Приключения Ореста Андреевича Беккера

Весь смысл работы Ореста Андреевича состоял в том, что он должен был протоколировать все, что говорил Дорофей Григорьевич, во время расследования того или иного убийства. Но убийств в последнее время не наблюдалось в Петербурге, поэтому протоколировать приходилось по большей части кражи в ювелирных магазинах, булочных, питейных домах... А главное, это со временем казалось таким мелким, таким банальным для Ореста Андреевича, что он с удовольствием подписывался под каждым словом Дорофея Григорьевича, когда к нему в кабинет заходит жандарм и докладывает о краже. Вот тогда-то и наступала минута расточительства следственного пристава на всякие язвительные словечки: «опять эти кражи! В Питере что, так много бедных и немощных, что вынуждены опускаться до такой низости?» — ворчал он в свои пышные седые усы. После, вставал и шел на место происшествия. Был случай, когда в очередной раз после грабежа какой-то мелочи, Дорофей Григорьевич остановил убегающего преступника выстрелом в правую ногу. «Ха-ха! Во ты пёс смердячий! Думал, быстрее пули окажешься? Ан нет! Теперь посиди, подумай, в казематах, тебя как раз до них вести недалеко», — сказал он, подойдя к лежащему на грязной мостовой 3-й линии все того же Васильевского острова вору. Впрочем, по заключению Ореста Андреевича, подобное поведение следственного пристава считалось для коллег совершенно нормальным явлением, учитывая то, что любой человек состоящий в штате Сыска, имеет право открывать огонь по сбегающему с места преступнику. Однако, юный клерк относился к этому всему с большой иронией, чем с серьёзностью — не перед царём же ему отчитываться, так ведь? «Так, ребятки, — говорил он полицейским, — ведите его к чертовой матери на Стол Приводов, а вы, мой мальчик, протоколируйте. Ох, Орест Андреич, не представляете, как на покой-то хочется! Рожи эти бесовские, революционерские, уже глаза мозолят!». Кончив говорить, Дорофей Григорьевич принялся диктовать все то, что должно быть написано в протоколе для обер-полицмейстера. Так проводилась работа Ореста Андреевича если не каждый день, то каждый второй, что уже со временем стало порядком надоедать. «А мне-то как это вся заварушка наскучила, Орест Андреич, вы бы знали! Все сидим, видите ли, орешки изволим щёлкать, да в ус не дуть, как думают люди выше. А честно, по доброте душевной, говорю вам...жалко мне вас, мой мальчик. Так молод, а записался в эту неблагодарную работу. Разве оно вам надо?» — однажды сказал Ливенвольде, когда находилась минутка свободного времени. Так-то он тоже, как и Орест Андреевич, все в бумагах, да папках тонет. «А сколько верст я прочесываю за весь рабочий день? Если сложить это в большее число N, да прибавить пройденного за всю мою работу в присутствии, то можно было бы вообразить, что за полученное число можно было бы обогнуть весь божий свет! Весьма занимательно, не правда ли, Орест Андреич?» Математику, в отличии от Дорофея Григорьевича, Беккер не любил от слова вообще. Всякий раз, когда у пристава зарождались подобные мысли в слух, от которых невольно ведёшь математический счёт, Орест Андреевич морщился, проклиная всех знаменитых учёных за такую обременяющую ересь. Однако, не подумай, любезный читатель, что если Орест Андреевич не любит математику, значит не является умным и образованным человеком, напротив, юноше клерку это попросту было не по душе, будучи умея складывать и вычитать, если его об этом попросят. Впрочем, частые спонтанно получающиеся беседы с Дорофеем Григорьевичем казались для Ореста довольно занимательными, не смотря на то, что у этих двоих разные взгляды и мнения и то, что Ливенвольде в 75-м году было 60, а Беккеру всего 25. «От этой работёнки и не так завоешь», — объяснял этим все следственный пристав, прокручивая длинный ус, по-щегольски закрученный концом вверх. —А главное, обида вся в том, что на поездку до присутствия я трачу больше, чем получаю. Ну не пентюхи ли эти извозчики? — активно задвигал усами Ливенвольде. — Сама услуга стоит три рубля, а проделав путь до присутствия, так подавай им поверх ещё четыре! —В таком случае, не езжайте на дорогих извозчиках, — целомудренно посоветовал Орест Андреевич. —Отличная идея! — иронично проговорил пристав. — Может, мне ещё пешком ходить до работы? Вот тебе и экономия! —Почему бы и нет? Вы, Дорофей Григорьевич, ещё в силе, ибо догонять вора у вас получается лучше, чем ему убегать от вас, — поддержал витающую в воздухе иронию юноша. —Что-что, а язвить тебе, голубчик, не положено, коли в должности остаться хочешь, — Ливенвольде, после его же слов стало смешно, а вот Орест Андреевич сразу призадумался. Мало ли, вдруг и вправду лишит? Что ему, потом на тёткиных деньгах сидеть, да ножки свесить? Интонация старика, конечно, заставляла юношу закрыть рот, однако он понимал по мимике, что пристав всего лишь пошутил, не имея в шутке серьезного подтекста. —А расскажите-ка мне, Орест Андреич, о жизни своей. Не удивлюсь, если из-за такого красавца наши местные девицы в обморок, как мухи на подоконнике, падают, — сказал Дорофей Григорьевич, ехидно улыбаясь, сверкая прищуренными глазами и поправляя усы согнутым указательным пальцем. —Из-за моей занятости от меня мало кто в обморок шарахается. Да и тем более, кому это нужно? Кроме того в петербургском свете много кого получше меня, — объяснил Беккер, краснея от смущения. —О-о, — протянул Ливенвольде. — Это вы зря такого мнения о себе. Был бы я какой девицей, сам под вашими окнами баллады бы пел. После этой фразы в кабинете следственного пристава раздался громкий хохот, из-за которого юноша не мог не улыбнуться, отнекиваюсь словами из разряда: «да что вы, какие там баллады, полно вам...» и тому подобное.

***

В августе того же года Орест Андреевич имел честь познакомиться с Анатолием Полуэктовичем Шпенглером, ставшим, как оказалось, его новым коллегой и земляком, ибо Анатоль тоже был родом с первопрестольной. Единственное, что их различало, так это то, что Анатоль был сыщиком, а не каким-то там мелким клеришкой. Стоит заметить, что сыщиком очень даже прирождённым, как показалось Оресту Андреевичу, оказав на него впечатление своими частыми бормотаниями, очень похожими на рассуждения и думы себе под нос. Причем, не было ясно откуда взялись такие перемены, ибо в штате Сыскного отделения Орест никогда не видел Анатоля, даже не смотря на свою недавно начавшуюся карьеру. Анатоля, красивого, с точной фигурой и приятным лицом с большими, голубыми глазами, Анатоля, который одевался ещё проще, чем сам Орест. Его единственным любимым аксессуаром была шляпа-канотье с голубой лентой, наверное под цвет глаз, которую он носил постоянно, кроме зимнего периода времени, ибо ее соломенный летний цвет ну никак не сочетался с суровым климатом столицы. Вот кто-кто, а Шпенглер был настоящим дамским угодником. Казалось, что его ловкому умению общаться и оказывать должное впечатление на слабый пол позавидовал бы даже сам Пушкин. Причем Шпенглера всегда ждали во всех местах, где только собираются петербургские, так сказать, сливки общества, от мала до велика, однако при всем притом, постоянной пассии у него пока (пока!) не было. Но с такой природной мужской красотой и обаянием как у Анатоля, ему были открыты все дамские сердца, которые только существуют в Петербурге — бери не хочу. Странно ли, однако когда Анатоль появился в присутствии, по столице сразу же прокатилась волна убийств. Не столь серьезных, но имеющих место быть в нашем повествовании. Стоит так же заметить, что теперь Орест является постоянным спутником Анатоля, где бы тот ни был. Можно вообразить себе, будто клерк — тень Шпенглера, грома средь ясного неба, неожиданно появившегося в присутствии. Где был он — значит там и Орест. В целом, первые признаки дружбы проявились к нему с того момента, когда Анатоль стал обращаться к нему на «вы», что несколько льстило Оресту. Хотя вся штука заключается в том, что Анатоль был всего на пять лет его старше и обращаться на «вы», казалось чем-то незаслуженным. Да и разговор он вел с Орестом весьма учтиво. При обдумывании того или иного всегда спрашивал мнения клерка, из-за неожиданного обращения к нему терявшегося в поиске должного ответа, но все же старавшегося высказать какое-никакое словцо. Тварь он дрожащая или кто в конце-то концов? Спустя некоторое время работы с Беккером у Анатоля вошло в привычку всегда спрашивать у него мнение даже в тех случаях, когда на то не было особой необходимости.