Лики Ангбанда

Кухни Железной Цитадели были жестоким местом. Не то чтобы Безымянная считала, что заслуживает доброты — её отдали в дар Владыке Севера в том числе благодаря тому, как хорошо она понимала и исполняла своё предназначение, — но удержаться от недостойных мыслей о том, что остаться в родном племени, провести жизнь в услужении одному из вождей, было бы более лёгкой судьбой, удавалось не всегда. С раннего детства Безымянная знала, что не из породы настоящих людей, рождённых для свободы, войны и продолжения рода. Сколько себя помнила, она жила с остальными Безымянными и помогала в разделке туш, принесённых Свободными с охоты, готовке, шитье — словом, во всём, где могла принести хоть немного пользы. В отличие от некоторых глупцов, которые своими упрямыми заблуждениями только напрашивались на хорошую порку, Безымянная спокойно принимала естественный порядок вещей и своё место в нём... во всяком случае, до тех пор, пока не удостоилась чести отправиться в Железную Цитадель — владения истинного Создателя, сурового, но справедливого. Она старалась — правда старалась — относиться к этому как к испытанию решимости и веры... но иногда от сомнений удержаться было очень сложно. Не из-за того, как к ней относились орки и служащие Владыке Севера духи — это она принимала как должное, — но из-за полотна, в которое ткалось множество пустяков. Кроме людей, подобных Безымянной, на кухнях работали и другие: тоже люди, но из Свободных... из предателей истинного Бога, захваченных в плен на войне, и вечно юные демоны, о которых в племени безымянной рассказывали в легендах и страшных сказках. Последние оказались... нет, не чудовищами, которые представлялись по историям, но было сложно не испытывать перед ними суеверного трепета. Не перед их мнимым бессмертием: наоборот, здесь боль и тяжесть оков обнажали их уязвимость, показывали, что в конечном итоге плоть есть плоть, — но перед чуждым до дрожи и невозможности понять взглядом на мир. Здесь-то и лежал первый камень преткновения. Не общаться с демонами — они, конечно, именовали себя иначе, но пересилить впитанную с детства привычку Безымянная не смогла, даже когда узнала их поближе — было невозможно: они все работали на кухнях наравне и сообща. Собственные языки тех, кто называл себя народом звёзд, в Железной Цитадели были под строгим запретом — исключением становились разве что допросы, но об этом Безымянная старалась не думать... всё-таки война есть война, — так что демоны придумали новое наречие, ёмкое и простое в изучении, а потому быстро прижившееся среди слуг. Только перебрасываться короткими фразами во время работы было тяжело даже для Безымянной, и со временем она стала всё больше общаться с демонами и в перерывы, недостаточные, чтобы успеть отдохнуть по-настоящему. И орки, и другие надсмотрщики тоже владели языком слуг: никому здесь не дозволялось иметь секреты, поэтому самые опасные слова произносились шёпотом и тогда, когда подслушать их было сложнее всего. Безымянная знала, что не доносить на некоторые из разговоров, которые велись на кухнях, само по себе было предательством, но... слишком боялась остаться одна, без поддержки тех, кто вроде бы был врагом — и без кого она вряд ли бы выжила. Да и никто ведь не планировал настоящего мятежа, а слова... много ли в них вреда? На самом деле Безымянную тревожило вот что: демоны были до глупости, учитывая их возраст, наивны и погрязли в заблуждениях, но назвать их истинным злом она бы не смогла; язык бы не повернулся. Если кто здесь и оказался злом, так это те, кто требовал от слуг потакать их мимолётным прихотям даже в ущерб обязанностям, а потом отвечал жестокостью на любую оплошность... страшная мысль. Опасная. Как и следовало ожидать, демоны пытались убедить Безымянную, что это она заблуждается — что каждый рождён свободным и невозможно, чтобы создатель предназначил ей или кому бы то ни было служить, отказавшись от собственного счастья, — но давно знакомая ложь от многократного повторения вовсе не становилась более убедительной. Безымянная удивлялась их слепоте и честно пыталась объяснить им то, что ей почти всю жизнь казалось очевидным. Демоны, конечно, ничего слышать не хотели. Да и что им её воззвания? Она для них была неразумным ребёнком — и они не замечали, как и сами за столетиями жизни потеряли ясность видения. Впрочём, был однажды случай... о нём Безымянная вспоминать не любила, но и забыть не могла. Демон — один из немногих мужчин на кухнях: как слышала Безымянная, их обычно отправляли в шахты, или на рудники, или в кузни, — хромой на обе ноги и без правого глаза, выслушав объяснения Безымянной и возражения сородичей, сказал вот что: — А я думаю, что девчонка права. Не в своей вере в фальшивого бога, конечно, но в том, что не все мы равны и не все мы созданы для свободы. Возможно, — горько усмехнулся он, — мне было предназначено предать себя и сгинуть в рабстве. Возможно, и истинный создатель не так милосерден, как нам хочется считать. И, пожалуй, в это мне поверить легче, чем в то, что тот... кого здесь нельзя называть единственными именами, которых он заслуживает, способен настолько извратить замысел всесильного творца. И вопреки здравому смыслу — вопреки пониманию, что хоть чего-то Безымянная добилась и один из демонов сделал первый шаг от самообмана к истине, — ужас и потрясение, которые вспыхнули на лицах остальных, и мёртвая пустота равно в глазах и голосе демона ударили по её убеждённости в собственной правоте куда сильнее любых слов. Наконец ещё кое-что в Железной Цитадели обескураживало Безымянную: заметив — и осознав — это, она не сразу смогла поверить, но ошибиться было невозможно. Почти все здесь боялись демонов настолько, что даже разница в положении не скрывала этот страх. Изнурённых, закованных в цепи — и всё равно. Нет, Безымянная не могла не признавать, что демоны в сравнении с ней самой были сильнее и телом, и духом: в этом ей виделась одна из причин их упорства в своих заблуждениях. И, наверное, любой из их народа в честном поединке и правда легко справился бы с орком... вот только кто бы им такое позволил? Да, иногда до кухонь доходили слухи о побегах, и о драках, и даже о попытке восстания, но ведь дело не в этом! Чувство, что надсмотрщики испытывали к демонам, было намного глубже, нежели разумная опасливость перед сильным врагом. Страх, переходящий в слепую ненависть и даже в радость от истязаний его источника. И вовсе не перед противниками на поле боя — хотя Безымянной отчего-то казалось, что и там это было бы низко, — а перед безоружными пленниками. Так как могли те, кто добровольно служил истинному Создателю, оказаться жестокими жалкими трусами, а их враги — смелыми и отнюдь не злыми? Возможно, грызущими душу сомнениями Безымянная и навлекла на себя то, что с ней произошло. Возможно, она это заслужила, когда невольно утратила безоговорочную веру. ...Странно, но это объяснение никак не облегчало её бремя. Началось всё посреди одной из рабочих смен Безымянной. Поручений в тот день было особенно много: причины им, конечно, не называли — незачем, — но краем уха она слышала что-то о визите послов. Безымянная вместе с ещё несколькими слугами занималась нарезкой овощей: даже на стол Владыки Севера они попадали не первой свежести, хотя совсем уж гнилые плоды всё-таки отправлялись... прямиком в похлёбку для слуг; наверное, дело в том, что в окрестностях Железной Цитадели ничего съедобного не вырастить, а за время, пока обозы из более подходящих для земледелия мест досюда доберутся, груз хочешь не хочешь подпортится. За часы беспрерывного труда Безымянная успела устать: руки затекали и болели, пальцы едва слушались, а плохо заточенный нож всё чаще соскальзывал. Она не жаловалась — с чего бы? такова её судьба и её предназначение, — но в особенно тяжёлые моменты позволяла себе немного помечтать о грядущем отдыхе. Мечты, увы, остались только мечтами. Поймав на себе взгляд орка, Безымянная постаралась сделать вид, что ничего не заметила — или хотя бы что её это не волнует. И притвориться, что не понимает, что расцветшее на его непропорциональном лице чувство — это плотское желание. О да, некоторые орки не гнушались использовать служанок с кухни для удовлетворения своей похоти. И это лишь полбеды: если кого-то ловили за непристойным занятием, то наказывали именно его, а вовсе не развратное существо, которое это и затеяло. Единственное, за что могли пострадать орки, — насилие над демоницей: после такого любая из них отчего-то в скором времени умирала без видимой причины, точно угасая, а терять выносливых слуг на кухнях всё-таки не хотели. К человеческим же женщинам орки приставали беспрепятственно. Когда рука, чем-то напоминающая звериную лапу, легла на плечо Безымянной, делать вид, что ничего не происходит, стало невозможно. — Иди со мной, — на ломаном наречии слуг приказал он. Безымянная испуганно вздрогнула и опустила глаза. Если ещё кто-то из надсмотрщиков узнает, что она позволила увести себя во время работы, да и, к тому же, в такой день... Ей было страшно думать, каким может быть наказание. В отчаянной надежде она попросила: — Пожалуйста, не сейчас. Только подождите, пока я не закончу работу, и тогда, я обещаю... — Сейчас, — в усмешке орка Безымянная услышала рычащий призвук. Она хотела попытаться возразить во второй раз — даже набрала в грудь воздуха, — но почувствовала, что лишь разозлит орка, и всё будет дольше и больнее, и шансы, что их поймают, станут намного выше. Безымянная решилась разве что на отчаянный взгляд на слуг, которые работали рядом с ней, за тем же длинным грубо сколоченным деревянным столом. Они выглядели напряжёнными — должно быть, тоже сообразили, что за дело привело к ней орка — и тем не менее за неё не заступились; пожалуй, и правильно: демонов поблизости не было, а люди всё равно не сумели бы остановить орка. Так что Безымянной ничего не оставалось, кроме как молча последовать за ним, молясь Владыке Севера, чтобы обошлось без серьёзных неприятностей. Орк даже не стал вести её в какую-нибудь кладовую и остановился в одном из дальних помещений кухонь — сюда, кажется, заходили редко, но одна из стен отсутствовала: вместо неё комната переходила в коридор, — а на робкое предложение Безымянной найти место поукромнее гнусно хохотнул. Больше Безымянная не протестовала. Орк подтолкнул её к столу и пнул мешающий пристроиться большой котёл; от звона, с которым тот покатился по полу, она поморщилась: только бы никто не обратил внимания на шум и не пришёл проверить, в чём дело. Поборов мимолётное отвращение, Безымянная помогла орку приподнять её юбку. Покончить со всем нужно было как можно быстрее — иначе, даже если их не застукают, кто-нибудь обязательно заметит, что её нет на рабочем месте, — а Безымянная могла только постараться сделать так, чтобы орк поскорее удовлетворился и отстал. Это был не первый раз, когда её принуждали к соитию — хотя во все прошлые три раза от работы её не отрывали, — так что она представляла, чего ждать. Орк поворочался у неё за спиной, а потом недовольно фыркнул и заставил её развернуться со словами: — Полезай на стол. Безымянная поёжилась от мысли, что придётся ещё и смотреть на него. Но выбора не было, и она неловко — опасаясь отворачиваться — вскарабкалась на невысокий стол. Орк вроде бы наконец пристроился так, чтобы ему было удобно; с мешающей юбкой ему — и Безымянной вместе с ним — пришлось разбираться заново. Послушно раздвинув бёдра, Безымянная приготовилась к неизбежной боли. Иногда она задавалась вопросом, может ли такого рода близость вообще обходиться без страдания: орки явно получали от неё удовольствие, но они-то мужчины, да и не люди. Орк вдалбливался в Безымянную настолько сильными толчками, что ей приходилось судорожно хвататься пальцами за край столешницы, чтобы сохранить равновесие. Она не знала, куда подевать взгляд: смотреть на орка было мерзко, жмуриться — страшно. В конце концов её глаза остановились на виднеющейся прямо за косым плечом выщербине в стене. Достигнув пика, орк сначала до боли вцепился в бока Безымянной, а потом наконец отстранился. Она чувствовала, что между ног мокро не только от семени, но и от крови. Продолжения орк вроде бы не хотел, поэтому Безымянная, стараясь не думать, как в таком состоянии дотянет до окончания смены, неуклюже сползла со стола и попыталась привести одежду в относительный порядок. Без толку, конечно: она нащупала успевшее расплыться сзади на юбке пятно. Оставалось надеяться, что оно никого не заинтересует... — Что здесь происходит? — от холодного требовательного голоса, внезапно раздавшегося за спиной, Безымянную пронизала паника, какой она, наверное, ещё никогда не испытывала. Сердце ушло в пятки, а кровь в жилах словно обратилась льдом. Безымянная поспешно повернулась на звук, почти не заметив особенно острой вспышки боли в промежности от резкого движения — и зная заранее, кого увидит. Это был один из обитающих в Железной Цитадели духов; она знала его только как Смотрителя кухонь: своего имени он не называл, а использовать насмешливые и оскорбительные прозвища, которые выдумывали демоны, она не стала бы даже мысленно. Не только из страха: это было бы просто... неправильно. Свой пост Смотритель кухонь занимал по приказу самого Владыки Севера, так разве можно над ним насмехаться — не будет ли это насмешкой над волей Создателя? С необычно резкими и прямыми чертами лица и кожей голубоватого оттенка, он не походил ни на человека, ни на орка, ни на демона. Он был высок: не самым высоким, кого Безымянная здесь видела, но люди едва ли могли тягаться с ним ростом. И, главное, он терпеть не мог нарушений — особенно когда ловил кого-то на них самолично. Он не карал без повода и довольно терпимо относился к случайным оплошностям, но если уж видел, как слуги намеренно пренебрегают правилами и распорядком, то жестоко их наказывал. ...И сейчас гнев Смотрителя кухонь готов был обрушиться на Безымянную. Она опустила взгляд под ноги, даже не пытаясь ответить: ситуация не допускала двояких толкований. — Значит, вот чем занимаются рабы вместо своих обязанностей? — похоже, Смотритель кухонь по-настоящему злился; Безымянная задрожала. — Ну ничего, я знаю, как приучить тебя не раздвигать ноги перед всеми подряд вместо работы. — Простите меня, — вырвалось из Безымянной вместе с испуганным всхлипом. — Я... я не хотела. Пожалуйста, простите. — Она бы упала на колени, если бы не боялась, что потом не сможет подняться. Смотритель кухонь презрительно фыркнул и отрезал: — Ещё одно лишнее слово — и останешься без языка. Безымянная моментально замолкла, понимая серьёзность угрозы. Да и много ли стоило бы воплотить её в жизнь? Для почти всей работы на кухнях язык без надобности; собственно, двое из демонов, которых знала Безымянная, были немыми — как она слышала, из-за хулы на Владыку Севера. Смотритель кухонь приблизился, жёстко схватил её за запястье и, как ни странно, прежде чем потащить за собой, бросил орку, который всё это время угрюмо топтался на месте: — А с тобой я ещё поговорю. Не думай, что так просто отделаешься за то, что покинул пост, — и не думай, что я тебя не запомнил. Безымянной как будто должно было стать легче от того, что виновной сочли не только её, — но почему-то не стало. Судьба орка её вообще не волновала. Да и тревоги о собственном будущем перебивала необходимость поспевать за Смотрителем кухонь: Безымянной в любом случае было бы непросто держаться вровень с его длинными и быстрыми шагами, но сейчас, когда каждое движение причиняло боль, а поступь сделалась хромой и неуклюжей, даже всех оставшихся у неё сил толком не хватало — а он и не думал хоть ненамного замедлиться. Безымянную гнал вперёд и заставлял отчаянно перебирать ногами, спотыкаясь, кипящий внутри страх, что, если она упадёт, Смотритель кухонь решит, что целые ноги ей незачем — а то и выдумает что-нибудь похлеще. Наконец её швырнули на пол в просторном помещении на пересечении главных кухонных коридоров. С очевидной целью; и правда, подчиняясь скупому приказу, дежурящие тут орки подхватили Безымянную, подтащили к позорному столбу и захлопнули на её запястьях колодки, слишком свободные для тонких запястий: наверное, она могла бы освободиться, если бы захотела, но зачем? — Подожди пока, — с обманчивой мягкостью, от которой по телу бежали мурашки, сказал Смотритель кухонь, — подумай о своём поведении. Впрочем, не жди, что это тебе поможет. Безымянная бессильно повисла в оковах. Она знала, чего ждать: окончания смены, чтобы сюда созвали всех слуг — и те стали свидетелями её наказания. Само по себе это не пугало; пугала неизвестность. Безымянная не была способна предугадать, как с ней поступит дальше Смотритель кухонь, — и могла лишь безмолвно молить Создателя о том, чтобы он сжалился и позволил ей пережить грядущее неискалеченной, не потерять возможность работать. Между ног по-прежнему саднило, но теперь, когда можно было почти не шевелиться, боль стала терпимой. Страх же, скрутивший внутренности, со временем не отступил — напротив, усилился. За несколько лет в Железной Цитадели — кто знает, сколько точно времени прошло с тех пор, как она переступила порог крепости? — Безымянная успела повидать достаточно ужасов, которые нельзя было не вспоминать и которых нельзя было не бояться. Наконец ожидание, наполненное бесплодными мыслями и зябкой дрожью, которую никак не выходило остановить, закончилось. Безымянная кожей чувствовала взгляды зрителей, и вроде бы прикрывающее тело помятое измаранное платье от них не защищало. Было стыдно не из-за самого публичного наказания — такое хотя бы иногда случалось с каждым, — а из-за его причины, которую вот-вот объявят во всеуслышание. Безымянной не требовалось выкручивать шею, оборачиваясь, чтобы узнать, что подошёл и Смотритель кухонь: по походке, громко простучавшей по грубой каменной кладке в почти полной тишине. — Должно быть, вы все догадались, ради кого мы здесь собрались, — с издевательской насмешкой заговорил он, и Безымянная пожалела, что не может заткнуть уши. — Пожалуй, мне следует посвятить вас в детали. Эта рабыня вместо того, чтобы, как полагается, заниматься подготовкой блюд на стол нашего повелителя, предавалась плотским утехам с одним из солдат. Никто из вас не станет спорить, что такое поведение недопустимо и заслуживает наказания, не так ли? Смотритель кухонь прервался, словно предлагая возможность возразить. Но все молчали, даже демоны, которые чаще прочих слуг осмеливались бросать вызов надсмотрщикам, несмотря на последствия, — и немудрено: сложно было не заметить, что сегодня Смотритель кухонь особенно скор на жестокую расправу. — Для начала пусть будет двадцать плетей, — тем временем продолжил он. Безымянная непроизвольно сжалась. Её, конечно, пороли не впервые, и она понимала, что всё зависит не столько от количества, сколько от намерений палача: подходящей плетью и правильно поставленной рукой можно и убить в несколько ударов — и, напротив, можно довольно долго бить, не давая жертве провалиться в забытье. Но Смотритель кухонь был настроен серьёзно — пусть и маловероятно, чтобы в его планы входила гибель Безымянной, — и двадцать плетей... это в любом случае много. Да и гнетущее предчувствие подсказывало, что ими не обойдётся. Снимать платье с Безымянной не стали. Не то чтобы к лучшему: тонкая ткань от ударов всё равно почти не защитит и быстро разорвётся, а новые — или хотя бы в сносном состоянии — одежды здесь выдавали редко, а значит, придётся ходить в рваном тряпье. Первый удар обжёг спину, и Безымянная вскрикнула от боли и неожиданности. После короткой передышки грянул следующий. Безымянная не пыталась ни считать удары, ни сдерживать крики и стоны: так было хоть немного да легче. Не думать, не мешать телу реагировать на страдание так, как оно хотело. Когда удары прекратились, разум Безымянной не сразу выплыл из лихорадочного тумана боли достаточно, чтобы она вновь осознала происходящее. Она чувствовала, что обрывки платья на спине пропитала свежая кровь. Рубцы от плети невозможно было различить: они, казалось, сливались в сплошную огромную рану. Безымянная знала, что, даже когда они немного затянутся и самая сильная, почти нестерпимая, боль отступит, любое неосторожное движение ещё долго будет их бередить, растрескивать непрочную корку и словно разрывать спину надвое. Только бы дожить хоть до этого. — Ты же не думаешь, что на этом всё? — вторя её мыслям, раздался где-то совсем рядом голос Смотрителя кухонь. Безымянная уже не думала ничего и с трудом воспринимала действительность. Её трясло: немного от стыда и холода, но сильнее всего от боли. Пытаться заставить её идти на этот раз не стали: двое орков подхватили её под руки и поволокли куда-то в неизвестность. Безымянная не знала, сколько прошло времени — и сколько запутанных коридоров Железной Цитадели проплыло перед глазами, — прежде чем её втащили в комнату с низким потолком и положили на... стол? она не успела рассмотреть. На ощупь поверхность была ровной, но изодранную спину всё равно прошибло болью. В надежде понять, что её ждёт, Безымянная поворочала головой: оказалось, совсем рядом — сбоку от неё — стоял Смотритель кухонь, а чуть поодаль — со стороны её ног — незнакомец в свободной рубашке грязновато-белого цвета, на вид не человек и не орк, а стало быть, тоже дух, рассматривал её, не скрывая отстранённой скуки. — И что ты хочешь от меня на этот раз? — наконец спросил он противно-скрипучим голосом, который особенно странно звучал на фоне спокойных, ничем не примечательных черт лица. Смотритель кухонь хмыкнул и, подойдя к незнакомцу, вполголоса объяснил что-то на своём языке — языке, которым владели только духи: даже демоны, кажется, не понимали из него и отдельных слов, — а потом громко добавил: — Ну что, сможешь сделать? Неприязненно прищурившись, незнакомец ответил: — Если бы ты притащил мне эльфийку — смог бы. А вот человеческая женщина... разумеется, с точки зрения анатомии различий почти нет, но она почти наверняка подхватит инфекцию, после чего долго не протянет. Сомневаюсь, что такой вариант тебя устроит. В ушах Безымянной глухими частыми ударами забился страх. Тело сковало неподвижностью, а что-нибудь спросить или сказать она не смогла бы, даже если бы ей хватило смелости и наглости: язык тоже отказывался её слушаться. Она по-прежнему не понимала, о чём именно просил Смотритель кухонь, но его слова предвещали что-то и в самом деле жуткое. Пускай он явно хотел, чтобы Безымянная пережила наказание, она прекрасно знала, что жизнь не всегда лучше, чем смерть. — Ты можешь это предотвратить, — тем временем спокойно заметил Смотритель кухонь: не вопрос, но утверждение. — И потратить себя на вот это? — в голосе незнакомца звучала смесь возмущения и презрения. — На хрупкое и жалкое существо, которое, как над ним ни трясись, всё равно вскоре увянет само по себе? — спросил он и добавил что-то ещё — судя по интонации, ругательное — на своём языке. — Похоже, ты кое о чём позабыл, — с отчётливыми нотками угрозы бросил Смотритель кухонь и тоже разразился ядовитой тирадой, из которой Безымянная не поняла ни единого слова. — ...Ладно, я понял, — сердито рявкнул незнакомец, — но не заблуждайся, что можешь распоряжаться мной как вздумается. Зайдёшь слишком далеко — у меня тоже найдётся, чем тебе пригрозить. А что до твоей сегодняшней просьбы... что ж, это даже по-своему интересно. Посмотрим, что из этого получится. Снова поймав на себе взгляд незнакомца, Безымянная невольно вздрогнула от неуютного ощущения: он смотрел одновременно на неё и мимо неё, словно и вовсе не видел в ней живое существо. Пусть её жизнь и правда почти ничего не стоила и принадлежала не ей самой, а Владыке Севера, всё-таки... она существовала, и мыслила, и чувствовала. И знать, что за ней не признают даже этого, было, возможно, заслуженно, но всё равно больно и страшно. Незнакомец тем временем деловито и безразлично застегнул на конечностях и туловище Безымянной жёсткие ремни, прикреплённые к столу, лишая подвижности. Затем он срезал с неё рваные остатки платья и на что-то отвлёкся. Безымянная мелко задрожала; она и, не будучи связанной, не смогла бы сбежать, даже если бы захотела, но нагая, неспособная пошевелиться, в постыдной позе — незнакомец зачем-то зафиксировал её бёдра раздвинутыми, выставляя истерзанное лоно напоказ, — чувствовала себя слишком беспомощной. Это пугало, и ещё сильнее пугали неизвестность и предчувствие боли. Под шею легло что-то жёсткое, и голова Безымянной оказалась приподнятой над столом. Незнакомец поднёс к её губам сосуд, из которого пахло травянистой горечью с приторным оттенком, и равнодушно, словно и не к ней обращаясь, приказал: — Пей. Содержимое сосуда лилось в рот слишком быстро, и Безымянная не успевала глотать: она давилась, чуть не задыхаясь, и, как ни старалась, ничего не могла поделать с тем, что часть жидкости разбрызгивалась, стекала по щекам и подбородку. Но незнакомца — вопреки её опасениям — это ничуть не волновало; он не ударил её и даже не стал ругать, а молча отошёл, чтобы продолжить свои загадочные приготовления. На губах и языке остался терпкий привкус. Голова закружилась, в уши как будто набили плотной ткани: звуки в комнате стали тише и глуше лихорадочного биения собственного сердца Безымянной. Забывшись, она попыталась пошевелиться — и с ужасом, хоть и тоже словно бы приглушённым снадобьем, осознала, что даже пальцы, невыносимо потяжелев, перестали её слушаться. Когда к животу прикоснулось холодное лезвие, вместо настоящей боли Безымянная почувствовала её глухой тянущий отзвук. От понимания, что ей вскрыли брюхо, как убитому на охоте зверю, и теперь копаются в её внутренностях, к горлу Безымянной подступала невыносимая тошнота. Несмотря на затуманенный разум, она знала, что не должна быть способна выдержать такое, находясь в сознании, но неведомая сила — колдовство? — не позволяла соскользнуть в беспамятство. — Посмотри сюда, — вдруг хлестанул голос незнакомца, по-прежнему склонённого над вскрытым телом Безымянной; она не могла разглядеть выражения казавшегося размытым лица, но слышала злое, ядовитое веселье. — Это, — он вытащил из неё окровавленный кусок плоти, блестящий в мерцающем свете ламп, и что-то внутри Безымянной словно рухнуло в пропасть, — твоя женская утроба. Раз уж тебе не хватает ума использовать её ко времени, придётся от неё избавиться. Безымянная не могла закричать, она вообще ничего не могла, кроме как зажмуриться и попытаться забыть о кошмаре, которым обратилась явь. Она ощущала — по слабым вспышкам боли и почти не притуплённым осязанием, — что незнакомец продолжает что-то делать не только с её нутром, а ещё и с промежностью. Она не знала и не хотела знать, что именно, но даже навеянная дурманом муть не спасала от жутких догадок. Позже, после того как незнакомец с ней закончил, Безымянная всё-таки впала в забытье и очнулась на кухнях: лежащей под стеной, укрытой почти не дырявым отрезом жёсткой и плотной ткани. От наказания она оправлялась медленно, но быстрее, чем могла бы: её совсем не мучила лихорадка, которая нередко следовала за серьёзными ранами; воспоминания о разговоре Смотрителя кухонь с незнакомцем, искалечившим Безымянную по его указаниям, подсказывали, что это не случайность. Пока она была не в состоянии работать, остальные слуги безропотно выполняли её обязанности — и не только из страха перед надсмотрщиками, которых не волновали причины и оправдания. Безымянная чувствовала их жалость в каждом направленном на неё взгляде и жесте, и... Пускай в ней говорила слабость, пускай было неправильно искать опору в тех, кто отверг истинного Бога, но это всё равно приносило ей утешение. Безымянной пришлось выяснить, что с ней сделали, даже раньше, чем она смогла вставать и ухаживать за собой без чужой помощи: похоже, ей отрезали всё ниже груди, что делало её женщиной, оставив лишь возможность справлять нужду. И пока её не изматывал ежедневный труд и она могла позволить себе роскошь пустых размышлений, Безымянная задавалась вопросом, неужели она и впрямь заслужила настолько жестокую кару от Создателя. Ведь она всю жизнь покорно следовала назначенной ей судьбе: никогда не жаловалась, не искала лучшей доли — и даже если была небезгрешна и иногда поддавалась сомнениям, мятежные мысли не становились ни произнесёнными вслух словами, ни тем более делами. Могла ли часть того, что Безымянная с малых лет знала о Владыке Севера, оказаться ложью? Прежде она не осмеливалась и задуматься об этом, но теперь... Ей становилось всё труднее согласовать образ Создателя из преданий, грозного, но заботящегося о благе своих созданий, с тем, как в действительности жило средоточие его власти. Возможно, намерения истинного Бога были не настолько добры, как учили Безымянную; возможно, это тоже было по-своему справедливо: в конце концов, обитатели Железной Цитадели были его творениями, а значит, он ими владел и мог распоряжаться так, как желал. Вот только какой тогда смысл в жизни таких, как Безымянная? Служить средством воплощения даже не высокой цели, а божественных прихотей? Это было... больно, намного больнее, чем любые увечья тела. Когда рубцы от плети на спине зажили, а от уродливых, крупных швов, расчертивших низ живота и промежность, остались лишь шрамы, и Безымянная наконец смогла работать в полную силу, она попыталась забыться в тяжёлой, зато привычной рутине. Рассуждать — не её дело; её дело — молча выполнять приказы. Когда руки были заняты, и правда становилось немного легче, но поселившаяся внутри пустота никогда не исчезала полностью и словно только и ждала момента, чтобы вцепиться в Безымянную снова, ещё сильнее. ...Ей лишь предстояло выяснить, что страшное наказание даже не защищало от домогательств орков — что у них были и иные способы удовлетворить свою похоть с помощью Безымянной.