Первый и решающий шаг

— Я выставил тебя в дурном свете? — Ты выставил себя в неверном свете, — поправляет его Бакуго, сидя на расстеленной кровати. Он уже в мягких пижамных штанах, а Шото, закутанный в большое полотенце, сидит напротив — у него в ногах. То, насколько много переиначенных Полночью правил и терминов действительно подходит под описание здоровых отношений между фамильяром и магом, — поразило Бакуго. Например, «Последующий уход»: после битв всегда спрашивать про эмоциональное состояние друг друга, независимо от того, победили вы, проиграли, убили противника или нанесли ему пару царапин. «А затем нужно обняться и вместе поесть, — сказал Шото, — чтобы почувствовать себя в безопасности и пополнить силы». Больно согласиться, но и трудно поспорить. Рассмеяться тоже не вышло, поэтому Бакуго оставил половинчатого при его мнении и слушал дальше. Его цель заключалась не в том, чтобы поменять мировоззрение фамильяра за одну ночь. — Просто… — Бакуго сжимает переносицу двумя пальцами. — Мы договорились. Ваниль — это специя. — А не романтические отношения обычных людей, не скрепивших себя клятвами. — И все в этом роде… — При чужих не говорю, — кивает Шото. — Не потому, что это плохо, а чтобы не тратить время на успокаивание впечатлительных статистов, — подчеркивает Бакуго. Разговор затянулся. Когда у Шото остыла мыльная вода в ванне, они заменили ее новой и поменялись местами. В последний раз тем, кто вещал Бакуго о морали и поведении, пока он мыл голову, была его мать — и то, тогда ему было лет шесть, не больше. Если ее он не слушал, то сегодня вникал. Вот куда катится его жизнь. Сдвинув два сундука в угол, он расстелил на них пуховое одеяло и подогнул края, чтобы Шото не касался холодной стены. Но фамильяр не спешил перевоплощаться и занимать выделенное ему место. — Бакуго? — Получив от него «м-м?» и чуть подавшись вперед, Шото спрашивает: — Ты правда искал меня не только на турнире? Но и по разным селениям? — Нда. — Бакуго стягивает собственное маленькое полотенце с плеч и закидывает просушиться на изголовье кровати. Он устал и не готов раскручивать новый клубок тем. — Давай, половинчатый, превращайся. Получишь свою дозу почесываний — и спать. Я вырубаюсь. Шото без возражений начинает трансформацию. Кажется, почесывания — правильная мотивация, чтобы заставить его заткнуться и оставить неловкие обсуждения. Лимит в день давно превышен, и Бакуго нужно переработать полученную концентрированную дозу наивности и ошеломляющей искренности. Пока фамильяр уменьшается и покрывается шерстью, Бакуго утягивает его полотенце и закидывает к собственному, только длинные края поправляет вбок, в обход мешающей распрямиться подушки. Кот, запрыгнув ему на колени, подступает ближе и ловит обещанное почесывание за красным ухом. Ради справедливости Бакуго добавляет вторую руку и одаривает такой же лаской белое. Уши кажутся маленькими, хрупкими, опускаются вниз, и Бакуго, замедляясь, уменьшает силу, не зная, ощущаются ли его движения чересчур грубыми, или все нормально. Прижмурив глаза, Шото подбадривает его продолжать в том же духе: вытягивает шею, и это наверняка один из секретных магических приемов, потому что без слов заставляет Бакуго опуститься ниже и в угоду коту почесать того костяшками пальцев под подбородком. — Мохнатый говнюк, — шепчет он. Действия, будь то почесывания или выполнение других просьб фамильяра, в отличие от призывающих к ним слов, не вызывают такую же неловкость. Разве что совсем слабый ее след, стирающийся с каждым поглаживанием, словно карандаш под трением резинки. Шото однозначно хочет этого, и Бакуго ему это даст — незатейливую ласку, говорящую, что он здесь и его руки не причинят вреда. Это самое малое, что он может сделать для животной (и, кажется, более восприимчивой к тактильному проявлению привязанности) сущности фамильяра, который доверился ему, хотя Бакуго не успел сделать для него ничего по-настоящему важного и стоящего. Оттого доверие Шото иногда кажется почти незаслуженным — в моменты, когда Бакуго отпускает свои мысли и они самовольно текут, куда хотят. Он снова берет их в узду. Приглаживая шерсть, раскрытые ладони проходятся еще пару раз по двуцветным бокам и спине кота и отпускают. — Все, топай на сундук. Шото топчется по нему лапами и поворачивается боком, выжидательно глядя в лицо. Закатив глаза, Бакуго снова гладит его, на этот раз не пропуская живот. Это удовлетворяет кота, и он, благодарно моргнув напоследок (по крайней мере, так расшифровывает это Бакуго, надеясь, что подтекст не «ладно, сойдет»), спрыгивает с кровати и перебирается на подготовленное для него одеяло. Отряхнув с рук шерсть, Бакуго гасит лампу и наконец с горько-сладким чувством ложится на подушку: с одной стороны, ему почему-то хорошо и спокойно, словно погладили его самого; а с другой — портит послевкусие присосавшаяся пиявка-мысль, насколько и вправду этого мало.

***

Утром он просыпается с непривычной тяжестью на груди. Что-то щекочет подбородок. От быстрого инстинктивного удара по угрозе удерживает лишь тихое урчание, которое уши Бакуго улавливают раньше, чем сознание окончательно выныривает из дремоты и фиксирует чужое присутствие. Вот он — идеальный момент отомстить за вчерашний укол возле соска. Сдерживая ухмылку, Бакуго широко открывает рот и громко клацает зубами. Ошарашенный кот отскакивает Бакуго на живот — тот начинает трястись под лапами от хриплого человеческого смеха, а потом наклоняться, когда Бакуго садится и открывает глаза. Вид растерянной половинчатой морды попадает в фокус и сразу делает утро лучше. Шото пытается соскочить на пол. Его перехватывают руки Бакуго, но мохнатый говнюк выворачивается и ускользает. Фыркнув, Бакуго бросается за ним: наматывает круг вокруг кровати и с нарастающим азартом перепрыгивает через нее, но фамильяр оказывается шустрее. Юркий какой. Перехватив высохшее большое полотенце и продолжая погоню, Бакуго выбрасывает руки вперед и пытается накрыть им кота… Только чтобы ткань начала гореть и расползаться, а кот убежал через образовавшуюся дырку. — Черт. Бакуго, держа за край, бьет горящее полотенце о пол, стараясь держать его подальше от легковоспламеняемых кровати и одеяла; оно удивительно быстро рассыпается в пепел и гаснет почти сразу. — Вот и поиграли… Поморщившись от запаха гари, он ищет глазами фамильяра: тот, пригнувшись к полу, замер у стены и смотрит на него круглыми глазами. — Будем считать, сегодня ты выиграл, — нехотя признает Бакуго, глядя на напряженный, часто подергивающийся хвост. — Но только потому, что правила мы не оговаривали. В следующий раз, чур, без магии. — Выпрямившись, он направляется к двери, чтобы выкинуть остатки полотенца в мусорное ведро. — Проветри тут. Когда Бакуго, избавившись от тряпки, возвращается в спальню, то застает сидящего на подоконнике половинчатого в человеческой форме. Тот в лучах раннего солнца отстраненно смотрит в открытое окно, из которого веет прохладой и утренней свежестью. — Оденься, блин, — кидает Бакуго, принимаясь заправлять кровать. — Тебя увидят. Если откинуть собственное — совершенно неуместное и незваное — искушение остановить время и внимательнее осмотреть изгибы тела Шото, чтобы более точно оценить, насколько проработаны его мышцы… то остаются опасения по поводу внезапно заглянувшей в гости Полночи. Мысль, что любой другой статист увидит его фамильяра голым еще до того, как дойдет до двери и постучит, — также не радует Бакуго. В голове начинают бороться две идеи: срочно возводить высокий забор или переучивать кота и вдалбливать ему правила приличия. Пока что с бóльшим перевесом побеждает первая. — Мы играли? — долетает от окна. — А? — Бакуго моргает и поднимает голову. Половинчатый не сдвинулся ни на миллиметр после его замечания. Движение волос из-за порывов ветра — не в счет. — Думаешь, я ни с того ни с сего напал на тебя всерьез? — Я решил, это начало тренировки. — А к чему тогда вчера были эти обсуждения, что мы заранее проговариваем, когда старт и конец? Половинчатый его путает: сначала говорит одно, потом сам себе противоречит. Шото в замешательстве смотрит на него. Молчит. — Верно. Извини, — в конце концов говорит фамильяр, опуская глаза. Сбитый с толку, Бакуго изучает отразившуюся на его лице смену эмоций. Ему самому казалось очевидным, что это игра, раз он смеялся и пытался «укусить» Шото за морду. Надо быть совсем долбанутым, чтобы попытаться взаправду укусить кота, не будучи в такой же звериной форме. Хотя… Бакуго мог бы. Но, чтобы довести его до этого, половинчатому придется насолить ему куда сильнее: царапина на груди не стоит шерсти во рту. — Давай еще поиграем, — слезая с подоконника, просит Шото. Честно говоря, хорошее настроение у Бакуго испарилось, да и не похоже, что победа порадовала Шото. Поэтому он заканчивает заправлять постель и отрицательно качает головой. — Хватит пока. Я хочу позавтракать и спланировать с тобой день. Им нужно решить, как прятать Шото, если он по-прежнему не хочет попасться Полночи на глаза. Без забора они как на открытой ладони. Возводить ограждение сейчас и не выходить со двора? Оставить Шото в доме и приносить ему еду с летней кухни сюда? Продолжать таскать его на груди под одеждой, пока Полночь не уедет — через дни, недели, а то и месяца? Все это так глупо и проблематично. Бакуго до зубного скрежета бесит, что они должны исхитряться и прогибаться из-за нее. Он хочет спокойно выйти с фамильяром и потренироваться в горах. Сходить к мастерам и дать Шото возможность выбрать себе кровать. Занять его чем-нибудь, например открыть ставни в конюшне или купить у Коды свежие яйца и птицу к обеду, пока Бакуго готовит завтрак из того, что есть. Он дает Шото свою старую простую домашнюю рубаху (белую от Момо жалко), штаны длиной до середины икры и соломенную шляпу с широкими полями. Скрыть бросающиеся в глаза разноцветные волосы Шото — уже полдела. — Я выгляну во двор. Если там никого, дам знак, и пойдем в летнюю кухню. В противном случае лезь на чердак и прячься среди барахла. — Хорошо. Бакуго. — Шото следует за ним в холл. — Момо, Кьёка и Очако обещали не упоминать обо мне перед Полночью. А Хацумэ? Она теперь знает мое имя. — Тихо. — Бакуго открывает дверь и высовывает голову наружу, затем выходит на крыльцо. Оглядевшись, приглашающе взмахивает рукой. — Быстрее. Пока они пересекают двор, Бакуго отвечает на вопрос:  — Вряд ли, вы едва знакомы, и ты не давал Хацумэ прямого разрешения разглашать свое имя чужакам. Поэтому при чужих будешь «красавчик», «малыш» или «детка Бакуго» — на что там ее фантазии хватит. — «Детка Бакуго» приторно перекатывается на языке, но Кацуки игнорирует вторичный стыд. Он не в ответе за выражения Мэй. — Конечно, до тех пор, пока не подтвердишь, что у тебя есть обереги от порчи, насылаемой по имени. Это негласные правила безопасности в селении. — Строго, — говорит Шото, дожидаясь, пока Бакуго откроет ключом дверь летней кухни и пропустит его вперед. Задержавшись снаружи, Бакуго вытаскивает немного дров из прилегающей к фасаду поленницы и входит следом. Шото спешит захлопнуть дверь и зажигает на пальце пламя, прогоняя темноту. — Так вот, тебя это тоже касается, половинчатый. — Бакуго сурово смотрит на него. — При чужих ты точно так же ничего не разглашаешь. Ни имена, ни кто чем занимается, ни даже является ли этот человек практикующим магом или фамильяром. Не умеешь лгать — молчи или отправляй с вопросами ко мне. Я им так отвечу, что уши в трубочку свернутся. Понял? — Понял. Отложив дрова, Бакуго открывает окно и ставни изнутри — свет проникает в кухню. Пламя Шото гаснет за ненадобностью, и фамильяр, сняв соломенную шляпу, садится на деревянный табурет в нескольких шагах от ниши с посудой. — Назад надел, — приказывает Бакуго, закрывая окно и завешивая его полупрозрачной шторой. Нехотя Шото возвращает ее на место. — А как мне понять, кто свой, а кто заезжий? Что, если я всех местных не запомню? Он следит, как Бакуго проходит к печи и, наклонившись, открывает летнюю задвижку. — Ты обязан знать лишь наших магов и фамильяров. Простых людей — по цепочке, с кем представят, с тем представят, — бухтит он, закидывая бересту и лучину в топку. — Со временем по похожим татуировкам или украшениям ты начнешь отличать их от заезжих, но это не гарантирует, что не допустишь ошибку. Просто… дай себе время и будь осторожен. — Поджечь? — предлагает Шото. — Валяй. — Отступив, Бакуго берет пару маленьких сухих дров из внутренней поленницы и на их место кладет более сырые, принесенные со двора. — Я могу запечь рис с кровяной колбасой, морковью и помидорами. Будешь такое? Шото плотно закрывает стеклянную дверцу печи и кивает. — Любишь тыквенник? — продолжает прощупывать его вкусы Бакуго. И получает еще один кивок. — Ты вежливый или непривередливый? — Я голодный, — выдает фамильяр на его ухмылку. Его прямота нравится Бакуго. Не всегда, но в такие моменты, как этот, — да. — Поешь сыра, пока я растапливаю печь. Она остыла после перерыва, это займет время. — Вцепившись в железное кольцо, Бакуго тянет его на себя и открывает люк в погреб. — Лезь внутрь. Сыр и колбаса где-то там слева, увидишь. Пока он по чуть-чуть докидывает дрова, дожидаясь нормальной тяги в дымоходе, Шото исследует запасы и подает ему наверх ингредиенты для завтрака. С поиском некоторых выходит заминка. — Я не вижу, где чеснок, — приглушенно доносится снизу. — Твои проблемы, — хмыкает Бакуго. — Ищи. — Это рыба в бочках? Он закатывает глаза на «невинное» уточнение хитрожопого кошака. — Чеснок, половинчатый. Чеснок. Пока что интуиция ведет тебя в неверном направлении. Пораскинув мозгами насчет того, как же им все-таки быть, Бакуго добавляет: — После завтрака я оставлю тебя дома, схожу закажу вторую кровать и заберу лошадь. Затем вернусь, опять спрячу тебя на груди и унесу подальше в горы. Потренируемся. Как тебе план? — Мне еще нужна корзина-лежак, — высовывает голову Шото. — Не только кровать. — И какая она должна быть? Покосившая шляпа половинчатого забавно покачивается то влево, то вправо, пока он пытается без рук, которые держатся за лестницу, сдвинуть ее дальше на макушку. — Просторная, чтобы я мог вытянуться. Но не очень большая, а то будет неуютно. С толстым дном. Но не сильно высокая, чтобы не приходилось прыгать после сна. — Он ненадолго задумывается. — И подстилку. Синюю. Бакуго прикидывает, какой длины был Шото, когда подхватывал его под передние лапы. Чтобы полностью вытянуться, полметра, наверное, будет маловато… — Ладно, ваше высочество. — Он садится на корточки и, усмехнувшись, приподнимает шляпу Шото за край. — Будет вам ложе, согласно всем хотелкам.

***

Когда они добираются до приметного, похожего на яйцо пятиметрового валуна и Бакуго нетерпеливо предлагает его подорвать, Шото советует поумерить пыл, хотя тоже выглядит оживленнее. Блеск в разноцветных глазах и легкая улыбка выдают его предвкушение. Оставив плащ и принесенную для обеда еду возле камня — на приличном расстоянии, куда, как они полагают, их лед, пламя и взрывы не доберутся, — Бакуго отходит с Шото дальше, в середину выбранного им плато. Их появление пугает нескольких мелких ящериц: те юркают в высокую траву или резво зарываются в песок. Лишь из-за движения вертких тел и разлетающихся крупинок песка Бакуго понимает, что это не палки и не вытянутые продолговатые камни. — Начнем тренировку с малого, чтобы привыкнуть самим и дать знать о себе тем, кто поблизости. У них будет время убежать. Имеет ли Шото в виду животных или переживает о безопасности случайно забредших людей — неважно. Бакуго просто хочет услышать объявление о старте и приступить. — Готов? — Фамильяр поворачивается к нему лицом. — Давно, половинчатый, — усмехается Бакуго. — Вперед. Шото подступает вплотную и кладет ладони ему на обнаженную грудь, пониже зубьев громоздкого ожерелья. Одна рука холодная, вторая — горячая, но терпимо, словно прижали чашку с подзабытым на несколько минут чаем. Улыбка медленно сползает с лица Бакуго, потому что в направленном на него взгляде Шото — ни единой смешинки. Бакуго дышит глубже, стараясь замедлить дыхание. Не чтобы скрыть волнение и азарт — это обречено на провал, пока рука Шото лежит напротив быстро стучащего сердца, — а чтобы сосредоточиться. Он упрямо смотрит половинчатому в лицо. — Ожерелье не будет противиться мне? — Фамильяр скользит взглядом по шее и ключицам Бакуго. — Я ничего не почувствовал, когда без магии потрогал клыки. — М-м, противиться не должно, но ты лучше проверь, — подстегивает его к действиям Бакуго. Это срабатывает. Он чувствует, как Шото перенимает контроль над магическими потоками: холод и тепло из нутра Бакуго приливают к чужим рукам, как к магнитам. Направленный фамильяром мороз ползет вверх, окутывая левое плечо, и, сопровождаемый мурашками, устремляется к уху — холоднее всего в мочке со вдетой кровавой каплей-серьгой. В горле перехватывает от морозного воздуха, а на языке — словно горсть мяты сжевал. Он судорожно сглатывает. В противоположность холоду, жар стекает лавой в низ живота, и Бакуго, теряясь от противоречивых ассоциаций, невольно напрягает пресс. — Вроде не возражает, — шепчет Шото, хотя Бакуго уже и забыл, кто или что должно было воспротивиться. Приятно. Необычные ощущения полностью поглощают его внимание. После ритуала потоки пощипывали и вздрагивали под кожей, вливаясь глубже в мышцы и наполняя вены. Теперь же они поднимались из глубин него самого: казалось, тепло и холод сначала сбиваются под кожей и лишь затем, проступая через поры, вытекают наружу, будто Шото не отдает магию извне, а призывает ту, что вложил в него ранее. Хотя это не чувствуется ни как чистая магия Шото, ни как его собственная энергия. Розовощекая говорила, это похоже на окрашивание волос на праздники: под слоем краски они по-прежнему твои, но их изменили так, что собственные глаза сначала не признают. Хвостик пыталась подобрать более понятное ему сравнение и описала это как долгую мариновку мяса в экзотическом соусе, который совершенно меняет вкус, но не сущность. И то, и другое — слабые, далекие от истины сравнения, но Бакуго и не пытается оформить происходящее в слова. Ему достаточно того, что это будоражит и заставляет его дрожать от восторга. Это сила природы, и она возвращается к нему утерянным, позабытым чувством, которое он снова должен для себя открыть, как и раскрыть сущность и секреты ее — природы — посланника. Фамильяр, стоящий напротив, дышащий ему в лицо и мастерски управляющий стихией, текущей в жилах Бакуго, — ключ к множеству тайн, и то, что внимание Шото здесь безраздельно, до последней капли на Бакуго — само по себе приносит моральное удовлетворение. Бакуго вздыхает, чувствуя, как фамильяр смещает ладони, одной мягко ощупывает его левое плечо и бицепс; вторую перемещает на солнечное сплетение. — Ты не очень послушный, знаешь? Не понимаю, помогаешь или сопротивляешься. На самом деле ничего из этого, Бакуго просто пялится на прикушенную губу Шото, но он не прочь посодействовать. — Скажи, что сделать, половинчатый, и я сделаю. — Расслабься. — Я расслаблен. — Очевидно: Бакуго не зажимается, не брыкается и не пытается скрутить загребущие руки. — Еще больше. Как… откройся мне. Безумно понятная инструкция, спасибо, половинчатый. Шото сжимает мышцы сильнее, требовательно вцепляясь в него выше локтя, и Бакуго… пытается. Расставляет ноги шире, переносит центр тяжести и опускает плечи. Кладет свою ладонь поверх ладони Шото, которая остается на солнечном сплетении и неведомой силой тянет к себе потоки — те клубком давят под ребрами. В этом проблема? Бакуго пробует их мысленно распутать, как если бы призывал распрямиться и потечь к рукам перед взрывом. — Нет, не уводи к своим рукам, — нахмурившись, тут же командует Шото. — К моим. То есть к моей под твоей, — исправляется он. — Не через локоть. Обычно Шото говорит коротко, четко излагая мысль. Но делая скидку на то, что сейчас фамильяр отдувается за двоих, Бакуго не комментирует сбивчивые просьбы, хотя капец как хочется. — Стало хуже, — замечает Шото. О боги. Бакуго сжимает зубы. — Есть что сказать — говори, не сдерживайся. Когда я прошу расслабиться, мысли и язык — считаются. Тут все равно только мы. — Да, хорошо, — рычит Бакуго. — Тогда перестань закусывать губу и разгладь лоб. Из нас двоих ты тут тужишься больше всего, и твое лицо тоже напрягает. Брови Шото ползут вверх. — О. — Фамильяр облизывает пострадавшую покрасневшую губу. И снова удивленно охает, когда Бакуго обхватывает его шею сбоку. Грубые пальцы погружаются в красные волосы и начинают массировать затылок. — Эм, я сейчас не кот, Бакуго. — А я гребу, как тебя расслаблять в этой форме? — огрызается он. — Буду рад подсказкам. Вздохнув, Шото закрывает глаза, позволяя разминать себе шею. — Это не так работает. Расслаблять меня — бессмысленно. — Меня расслабляет то, что расслаблен ты, — не соглашается Бакуго, просто чтобы поспорить. И на случай, если вчера перед сном это не было совпадением. — Готовься заурчать без трансформаций, говнюк. Шото тихо фыркает от смеха и слегка запрокидывает голову. — Самоуверенно. Усмехнувшись, Бакуго перебирает красные волосы и добирается к уху, обводит его большим пальцем от верха к мочке. Шото сразу уворачивается и, вытянув руку из-под ладони Бакуго, отходит на шаг в сторону. Краснея, трет ухо приподнятым плечом. — Ха, я был близок, да? — самодовольно улыбается Бакуго. — Думаю, я уже собрал нужные потоки. — Шото заходит (прячется!) ему за спину. Тепло в животе, как и холод на бицепсе, рассеиваются, чтобы вновь расцвести на лопатках. — Мы можем с этим работать. — Значит, «да», — не дает ему перевести тему Бакуго. — Нет, — шелестит голос Шото, сбивая с мага спесь. — Было щекотно. Энергия снова бурным потоком течет от лопаток к копчику, и Бакуго, теряя колкие слова, опускает голову. — Стой так, — доносится глуше, будто Шото отступает. — И приготовься пустить взрыв вперед, я начинаю. Вдох. Сухой горячий воздух обдает ноздри жаром, наждачкой скребет глотку. Во рту вмиг пересыхает, язык прилипает к нёбу, и попытка сглотнуть — бестолковое судорожное сжатие — заканчивается ничем. Бакуго приоткрывает рот и тут же захлопывает после того, как слизистую обжигает знойный поток. Он обвивает с макушки до пят, заставляя кожу чесаться от того, как с нее испаряется влага. В глазах щипет. Под часто моргающими веками словно царапает песок по белкам. Сухие ладони сжимаются, нащупывая магический поток. Не находят. У Бакуго душа уходит в пятки. Он зовет их. В руках по-прежнему пусто. Ни тепла, ни хлопка или треска в подушечках пальцев. Лихорадочно перебирая отрывки беспорядочных мыслей, Бакуго поворачивает голову к тому, кто все отобрал. Шото — за спиной — на расстоянии шести? семи? прыжков. Но расстояние растягивается в бесконечность обрушившимся чувством беззащитности. Липким бессилием обычного человека перед тем, кто может за секунды превратить его в пепел. Не то, что Бакуго ожидал ощутить, если будет… хорошим. Если будет вести себя, как того требует клятва. Его не за что наказывать. Эта мысль — непроизвольная, паническая, и он застывает, словно не в силах двинуться скелет, с которого сдерли годами наработанные мышцы. Сердце заходится ужасом, глаза расширяются, не видя перед собой ни гор, ни неба — пустоту, пустоту перед ним и внутри него. Абсолютное ничто в руках, и от этого дрожат сухие губы, и даже не могут выступить слезы. Бакуго вскидывает руки перед собой — упрямо сжимая, не сдаваясь в попытке накачать в них силу; так, как делал это ранее, — в морозы, разогревая и растирая кожу. И мысленно взвывает, что сейчас это ни хрена не поможет: ему не холодно, ему иссушливо жарко, а противник — не зима. Он сжимает и разжимает кулаки, не целясь никуда, желая лишь найти пропажу. Пока одну из рук не опаливает бурная раскаленная магма — густо, жарко, мокро. Наконец-то мокро. Лицо и грудь обдает жаркой волной воздуха и, сбивая с ног, огромным давлением бросает назад. Взрыв в противовес во второй руке — жалкий пшик, едва замедляющий падение. Бакуго зажмуривается. Сзади раздается второй хлопок сжатого воздуха — или это эхо в ушах после первого, — Бакуго во что-то врезается. Его оглушает, и он лежит — вероятно, лежит, раз ощущает твердь под спиной, — приходя в себя. Голова кружится, сознание мутное. Небо растекается смазанными облаками. Что-то сдавливает грудь и живот. — Бакуго? Бакуго… — звучит под ним. О, он примял половинчатого. Поделом мудаку. — Слышишь меня? Не теряй сознание. Плевать на сознание. Ладони — мокрые. Он шевелит пальцами. Точно мокрые. Испарина покрывает тело, и влага — слава богам, вернувшаяся к нему — наполняет глаза. Он сглатывает. Ему есть чем сглатывать. Какое облегчение. — Я думал, ты поймаешь поток. — Какого хрена ты сделал? — хрипит Бакуго, опираясь на локти и поднимая тяжелую голову. Пытается перекатиться. Хватка Шото ослабевает, но он все равно придерживает его. Скинув с себя руку, Бакуго поворачивается к фамильяру. — Что ты сейчас сделал? — Перехватил твой поток. Нагрел, наполняя пламенем, и вернул в правую руку. Я думал, ты словишь и удержишь. Он выскользнул? — моргает пришибленный половинчатый. Потеряв дар речи, Бакуго тяжело дышит и смотрит на него. — Слишком сильно? — хмурится Шото. — Я тебя обжег? Бакуго позволяет ему приложить прохладную ладонь к горящему лбу, а затем к щеке. — Прости. В первый раз такое делаю с магом. — В его голосе правда слышится вина. Тупица. Тупица, который испугал его до чертиков. Бакуго ожидал, что — пуф! — и получит от Шото кучу силы. Но он не ожидал, что фамильяр сначала подчистую отберет ее у него самого. Он никак, блин, не ожидал. — Расскажи, как это было с твоей стороны, — просит Шото, прижимаясь к нему холодным боком. И что сказать? Что решил, Шото его наказывает? — Я… я не ощущал тебя, — рукой закрывает лицо Бакуго. — Только себя. Пустого. — О… О, — повторяет Шото тише. — Прости. — Ты откусил слишком много. И это то, что Бакуго добровольно дал бы ему, как и обещал, но незнание, когда он получит отдачу и силу Шото взамен, нехило тревожило. Тело не чувствовало и не понимало, когда и что, в каком виде к нему вернется. — Жадный ненасытный ублюдок. Ты вообще ощущал границы? — Я не подходил к ним. Я уверен, что не подходил, — утверждает Шото. Звучит неплохо. Значит, он на самом деле сильнее и запас глубже. Но Бакуго не особо легче. — Допустим, так, — сипло говорит он. — Я бы удержал вернувшийся поток и смог контролировать взрыв. Даже большей мощности. Но ты должен быть быстрее! Просто быстрее, чтобы у меня сердце не успело стать, пока я жду, не чувствуя… ничего. Период уязвимости катастрофически длинный! — Я понял, — один раз кивает Шото. — Ускорюсь. — И ты вернул в правую руку намного больше, чем в левую. Перераспредели. Хотя бы тридцать на семьдесят, чтобы я стабилизировался. — Хорошо. Бакуго думает, о чем еще забыл. — Черт, половинчатый, я не сломал тебя? — Он быстро слазит с распластавшегося на земле фамильяра. — Как ты меня вообще перехватил? — Немного подорвал себя в твою сторону, — поясняет Шото. — Это был единственный способ успеть. — Ну… что ж. С посвящением в пиротехники. — Бакуго выдавливает ухмылку. — Понравилось? — Извини, не успел насладиться, пока пытался перехватить тебя в воздухе. И… — Палец Шото указывает на ледяную глыбу высотой с Бакуго. — Ты мокрее, чем я думал. Я не сразу сообразил, куда деть лишнее. Лишнее? Бакуго аж перекосило. — Это не лишнее, ты! — Он пинает фамильяра. — Из-за тебя я иссушусь в сморщенный чернослив к тридцати годам! Ты, блин, в первую очередь заинтересован в здоровье моей кожи, если не хочешь видеть помятую злую рожу до конца своих дней. — Я понял, понял. — Шото перехватывает пинающее его колено. Вырвавшись, Бакуго хватает фамильяра за руки и рывком поднимает на ноги. Пошатываясь и цепляясь друг за друга, они осматривают, насколько далеко отлетели от центра плато. Валун, возле которого оставили вещи, стал в разы ближе, но не это потрясает обоих. Там, прислонившись к валуну спиной, стоит наблюдающая за ними Полночь.