырулить, а контракт заканчивается через месяц. Новый не подпишу, но месяц — это очень долго. Ну, да, Волков — контрактник, просто взять и улететь он не может. Дезертирство — это уголовно наказуемое деяние, предусматривает до десяти лет лишения свободы. — Ты должен сделать так, чтобы Серёжа дожил до моего возвращения. Целый и невредимый. Не обещаю простить тебя, но, возможно, ты будешь жить. — Да, хорошо, Олег. Я знаю, что делать, и знаю, мне нет оправдания. — Я скину тебе новый номер для связи. Держи меня в курсе. Вениамин Самуилович ещё какое-то время слушал короткие гудки в трубке, а потом нажал отбой. Теперь главное, чтобы с Серёжей ничего не случилось до того, как он что-то сумеет предпринять. Впереди ночь, времени обдумать дальнейшие действия предостаточно. Доказательств того, что Разумовский долгое время был его пациентом, много, но с ним разговаривать никто не станет. Нужен хороший адвокат по уголовным делам. Деньги — не проблема, желающих их получить тоже найдётся предостаточно. Но хорошо бы, это был свой человек. Тот, которому можно доверять. Юридическая консультация «Карат», долгие годы работавшая с Разумовским, подойдёт. Специалисты там отменные, надёжные, а её руководитель Артём Сотников многим обязан Серёже. Кажется, они дружили, если можно назвать отношения Разумовского с кем-либо, исключая Волкова, дружбой. *** Сознание вернулось неожиданно, как будто кто-то нажал кнопку ON. Пустая комната с кафельным полом. На потолке — длинные галогенки, густо заливающие помещение неприятным лимонным светом. Он пробует пошевелиться и не понимает, получилось ли. Тогда концентрирует внимание на левой руке, медленно поднимает её и подносит к глазам. Пальцы немного подрагивают — или ему кажется? Лицо мокрое. Он потерял сознание? Его облили водой — мокрая одежда, и он лежит в луже. — Ещё раз так сделаешь, придурок, доложу Грищенко, — мужской голос за спиной. И обращаются явно не к нему. Серёжа пытается повернуть голову, но стены комнаты неожиданно валятся куда-то наружу, а в висок впивается тошнотворная резкая боль. — Не двигайся, Разумовский, — тот же голос, в нём снова угроза, только с другим акцентом, и, кажется, испуг. — Зови врачиху, придурок, — опять не ему. — Может, подождём? — в поле зрения сначала попадают чьи-то ноги в остроносых уродливых туфлях. Они делают два шага к нему. Почти налысо стриженный мужик с физиономией вышибалы, одетый в штатское, наклоняется и пристально смотрит в лицо. — Отойдёт? — Ага, отойдёт в мир иной. Ты идиот, да? — снова голос невидимого. — Зови, говорю. Если он овощем сделается — нам обоим крышка. Ты смотри! — рядом с коротко стриженным появился второй не слишком от него отличающийся, с такой же деревянной рожей, разве чуть старше и совсем лысый. — На вид пидор пидором: волосы длинные, маникюр, а не колется. Слушай, Разумовский. Ты зачем моего друга довёл? Он же тебя чуть не убил. Ты же уже дышать перестал. Так хочется на тот свет? Лысый помолчал, мерзко скалясь утрированно большими, явно вставными зубами. — Глупо упираться. Всё равно из колонии тебе не выйти никогда. Понимаешь? Ты же не просто убийца, не просто по 105-ой, а по 205-ой и 212-ой — террорист и организатор массовых беспорядков. Если бы «вышку» не отменили — по совокупности был бы первым кандидатом. Сергей смотрел на лысого и думал. Думал, как хорошо было бы рехнуться окончательно. Слететь с катушек нахрен, чтобы и по кускам не собрали. Тогда, наверное, от него бы отстали. А так — без вариантов. Ноющая боль в левом виске разливалась, неумолимо затапливая весь мозг. Лысый продолжал зудеть: — Но у меня есть полномочия предложить тебе сотрудничество. Если не будешь дураком и всё расскажешь — тебя отпустят. Уедешь из страны, поменяешь фамилию. Уверен, левых денег у тебя хватит до конца дней прожить королём. Просто скажи «да». — Да, — вспомнить и сообразить, что хотят от него эти двое, получилось почти сразу, но сообщать об этом слишком быстро и задаром не стоило. — Тогда говори. — Что? — неожиданно вернулось ещё одно воспоминание. «Подследственный Разумовский» — кажется, он кого-то убил. — Не зли меня, — взревел коротко стриженный и сделал к нему рывок, но вдруг согнулся пополам и мучительно закашлялся — это лысый коротким тычком под рёбра остановил порыв: — Извини, Толик, но я тебя честно предупреждал. Убьёшь его или искалечишь — нам пиздец. — Я Чумной Доктор, — Серёжа, наконец, вспомнил фамилию лысого — Стрелков — и чего эти двое от него добиваются. Точнее, что нужно сказать, чтобы избежать тех вопросов, отвечать на которые он не планировал. — Да, это я всех убил. — О, г-господи! Да насрать нам, какой ты доктор, и на всех, кого ты убил, вместе взятых! — продолжая надсадно кашлять, пролаял стриженный. — Ключ, нам нужен ключ! И предупреждаю, если снова запоёшь про одностороннее шифрование и плавающий IP... — рука сжалась в здоровенный кулак. — Ключ? — вот же сука... Не поверили. Или просто псих: резьбу срывает, не может держать себя в руках. В чём-то Сергей его понимал: они «беседуют» уже... третий час и всё бестолку. Кто хочешь разозлится. — Какой ключ? — Ну всё, падла, ты меня достал! *** — Скажи им, скажи, или они убьют нас! — Птица в панике бился о прутья клетки. Тряпка, упёрся, как баран, вцепился в своё Vmeste мёртвой хваткой. В грёбаную соцсеть и в свои грёбаные принципы: свободу слова, свободу получать и распространять информацию. Сдохнуть готов за свои идеалы, фрик безмозглый. — Заткнись, Птица. Заткнись-заткнись-заткнись! — Серёжа, Серёженька, не будь идиотом. Соглашайся, иначе нам не выбраться. — Ключа не существует. — Не ври, ты знаешь, придумал, как обойти собственные ловушки, я вижу схему в нашей голове, просто не могу прочесть. Я не понимаю во всей этой херне! Скажи им, и нас отпустят, компьютерный гений траханный, мать твою! Серёженька, хороший, я хочу жить. Зачем тебе Vmeste, если окажешься на том свете? Спаси нас! — Подожди, Птица, это же ты должен нас спасать! Оказывается, ты не так умён и далеко не всесилен... Если бы не твой идиотизм, я бы в тюрьме не оказался. — Наш идиотизм. — Твой. — Нашшш! — Ты говорил, что будешь заботиться обо мне. О’кей, я согласен, давай, сделай что-нибудь. Я хочу домой, хочу чипсов и «Кока-колы». — Ты охуел? — Не выражайся, не люблю. Лучше действуй, ты же суперзлодей! — Мне нужно время. Мне нужно подготовиться! Отдай им ключ, и я придумаю, как нас вытащить. — Я попал сюда из-за тебя. А выйти могу только если помогу себе сам? Тогда зачем мне ты? Ты бесполезен, Птица! — Нет! — Ты бесполезен. — Заткнись, тряпка! Отдай им ключ, и нас отпустят! — И ты снова станешь убивать. — Серёжа, послушай меня. — Бесполезен... *** Лампы на потолке разгорались всё ярче, воздух в комнате накалялся и густел. Пластиковые стены лизали языки алого пламени, поднимаясь всё выше и выше. Едкий дым наполнял лёгкие, с каждым вдохом отравляя мозг. Он попытался вытереть пот со лба, но рука больше не слушалась. — Извините, ребята, но я вообще не знаю, кто вы такие и чего от меня хотите. — Ну ахуеть, приплыли! *** В дверь постучали. — Вот сука... — лысый опустился на колени, вымочив штаны, брезгливо зашипел и несильно ударил Разумовского ладонью по левой щеке, затем по правой. Голова безвольно мотнулась, глаза не открылись. — Твою мать! Снова отключился. Зови врачиху! Говорил тебе: с током — плохая идея. — Зато следов нет. — А под одеждой? — хмыкнул лысый. — Если заморочатся — найдут. В двери уже барабанили, и как бы не кулаками. — Собери всё, быстро! — приказал он Толику, показывая на валяющиеся в луже провода, тянущиеся к розетке. — Сейчас! — крикнул в сторону двери. Толик резво сматывал свою приспособу, засовывая как попало в сумку. Раз, два, три, молния — вжух!.. — Бля... — застёжка разлезлась, провода змеями предательски полезли наружу, и Толик кинул сверху свою куртку. — Что тут происходит? — в дверях стоял начальник СИЗО, полковник внутренней службы Пономарёв. За его спиной, грозно сжав тонкие губы, посверкивала очками средних лет женщина в медицинском халате. — Работаем с обвиняемым, тащ полковник, — недовольно процедил Толик. — А почему здесь, а не в следственном кабинете? Валентина Сергевна, посмотрите, что с парнем. Или мне кажется, или дело Разумовского ведёт Радионов? — спросил он лысого. Строгая дама в очках решительно шагнула вперёд, ловко обойдя начальника СИЗО и оттолкнув с дороги Толика, и, присев на корточки, приложила пальцы к сонной артерии на шее Разумовского. — Живой. Он без сознания. — Мы сопровождаем уголовное дело об организации массовых беспорядков. По обвинению Сергея Разумовского, — отвернувшись от сверлящего его тяжёлым взглядом полковника, выдавил лысый. — Вы знаете наши полномочия. — Спрашиваю ещё раз. Почему не в следственном кабинете? — Вы забываетесь, товарищ полковник. Гражданин Разумовский допрошен как обвиняемый в организации беспорядков. — Какой же я вам «товарищ»? Вот ваш товарищ, — хмыкнул Пономарёв и указал на Толика. — Провода от электрошока под курткой прячет, — начальник СИЗО улыбнулся одними губами. — А теперь я хочу знать, что здесь произошло. — Ничего, — издевательски оскалился лысый. — Сидели, разговаривали. Потом этот, — он кивнул в сторону лежащего на полу Разумовского, — затрясся и упал. Припадочный, наверное. Эпилепсия или что там — я не врач. — Ага-ага. Понятно, — издевательски покивал в край злой Пономарёв. — А про кнопку экстренного вызова вы забыли? Бывает. Хотите проводить следственные действия — забирайте его из СИЗО. Но учтите, если привезёте назад в таком виде — напишу рапорт. А здесь все допросы — только в присутствии адвоката. — Он отказался от адвоката, — дружелюбно оскалился лысый. — По делу Чумного Доктора. А по вашему? В письменной форме и в присутствии этого самого адвоката? Нет? И перед первым допросом, я так понимаю, обвиняемый с адвокатом не беседовал? — поднял бровь Пётр Сергеевич. — Всё занесено в протокол. — А подпись обвиняемого в нём стоит? — Он серийный убийца, товарищ полковник. А ещё террорист. Вы знаете, что это означает и что такое для страны террористическая угроза? ФСБ оказывает сопровождение по делу о беспорядках и взрыве в ГУ МВД. — Обязательно знаю, — издевательски хмыкнул Пономарёв. — Поэтому повторяю для тупых: мне не нужны неприятности. Ни одно из обвинений пока не доказано, а если гражданин Разумовский внезапно прекратит дышать... Всё будет по закону или не будет никак! — бессмысленный разговор полковнику явно надоел. — И меня не волнуют ни ваши полномочия, ни террористическая угроза. Или кто-то здесь считает меня идиотом? — Рискуешь, полковник, — процедил Толик. — Вы мне угрожаете? — лицо начальника СИЗО пошло красными пятнами. — Валентина Сергеевна, а сообразите-ка мне медицинское освидетельствование следственно-арестованного после допроса, проведенного товарищем... — он вопросительно посмотрел на лысого, — Стрелковым Евгением Михайловичем? Подробненько всё опишите и заверьте. — Ччч... Ладно, завтра будет вам адвокат, — сдал назад Стрелков. — Прошу прощения, нервы ни к чёрту. — Извинения приняты, но приказ не отменён. — Никаких завтра, — ожила строгая врачиха, — пока не разберёмся, что произошло, это мой пациент. В медсанчасть, — приказала она замершему на пороге вертухаю. — Носилки сюда.