Право на справедливость

— Мы улетаем завтра, — сообщил Волков, только войдя в дверь. — Приехали попрощаться и поблагодарить. Они встретились в пригороде, в доме одного из старых друзей Рубинштейна, который укатил в Штаты на пару месяцев, а Рубинштейну оставил ключи. На всякий случай. Серёжа, совсем неузнаваемый с длинными, выкрашенными в густо-коньячный цвет волосами, собранными в хвостик, шагнул через порог, протянул Артёму руку и радостно, чуть застенчиво улыбнулся. Выглядел он почти хорошо и очень напоминал себя в студенческие годы, когда они только познакомились. Худой, чуть нескладный, совсем молодой парень, который легко смущался и терялся в новой компании. Рубинштейн, ждавший Волкова и волновавшийся, но не ожидавший увидеть Разумовского, вдруг жалобно всхлипнул, губы у него задрожали, и он полез обниматься. Волков смотрел на него подозрительно, явно не верил в душевный порыв, но, похоже, в этот раз оказался неправ: Вениамин Самуилович растрогался искренне. Серёжа ожидаемо шмыгнул носом и обнял Рубинштейна в ответ. — Я не спрашиваю, куда, — Артём с интересом рассматривал Серёжу. Нет, Птицу сейчас в нём ничего не напоминало. Разумовский как Разумовский. Вениамин Самуилович уже полностью завладел его вниманием. О чём-то спрашивал, кивал, тревожно и пытливо заглядывал в лицо. Серёжа отвечал, иногда мотал головой, застенчиво улыбался и украдкой косился на Олега. — В Венецию, — удивил Артёма откровенностью Волков. — Там хорошо. Тепло. Рубинштейн нашёл для Серёжи хорошего врача по его проблеме. Никаких таблеток. — Да-да, профессор Кэтсу Фудзита — лучший в своём вопросе. Сеансы психоанализа, мягкий гипноз и медитация. Его техники помогают человеку понять и принять себя целиком. Отличные результаты в терапии диссоциативных расстройств. — Медитация? — оживился Серёжа. — Я умею. Меня Олег научил. — Вот и отлично! — восхитился Рубинштейн. — Профессор Фудзита тебе понравится. — Артём, — Волков отвёл его к окну, чтобы не мешать Рубинштейну и Серёже обсудить вопросы дальнейшей терапии, — мы очень благодарны и хотели бы оплатить твою работу. Серёжины денежные средства позволяют... — он замялся. — Не надо, — попросил Сотников. — Я знаю, что это его предложение, но, пожалуйста, давай не будем о деньгах. Я очень рад, что смог быть полезен. К тому же, я теперь самый модный и самый высокооплачиваемый адвокат Готэмбурга. Клиентов полно, вчера пригласили "говорящим" консультантом в ток-шоу «Юристы». За такую рекламу я сам должен вам приплатить. Волков хмуро покачал головой: — Если бы не вы с Рубинштейном — Гречкин-старший добрался бы до Серёжи рано или поздно. В СИЗО или на зоне. Это был вопрос времени. Если бы до него не добрался Гречкин, в лучшем случае его бы осудили. А потом бы Серёжа пропал, и я вряд ли бы смог даже узнать, где он. А штурмовать СИЗО равносильно самоубийству. Перевод в психиатрическую клинику был очень кстати. Я очень ценю всё, что вы сделали. Вашу поддержку и заботу о Серёже, пока меня не было рядом. — Ты рассказал ему про Рубинштейна? — Нет, — Волков помрачнел. — Может быть, потом. Не хочу его лишний раз волновать. Сотников одобрительно кивнул: — Это правильное решение. — Я хотел тебя попросить, Артём, — Серёжа вырвался из цепкого захвата Рубинштейна, — дальше вести мои дела в Готэмбурге. Школа-интернат «Радуга». Я не могу просто бросить и уехать. Они должны получать помощь, как раньше. И ещё несколько незавершённых дел. — Вроде свалки Зильченко? — догадался Сотников. — Буду рад помочь. — Только не бесплатно, — заулыбался Серёжа. — Давай обсудим общую стратегию. Детали уточним онлайн. — Олег, на два слова, — попросил Рубинштейн. Волков посмотрел на него задумчиво, но ничего не сказал. Рубинштейн явно волновался. То и дело вытирал лоб и вздыхал: — Не вздумайте возвращаться к старому, — прервал его терзания Волков. — Я готов выслушать вас... Вениамин Самуилович. Но только по делу и в память о том, как вы помогли нам раньше. Я не забыл и не забуду. Но вы должны понимать, что больше доверять вам я не смогу. За последний год он первый раз назвал Рубинштейна по имени-отчеству. Рубинштейн грустно покивал: «Я понимаю». — Вот, возьми, — он протянул Волкову небольшую пачку белых листов. — Это рецепты. Там, куда вы летите, медикаменты можно купить только по рецепту. Волков медлил. — Никаких таблеток, я помню, — понял его колебания Рубинштейн. — Просто возьми. Не обязательно ими воспользоваться. Пока Серёжа не начал лечиться у профессора Фудзито... И если будет нужна моя консультация... Это рецепты на антидепрессанты и лёгкие транквилизаторы. Я попросил одного своего иностранного коллегу... Ничего опасного и тяжёлого. Волков молчал. Рука Рубинштейна с бумажками повисла в воздухе. — Олег, пойми! Тебе только кажется, что с Серёжей всё нормально. То, что с ним произошло, обязательно даст о себе знать: арест, тюрьма. Даже если сейчас кажется, что всё благополучно. Волков протянул руку и уверенно взял рецепты. — Спасибо. Если возникнет необходимость, я позвоню. Рубинштейн даже не стал скрывать облегчения. — И ещё, Олег... Береги Серёжу. Такой талант интересен многим. Но главное — береги себя и не экономь на мерах безопасности. Пока ты жив — с ним всё нормально. Тот, которого Серёжа зовёт Птицей, увы, никуда не делся. Он просто «заснул». Этот сон может продлиться очень долго. В прошлый раз Птица сидел тихо больше двадцати лет. Пока... Пока я не допустил ошибку и не разлучил вас. Но если с тобой что-то случится, если ты попадёшь в передрягу, спасать тебя бросится уже не Серёжа, а Птица. И чем это может закончиться, ты и сам знаешь. — Ладно, — Волков хищно ухмыльнулся. — Я понял. Венеция — красивый город. Много памятников старины. Будет жаль, если сгорит. — Тьфу-тьфу-тьфу! — делано испугался Рубинштейн. — Надеюсь, этого не случится! *** Зайдя домой, Игорь так был занят собственными мыслями, что сразу не понял: у него гость. Разулся, снял куртку, зашёл в комнату и удивлённо уставился на вольготно устроившегося в кресле черноволосого бородатого парня с его собственной, Грома, любимой чашкой в руке. Лицо у парня было знакомое. От чашки шёл лёгкий пар. — Чайник горячий, — любезно сообщил Олег Волков. — За заваркой я спустился в магазин. Вдруг до утра тебя ждать бы пришлось? Игорь только плечами пожал и пошёл на кухню за чашкой. — Булочки на столе, я с маком взял. А круассаны только с вишнёвым вареньем, — крикнул вслед Волков. После шашлычка чаёк был самое то. А почему все злодеи этого города сегодня решили накормить бедного опера, думать было весело, но бесперспективно. В том смысле, что хрен его знает. Полнолуние, наверное. — Я думал, вы с Разумовским уже за бугром, — начал разговор Игорь. Сложил на стол булочки и круассаны в ярких обёртках и, усевшись в кресло напротив, пододвинул к себе сахарницу. — Угум, — непонятно с чем согласился Волков, откусил от круассана, пожевал и внимательно посмотрел на оставшийся в руке кусок. — Обманули, демоны. Со сгущёнкой. Да и ладно. Я сгущёнку больше люблю. Ещё с интерната. — Так зачем ты пришёл? — вежливо поинтересовался Игорь. Подумал: булочку или круассан? И взял булочку. — Сообщить, что у меня обнаружился ещё один потерявшийся брат, и это Разумовский? — Ч... что? — удивился Волков. — Ты что? С Титовым хреновухи его бахнул? Не делай этого больше. Её Дэну в Топях делают и в Готэмбург присылают. На местной палёной водичке. Однажды он Серёжу угостил. Я их только под утро с крыши Vmeste на руках принёс. Все песни, которые знали, три раза по кругу спели. Народ в соседних домах жаловался: очень страшно им было. Один старичок в полицию даже позвонил: «Разверзлись адовы врата!» — кричал. Хорошо, эхо там, и непонятно, откуда звук. В общем, снизу полиция мечется, сверху эти поют — жуткое дело, я тебе скажу. — Ты уже знаешь, что это Титов Разумовского подставил? — Не подставил, — исходящий от слов привкус досады и раздражения легко улавливался. — Я когда узнал — вначале сам хотел Дениске шею свернуть. А потом понял — зря. Не Титов виноват в том, что произошло. Серёжа сам начал убивать, точнее, не он, а его субличность, но она бы не остановилась. И говорить с настоящим Серёжей было бесполезно. Он не знал про то, что вытворяет, когда телом овладевает Птица. И все окружающие считали Серёжу вполне нормальным. Понимаешь? Ну, социопат — таких вокруг каждый второй. И закончиться всё это могло только пулей. Догадались про всё Дэн и Макс. Они действительно хотели как лучше. Вот и слили тебе Серёжу — его договор с «Holt International». Дали зацепку. — И про то, что ты жив, Дэн тоже знал? Волков кивнул: — Дядя его знаешь кто? Титов думал, разбежались мы с Серёжей — всякое бывает. Тот же скрытный, страдал молча, никому ничего не говорил, не жаловался. Потом и совсем от людей отдалился, когда ему о моей смерти сообщили. Титов неплохо людей чувствует. Знал, что я вернусь. Даже если мы действительно разбежались, знал, что не брошу Серёжу в беде. — А вы что? Не разбежались? Волков недолго подумал: — Я бы тебя послал, Гром, но как-то нехорошо получится. Сам пришёл, сам разговор начал... В общем, если очень коротко: я Серёжу люблю, и он меня тоже. К такому «коротко», как оказалось, Игорь был не готов. Спят мужики в одной постели — дело такое, известное. Давно никого не удивляет, но чтобы «люблю»! — Ладно, Волк, я понял,— Игорь, чтобы скрыть смущение, быстро доел булочку и взял ещё одну. — Очень трогательная история, будем считать, чёрствый опер прослезился, но давай к делу. — К делу так к делу, — обстоятельно согласился Волков. Синие глаза его смеялись. — Я знаю, что ты раскопал давнюю историю про трёх сгоревших мальчиков в «Радуге». В интернат ездил, в архиве рылся. Дело расследовал твой отец — это я тоже знаю. Гром напрягся. Историю они, действительно, раскопали, но не более того. Отработать по теме пока не успели. «Несчастный случай по вине пострадавших», — всё, что толком удалось узнать из оставшихся материалов следствия. — У меня к тебе личная просьба, Гром, — продолжил Волков. — Оставь эту историю в покое. Тебе она ничего не даст, а Серёже может сильно навредить. — Так он всё-таки?.. — Нет, — хищно оскалился Волк. — Если бы это сделал Серёжа — его бы отправили в спецшколу закрытого типа. Ты это прекрасно знаешь. Но именно эта история спровоцировала у него развитие болезни. Я не хотел бы, чтобы она всплыла в СМИ. Это может серьёзно помешать Серёжиному выздоровлению, но ничего не изменит в доказательной базе. — Только не говори, что это сделал ты, — попросил Гром. В материалах дела написано «несчастный случай». — Не я, — задумчиво сказал Волков. — Нам было тогда по восемь. Когда я сбежал с насыпи, трое пацанов из нашего интерната уже повалили Серёжу на песок у воды и били ногами. Сопротивляться он перестал, только поджал коленки к животу и закрывал руками голову. Я напал сразу, хоть и знал, что мои шансы равны нулю: их было трое, и двое из них старше, выше и сильнее меня. Но какое-то время я всё-таки смог продержаться и главное — отвлечь их от Серёжи. Потом они всё-таки свалили меня на песок. Это было не так страшно. Драки в детдоме — дело привычное. То ты, то тебя — я не слишком парился по этому поводу. Хуже было другое. Я видел, что Серёжа лежит от меня на песке метрах в трёх и что глаза он не открывает. И от этого мне было очень страшно. Удары сыпались градом, я валялся по песку и изворачивался, пытаясь рассмотреть, что с Серёжей, а потом вскочил и побежал по берегу. Сил хватило ненадолго, а идея спрятаться в старом деревянном сарайчике, который использовали для своих нужд рыбаки-браконьеры, была не самой хорошей. Но тогда мне было восемь с хвостиком и очень мало опыта. *** В общем, били Волка нещадно. Ногами, а самый старший — Сеня по кличке Сыч — палкой, которая потом оказалась факелом. Сеня страдал пироманией в лёгкой степени, и это его идеей было поджечь собаку, из-за которой всё случилось. Собака была местная, интернатская. Звали её Малыш, она подъедалась возле столухи, а за это исправно несла службу: облаивала всех посторонних, появляющихся на территории интерната. Сеня Сыч и его друзья Малыша не то чтобы не любили. Просто они не любили вообще никого. Даже самих себя по праздникам. Поджечь собаку было интересно — вот они решили, почему бы и нет. Даже не ожидали, что странненький и нелюдимый Серёжа, которого и бить-то было неинтересно, а после появления у него в друзьях новенького по кличке Волк стало опасно, вдруг выйдет из состояния нирваны, в котором зависал, когда Волка не было рядом, и полезет защищать Малыша. Когда с песчаной насыпи к воде сбежал Волк, Сеня даже обрадовался. Эти двое обычно с ними троими справлялись легко. Серёжа был не такой уж размазнёй и в бою обычно выбирал Валерчика — как раз себе по силе и размеру. Ну а Волк махался с Сеней и Кешей. Если Кешу уделать у него получалось быстро — Сене оставалось валить и как можно быстрее. Но сейчас рыжий валялся в отключке, поэтому трое на одного Волка — отличная возможность припомнить ему прежние поражения. Волка они загнали в рыбацкий сарай и завалили на земляной пол прямо посередине. Бить его было приятно, но скучно: Волк не орал, не просил отпустить, только сжимал зубы и злобно сверкал глазами, стараясь отбить удары и защитить окровавленное лицо. — Ну что, псина блохастая? — довольно хохотнул Сеня, когда Волк перестал защищаться. — Страшно тебе? Хочешь сдохнуть в этом сарае? — Хватит, Сень, — дёрнул его за рукав Валерчик. — И так ему хорошо наваляли. — Да пошёл ты, гнида, — процедил Волк и сплюнул кровью. — Тявкаешь ещё? — разозлился Сеня. — Сейчас перестанешь. Заботливо прикрытую ветошью, окрашенную в ядовито-зелёный цвет канистру с бензином для лодочного мотора, которую припрятали браконьеры, он заприметил почти сразу, как вошёл. — Что, Кеша? Подпалим шавке шёрстку? — Сыч с трудом поднял полную канистру, открыл и обильно плеснул Волку на спину. — Что? Страшно, дворняга вонючая? Проси прощения! Становись на колени и проси прощения! — радостно заорал Кеша, ещё не понимая, что Сыч не пугает и что это не шутка. — Проси прощения, придурок, — загоготал Валерчик. — А то сделаем из тебя шашлык. — Да пошли вы... — снова сплюнул кровью Волк и напрягся, увидев в руке у Сени зажигалку. — Эй! — заорал Кеша, вылупив и без того круглые глаза. — Ты чо? Гонишь? Пошутили — и ладно! И только Волк, взглянув в Сенины глаза, понял, что шутки кончились и что того накрыло. Собрал последние силы и сгруппировался. Как в замедленной съёмке он видел вспыхнувший огонёк зажигалки и дорожку огня, быстро побежавшую по руке Сыча. Бензин на Волка тот лил неаккуратно, пролил на себя, на руки и даже Кеше на ноги. Последнее, что заметил Волк — как в Сениных серых глазах полыхнули два костра, и тогда рванул к выходу, оттолкнув с дороги Валерчика. Сзади полыхнуло, и Волк почувствовал, как жаром обдало спину. Но он уже выскочил наружу и стремглав помчался к воде, понимая, что куртка на спине горит, но ещё не ощущая боли. За спиной что-то громко ухнуло. Наверное, взорвалась канистра. Когда он вынырнул, рядом плавал Малыш. Он как-то выпутался из рыбацкой сети и прыгнул в воду спасать. Серёжа бежал к ним по берегу, а старый сарай полыхал пионерским костром. Волк остановился в воде по пояс, взяв на руки Малыша, чтобы не утоп, и долго смотрел, ждал, вдруг из сарайчика кто-то ещё выскочит. Серёжа подбежал близко к огню и хлопнулся на мокрый песок на задницу. Он тоже смотрел на горящий сарайчик и ждал. Даже не плакал, впал в странное состояние оцепенения. Но из сарайчика больше никто не выскочил, и только когда горящие доски обвалились, Волк вышел на берег. Его тошнило, голова кружилась, а спину дико пекло. Он не хотел пугать Серёжу, но ноги не держали, и тогда он опустился на колени, а потом лёг на грудь прямо у кромки воды и как через вату услышал испуганный шепот Серёжи: — Волк! Волк! У тебя вся спина сгорела. Потом отчаянное: — Волк, не умирай! И отключился. *** — Разумовский не видел, что произошло? — спросил Гром, уже зная, какой ответ получит. — Нет. Он пришёл в себя, когда всё горело. — И он считает, что это сделал ты, — даже не вопрос, утверждение. Волков криво усмехнулся: — Сначала считал. Потом вроде бы поверил. Но я до конца не уверен. Понимаешь... Серёжа очень хорошо знает, какой я бываю, когда впадаю в ярость. Сейчас-то уже нормально, но раньше крыша улетала в момент. — Ладно, я понял, рассказывай, что было дальше. — Дальше? — задумчиво переспросил Волк. — Дальше всё было плохо. *** Когда Волк отключился, Серёжа очень испугался, но за взрослыми не побежал. Просто сидел и беззвучно плакал, положив его голову себе на колени. Рядом суетился Малыш и догорал сарай. А потом Волк вдруг открыл глаза, посмотрел на Серёжу и попросил: — Помоги подняться. Надо отсюда валить. В свою комнату они попали без приключений. Был выходной, и Толян со Стёпой свалили в город. У них было время до вечера. Серёжа, шмыгая носом и периодически заливаясь беззвучными рыданиями, помог Волку раздеться. Тот шипел, сжимал челюсти и старался не потерять сознание. Кроме сильных ожогов на спине и сгоревших на затылке волос (как они не сгорели все, оставалось загадкой), на Волке были синяки и ссадины. Рёбра ныли при каждом движении, даже дышать было больно. В общем, отделали его хорошо. Но Серёжу больше всего пугали ожоги. Куртка с футболкой и кожей со спины снялись одним слоем. Волк, как это выглядит, не видел, но пекло и болело зверски и, судя по испуганным глазам Серёжи, всё было паршиво. — Мы не должны никому говорить, — наконец сказал тот, кусая губы. — Если взрослые узнают, тебя отправят в специнтернат. — Серёж, — вяло попробовал оправдаться Волк. — Это не я, честное слово. — Не ты — и ладно, — совсем по-взрослому рассудительно уверил Разумовский. — Они были плохими. Только нам всё равно не поверят. — Не поверят, — согласился Волк. Когда приехала милиция, Серёжу допросили первым. Все знали, что он любил играть на берегу, где произошла трагедия. — Ничего не видел, — твердил он. — Серёжа немного странный, — отведя в сторону следователя, объяснила воспитательница. — Наш психиатр — Вениамин Самуилович Рубинштейн — ставит ему лёгкую стадию аутизма. Милиция ещё долго не уезжала. Осматривали место происшествия, писали, расспрашивали. Серёжа — только его оставили в покое — отправился в аптеку неподалёку от интерната. Их общие с Волком сбережения были небольшими, их еле хватило на «мазь от ожогов», которую он попросил у провизора. Мазь пришлось брать самую дешёвую, и называлась она «Левомеколь». Тогда денег хватило ещё на пачку анальгина. Когда он вернулся в комнату, Волк так и спал на животе. Дышал хрипло, губы потрескались — кажется, у него была температура. Серёжа дрожащими руками аккуратно намазал обожжённую спину мазью, но Волк так и не проснулся. Не проснулся он и через два часа, когда Серёжа, наконец, решился растолкать его, чтобы дать таблетку. И когда стало понятно, что дело совсем плохо, он рискнул и позвонил Вениамину Самуиловичу на домашний телефон. Рубинштейн тогда был молодым, начинающим специалистом. Целый собственный психиатр на один интернат — это считалось большой роскошью, поэтому Вениамин Самуилович курировал целых шесть детских учреждений района, но интернат «Радуга» был у него любимым. В том плане, что требовал больше всего внимания. И Серёжа Разумовский числился у Рубинштейна на особом счету как интересный случай и ребёнок, нуждающийся в постоянном присмотре. Рубинштейн ещё не перешёл ту черту, когда личное строго отделяется от работы, и как-то дал Серёже свой номер: звони, если что. Самуилыч был весёлым и добрым, он никогда не ругал Серёжу, всегда интересовался его проблемами и угощал конфетами. Он был единственным, кому из взрослых Серёжа кое-как доверял. Рубинштейн слушал недолго. Сказал: «Ничего не предпринимай, я сейчас приеду». И не обманул, действительно приехал минут через двадцать. Осмотрел Волка, который глаз так и не открыл, и сказал, что его срочно нужно в больницу. Как Серёжа ни боялся, что взрослые всё узнают, но за Волка он боялся ещё больше и понимал, что Вениамин Самуилович прав. Потом приехала скорая, и Волка увезли в ожоговое. Строгая фельдшерица в очках с толстыми линзами сказала, чтобы Серёжа не ревел, что никто помирать не собирается и всё будет хорошо. Сказано это было довольно грубо, но от этой толстокожей прямолинейности Серёжу отпустило лучше, чем от любых сюсюканий и уверений. Потом они сидели в кабинете Рубинштейна, пили сладкий чай с конфетами «Кара-Кум» и Серёжа подробно рассказывал, что произошло. Что видел сам и что ему рассказал Волк. — Ты же понимаешь, я не смогу скрыть происшествие? — извиняющимся тоном спрашивал Рубинштейн. Серёжа кивал и снова беззвучно плакал. — Но если всё так, как Олег говорит, то я придумал, как убедить милицию в его правоте. Серёжа снова кивал и говорил, что верит. И Волку, и Рубинштейну. И соглашался, что всё обязательно будет хорошо. *** — Вениамин Самуилович помог, как и обещал, — продолжил Волков. — Он уже тогда практиковал гипноз и предложил милиции, с моего согласия, провести сеанс. Когда мне станет лучше. Я согласился. Было немножко страшно, но я знал, что под гипнозом не скажу ничего такого, чего не говорил бы до этого. В общем, мне поверили. Потом провели какие-то там экспертизы, которые подтвердили мой рассказ, а что Сеня Сычёв был пироманом, знали все. В общем, дело прекратили, я выздоровел, но не быстро. Ожоги были серьёзные, мне даже кожу пересаживали. Шрамы остались на всю жизнь. Я потом их татуировкой забил, но всё равно видно. Показать? Не дожидаясь согласия, Волк поднялся, стянул через голову чёрный гольф и повернулся к Грому спиной. На мускулистой смуглой спине от плеча до плеча и вниз красовалась чёрная большая татуировка — оскаленная волчья морда. Выполнена она была очень профессионально. Если не знать, что она маскирует шрамы — их можно было и не увидеть, но если знать, на что обращать внимание, не заметить их было невозможно. — Ничего себе! — изумился Гром. — Хорошо тебя приложило. — Это после двух пластик, — согласился Волк. — После больницы спал только на груди. Даже когда всё зажило. *** Серёжа после случившегося тоже спал очень тревожно. Кричал во сне, просыпался в слезах и долго не мог уснуть. Рубинштейн стал в интернате частым гостем, но медикаменты и психоанализ помогали плохо. Толян со Стёпой терпели долго, но потом пожаловались воспитателю, и их из комнаты отселили. Волк никуда съезжать не собирался. Когда Серёжа кричал и плакал, он залезал к нему в постель, будил, гладил, обнимал и успокаивал. Тот засыпал и больше до утра не просыпался. Потом они просто стали сдвигать вечером кровати и раздвигать утром. Даже если кто-то заметил, им ничего говорить не стали. Серёжа больше не орал и никого не будил. Они оба старались о случившемся не вспоминать. Поверил Серёжа в невиновность Волка или нет — тот не знал. Говорил, что верит. *** — Поэтому я не хочу, чтобы эту историю таскали в зубах журналюги, — закончил Волк. — Я не могу запретить Серёже смотреть новости в сети. Если ты мне не поверил — поинтересуйся у Рубинштейна или Прокопенко. Он работал с твоим отцом и вряд ли забыл подробности той истории. — Я поинтересуюсь, — заверил Гром, уже зная, что Прокопенко слова Волкова подтвердит. — Мне пора, — Волк поднялся. — Надеюсь, мы больше не встретимся.