Первый и решающий шаг

Бакуго обхватывает толстую рукоятку расчески и проводит подушечками пальцев по хромированным закругленным кончикам редких зубцев. Не царапают. — Либо эта, либо деревянная, — говорит неулыбчивая хозяйка постоялого двора. Ее нетерпение вернуться к своим делам понятно: выгода с продажи постояльцам расчесок, тапочек, полотенец и прочей мелочевки невелика. Бакуго уверен, попроси он сигареты или выпивку, женщина была бы куда приветливее. — Я возьму эту. — Он кладет на испещренную царапинами столешницу десяток монет, и те быстро исчезают под морщинистой рукой женщины. — Забыла спросить, будить вас утром или сами встанете? — добреет хозяйка. — Сами, — коротко отказывает Бакуго и отходит, пряча расческу в карман штанов. Кожу до сих пор пощипывает после горячей воды и неприятно обдувает из-за сквозняка, поэтому он поднимается обратно в их комнату и в ожидании фамильяра падает на жесткую узкую кровать. Половинчатый пошел мыться вторым, и Бакуго пока нечем заняться. Он подкладывает руки под голову и просто лежит, обдумывая, подойдет ли коту эта расческа. Наверняка есть особенности подбора в зависимости от длины шерсти, но, даже знай он их, это не помогло бы: выбор был скудным. Если что не так, завтра на рынке купят другую. В полумраке комнатушки, освещенной лишь тусклым светом из единственного маленького окна, веки тяжелеют, и Бакуго промаргивается, прогоняя подступающий сон. Прошлой ночью он ворочался и периодически просыпался из-за смутного ощущения непривычной тяжести. В первый раз он тут же дернулся и, обернувшись, наткнулся в темноте на два чужих светящихся глаза, из-за которых с перепугу чуть не наложил в мешок кирпичей. Потом сознание и воспоминания догнали инстинкты, и Бакуго, расслабившись, закрыл глаза. Во второй раз выныривая из сна, Бакуго с задержкой, но вспомнил, где он и с кем, и слегка приоткрыл один глаз, проверяя, не уснул ли дежурный. Тот отвернул голову так, что с уверенностью не скажешь, но спустя время Шото уверенными растирающими движениями провел ладонями по мешку за спиной Бакуго, тем самым подтверждая, что бодрствовал. Для на вид милого кота он не был глуп и беспечен, думал Бакуго. Отказ от костра дал им бо́льшую скрытность, а отказ от перевоплощения, скорее всего, был для того, чтобы с более длинным телом лучше согреть мага. Осторожность Шото только на руку. Бакуго не знал, как доверил бы свою шкуру наивному безмозглому лопуху. Или ладно, знал. Вместо этого дежурил бы сам, баюкая дрыхнущего кота под плащом. Ему вполне мог попасться спящий по восемнадцать часов опоссум, и внутренне Бакуго был готов к такому повороту событий. Он почти неслышно вздохнул и, насколько позволяла ширина узкого мешка, подтянул к себе ноги, снова поворачиваясь. Напряжение внутри то ослабевало, то вновь выталкивало его в состояние, когда уставшие тело и разум требовали покоя и отдыха, но в груди тянуло, а в голове не затыкались назойливые мысли. Шото согласился провести ритуал до прихода в селение, и это признание отдавалось невольной дрожью в руках. Черт, будь у них свадьба, Бакуго бы нервничал меньше. С одной стороны, торопиться не хотелось. Если что-то пойдет не так и они разорвут соглашение, то после мучительно болезненного отсечения слитых магических потоков оба потеряют силы на несколько лет. С другой стороны, без клятвы не выйдет соединить потоки и заранее проверить, насколько гармонично те сложатся. Оставалось лишь доверять чутью фамильяра и природе, которая не даст скрепиться клятве, если они категорически не подходят друг другу: родная магия отвергнет вмешательство инородной и несовместимой с ней, а они поймут, что у них разные дороги и не станут тратить время друг друга. Бакуго слышал про отторжение клятвы, но, кажется, тогда один фамильяр находился под техникой контроля разума, а второго обманули копирующей причудой и попытались выдать себя за ранее выбранного фамильяром мага. К сожалению, это тоже аргумент: если Шото сам не передумает и не выберет другого мага, то его могут увести обманом или силой. Бакуго свел брови и зажмурился сильнее. Как бы ему ни хотелось этого признавать, но у мага-одиночки не так много шансов самостоятельно отбить нескрепленного фамильяра без помощи героев, которых не факт, что встретишь на патруле даже на главной дороге к столице. Совет замалчивал, сколько героев продолжили службу. Деку, съездив на юг, потом расскажет про положение дел в других регионах, но вчера им с половинчатым герои не встретились. Это наталкивало на определенные выводы. — Слишком жарко? Или просто некомфортно со мной? — тихо спросил половинчатый. — Я могу отодвинуться и развести костер. — Нет, — сипло ответил Бакуго. Шото — основная причина его ворочания, но не из-за мнимого отвращения к физической близости. Он заставил себя расслабиться, не желая, чтобы фамильяр себе что-то надумал. — Все нормально, я… редко крепко сплю, если не дома или не со своими статистами. Будь иначе, нас бы давно перерезали в походах. Отчасти это была правда. — Понимаю. Бакуго поднял глаза к черному звездному небу и тихо предложил: — Давай принесем клятвы сегодня. Вечером. Даже если оба ошибутся и им будет плохо вместе — он переживет разрыв. Люди обходятся без сил не три года и не пять — всю жизнь. Это… приемлемый риск: временная простая жизнь человека или шанс получить верного партнера, который будет с тобой до последнего вздоха. — Хорошо, — согласился Шото, обдавая теплым дыханием его щеку, и придвинулся ближе. Лишь после этого, окончательно приняв решение про время, Бакуго снова заснул. Утром, пока он сворачивал мешок и прицеплял сумки к лошади, половинчатый заварил им чай к простым, посыпанным кунжутом булкам, которые накупил Деку в одной из пекарен и всучил другу перед прощанием. — Чем ты зарабатываешь на жизнь? — жуя, спросил Шото и подал Бакуго дымящуюся кружку. Небо над ними едва светлело, в воздухе разносился ранний щебет зарянок и пеночек, а Бакуго кутался в плащ, защищаясь от утренней прохлады, которая казалась морозом после — в прямом смысле — жарких объятий с фамильяром. Не самое любимое время для болтовни, и Бакуго недовольно поморщился, но все же ответил: — Подрывником. Я берусь за все, что хорошо оплачивается и подходит для моей магии: углубление дна в реках и в морских портах, разрыхление грунтов, их сдвиг при строительстве плотин и насыпей. Так же, как и разлом горных пород для добычи минералов или для проведения тоннелей. — Хм. — Сделав глоток, Шото наклонил голову набок, задумчиво изучая лицо Бакуго. — Что? — вскинул подбородок он. — Это хорошо оплачивается. Теперь понятно, почему мы направляемся в горы: у тебя всегда будет чем там заняться. — Да. Но тебе тоже. Если захочешь открыть магазин по типу того, что у сестры, я с Дрянными Волосами добуду тебе кристаллы и всякую горючую фигню для изделий. Не важно, из земли ли или из горных пород. — О, — оживился Шото. — Правда? — Думаешь, я просто так словами разбрасываюсь? Если сказал, что достану, значит, достану. Слабо улыбнувшись кончиками губ, Половинчатый принял его обещание без возражений. — Тебе нужная особая прическа для работы? — с недоумением спросил он. — Тебя заколдовывает парикмахер? Бакуго, переваривая нелепый вопрос, несколько секунд молча смотрел на него, а затем громко загоготал, встряхивая кружкой и проливая чай на землю. — Не меня. Хрен пойми, что творит его парикмахер, но у Киришимы отстойная прическа, — пояснил он, — зато крепкое тело, поэтому любые обвалы нипочем. Мы иногда работаем вместе. — Ясно… — Зарывшись пальцами в спутанные после лежания на сумке пряди, Шото зачесал их за ухо. Непослушная челка вновь упала ему на скулу. — Я забыл расческу. — Я ни на что не намекал, красавчик, — усмехнулся Бакуго. — Можешь взять мою. Или ты блохастый и мне стоит быть осторожнее? Шото несильно пнул его в голень. — Не на мусорке же меня нашел. — Хвала богам, нет, — улыбнулся шире Бакуго, — не там. Бакуго нащупывает в кармане купленную расческу для собак и котов. Может, стоило взять для волос, а не шерсти? Его внимание перетягивает скрип двери и виднеющееся из-под старого полотенца недовольное выражение лица половинчатого. — Что, на тебе закончилась горячая вода? — предполагает он. — Нет, — Шото отбрасывает полотенце на спинку стула, являя спутанные мокрые бело-красные пряди, — не люблю так мыться. — Предпочитаешь вылизываться? — Когда как, но чаще все же иду под воду, — не поняв, что это подкол, отвечает Шото. — Пусть не так приятно, но быстрее и тщательнее… Хм? — Фамильяр смотрит на протянутую ему расческу. — Это твоя, — говорит Бакуго. Шото берет ее и подносит ближе к лицу. — Для шерсти? Где ты ее взял? — Купил у хозяйки внизу. — Спасибо, — садясь к Бакуго на кровать, фамильяр тянется пальцами к незажженному фитилю свечки, — а лампу она не даст? — Не стал спрашивать. На ее месте я бы точно не дал: какой-то идиот заснет, не потушив, и сгорит весь этаж, — скептически говорит Бакуго, следя за зажигающимися одним за другим огоньками на трех свечах. Половинчатый отводит от них руку. — Ты вычешешь меня? — Что? — опешивает Бакуго. Шото моргает на него, вертя подарок, и до Бакуго запоздало доходит, что фамильяр в котоформе физически не сможет ею воспользоваться сам. Это вылетело у него из головы. — Да. Ладно. Кивнув, Шото кладет расческу на простыни и начинает раздеваться. Он приподнимается, чтобы стянуть штаны, и взгляд Бакуго невольно падает на чистую светлую кожу и четко очерченные мышцы груди и пресса. Красивый ублюдок, который, скорее всего, не привык к рукопашным боям, раз без шрамов и синяков — по крайней мере не видимых с первого взгляда в слабоосвещенной свечами комнате. Бакуго удивляет полное отсутствие щетины у Шото и то, насколько мало у него волос на руках, — словно все покинули человеческое тело в угоду более густой шерсти для зверя. Шерстинки проклевывают кожу, неспешно покрывая предплечья, голую шею и щеки; по бокам головы постепенно вытягиваются уши. Тело Шото стремительно уменьшается в размерах. Вытянув одну ногу, Бакуго ровнее садится на постели, а вторую сгибает в колене и кладет ступню под бедро второй, образовывая своеобразную подушку. — Иди сюда, мохнатый, — похлопывает он по икре согнутой ноги. Котошот подступает ближе и укладывается на голень. Теплый влажный бок мочит штаны, но это волнует Бакуго в последнюю очередь. Ладонь легко, на пробу, проходится по спине фамильяра от загривка к началу хвоста — прямо по линии разделения на белоснежную и красную половины. Она столь четкая и ровная, словно кота красили под линейку. Бакуго убирает руку, ощущая прилипшие шерстинки. — Мда, тут, кажется, много работы, — подтрунивает он, потирая костяшками пальцев между разноцветными ушами. Кот медленно моргает, глядя ему в лицо. Приняв это за согласие, Бакуго берет расческу и принимается за дело. Придерживая кота одной рукой, второй с расческой ведет от шеи к середине спины, а потом по подставленному правому боку и поглядывает, морщится ли мордаха от недовольства, что дерут шерсть или царапают кожу. Но фамильяр невозмутим: лениво вертит головой, смотря то на его лицо, то на движение расчески, кончик его хвоста плавно скользит по простыням. Бакуго собирает с зубцов шерсть и скатывает в белый, словно вата, комок, который отправляется на прикроватную тумбочку, затем продолжает вычесывать, стараясь ничего не пропустить. Шото вытягивает шею, закидывая голову и давая к ней лучший доступ, жмурится, но быстро открывает глаза, когда Бакуго берет в руку его маленькую лапу. Бакуго не расчесывает ее. Просто с любопытством трогает, ощупывая мягкие бледно-розовые подушечки. Из них вытягиваются острые коготки и, поняв намек, маг возвращается к работе. Он не знает, стоит ли особо чесать у задних лап и хвоста или это табу, поэтому говорит: — Ляг на спину. Не дотягиваюсь до груди. Шото лениво перекатывается и чуть не падает, но рука человека удерживает его и подтягивает к себе. Бакуго чувствует себя идиотом от пульсирующей в голове мысли не смотреть на кошачьи яйца. Без понятия, как расценит эти взгляды внимательно наблюдающий за ним разумный полукот. Расческа массирует и вычищает грудь и мягкий, округляющийся и опадающий от дыхания живот, но замирает каждый раз, подходя к запретной зоне. Хвост кота перестает шевелиться. Бакуго скатывает в ладонях новый двуцветный комок и отправляет к остальным собратьям. — Тебе лучше их потом сжечь. — На это он получает согласный мявк. Никто не хочет стать жертвой порчи или чего похуже. — Теперь красный бок, четырехлапый. Кот приподнимается на лапы, но вместо того, чтобы лечь мордой к двери, полностью разворачивается, балансируя на голени, и вновь укладывается мордой к Бакуго. Новый бок получает свою порцию ухода, и Бакуго обнаруживает, что монотонные движения успокаивают не только его: Шото кладет голову ему на ногу и прикрывает глаза, словно признает, что маг все делает правильно. Осмелев, Бакуго кончиками пальцев в ненавязчивой ласке массирует коту спину, и поскольку его не одергивают, продолжает прощупывать границы дозволенного. — Тебе нравится, когда тебя просто так гладят? Без нужды? Шото с тихим коротким мявком выгибается — не совсем понятный, но не агрессивный ответ, поэтому Бакуго более открыто и с усилием проводит ладонью по всему горячему боку фамильяра. По идее, должно быть приятно коту, но он ловит себя на том, что ему самому нравится ощущать вздымающийся от дыхания живот и тепло под рукой. Его лишь напрягает вероятность испачкать шерсть собственным потом, поэтому он убирает руки и вытирает их о простыни. — Я… если захочешь, хоть каждый день буду тебя вычесывать, — сглотнув, решается он. — Ты готов выслушать мою клятву? Шото медленно моргает, глядя на него снизу вверх и тем давая добро на начало ритуала. Бакуго делает глубокий вдох. Сосредотачивается на потоке магии и сгущает ее у ладоней, вновь кладя одну из них на распростертое перед ним тельце. Слова всплывают в памяти, и он тихим голосом начинает: — Я дам тебе силу, сколь хочешь бери, В обмен ты, будь добр, за мной присмотри. Я верю, ты сможешь меня поддержать И сделать сильнее, в бою защищать. Я буду любимым, иль другом, иль братом, Семьей твоей, верным тебе лишь солдатом. Клянусь тебе с умыслом не навредить, Ни словом, ни действием жизнь не травить, Клянусь сделать все, чтобы не подвести Доверие, что преподносишь мне ты. Бакуго облизывает пересохшие губы, вспоминая продолжение. Его потряхивает от волнения, но он не забыл бы слова даже в бреду на грани смерти, и те льются свободно, наконец-то вырываясь, чтобы быть услышанными. — Клянусь принимать, как ты есть, и беречь, До смерти сражаться за волю и честь. Тело Шото на нем тяжелеет и увеличивается, осыпаясь почти невесомой шерстью, пока человеческие руки фамильяра не обхватывают обе щеки Бакуго. — Я принимаю твою клятву. Шото прислоняется лбом к его лбу, и Бакуго впервые — если не считать их первого касания друг к другу, когда он узнал в продавце фамильяра, — чувствует его магию. — Я буду беречь твои тело и душу И слово свое никогда не нарушу, Как твой фамильяр я пойду за тобой, Мы будем равны перед нашей судьбой. Где ты, там и я — мы партнеры по жизни, Хоть, может, союз наш небезукоризнен, Он будет меняться, крепчать, улучшаться Пусть клятвы помогут нам соразвиваться. Магия фамильяра обволакивает Бакуго невидимыми нитями, посылая импульсы по каждому нерву в теле. Это поразительно остро и ново, в него вливают чистую звенящую силой энергию, и она переполняет и ошеломляет его. Огненная и ледяные стихии прокатываются по своему новому сосуду, пугая лишь тем, каким пустым Бакуго ощутит себя, если они его покинут, не прижившись. — Не бойся, — шепчет Шото напротив его губ, словно читает мысли. — Мне нравится то, что я вижу и чувствую. Все хорошо. Это смущает, но одновременно с тем успокаивает. — Я не боюсь, — по привычке отрицает Бакуго, наслаждаясь их близостью и ощущением скрепляющейся связи. У него начинает затекать нога, на которой уселась голая, теперь гладкая человеческая задница фамильяра, но Бакуго не хочет шевелиться и разрушать этот момент. Просто придерживает половинчатого чуть выше локтей и гадает, всегда ли так будет, или волна смешивающихся магий уляжется и затихнет. В таком состоянии эйфории драться было бы сложно. Он закрывает глаза, прислушиваясь, куда текут потоки, но, кажется, они везде и нет ни одной обделенной клеточки. — Здорово, да? — довольно говорит Шото. — Более чем, — соглашается он и получает легкий целомудренный поцелуй в уголок брови. Бакуго открывает глаза, вылавливая мягкий взгляд светящихся серо-голубых глаз и красивый изгиб губ своего фамильяра — улыбка, которую, он знает, теперь будет жаждать получать каждый день. Если бы его спросили, Бакуго не назвал бы свои эмоции сейчас счастьем. Удовлетворение — да, стойкое и глубокое. Человека, который наелся после долгих лет голода, но знает, что должен будет отработать каждый полученный кусок. Что ж. Он давно был к этому готов.