Разные, мы такие разные

***

      Ночью Пекин прекрасен и жесток.       Сынён дрожит, глядя на город. Сяо Чжань был прав. Нужно было взять пальто, но возвращаться внутрь Сынён пока не готов. Не хочет он сидеть и притворяться, что ему нравится смотреть на сцену счастья, что разыгрывают без него.       Вместо этого он обхватывает себя руками и терпит.       Позади него сквозь стеклянную раздвижную дверь доносятся приглушённые звуки домашнего уюта. Он едва разбирает низкий гул голосов и что-то похожее на смех. Они, наверное, убирают посуду и пытаются… как-то спасти этот вечер. Когда Ибо приглашал его, он, скорее всего, представлял, как они встретятся за ужином, посмеются и вместе выпьют, а вместо этого он получает Сынёна и весь его груз.       Какого-то друга.       Придвинувшись ближе к краю, он перевешивается через перила и вздыхает. Изо рта вырывается и рассеивается белое облачко пара. Холод от металлических перил пробирается у подмышек под худи, которую он накинул в Корее. На короткое мгновение Сынён виновато задумывается обо всех своих оставленных делах. Чольджун-хён должен был научить его новому танцу, а в KakaoTalk написал Вернон и предложил встретиться. Х1 больше нет, как и всего расписания Сынёна, так что у него есть время на друзей.       Но вместо этого Сынён прилетел в Китай и сделал себя несчастным.       Он со стоном прислоняется головой к металлическим перилам и бьётся о них несколько раз.       — Что ты делаешь, Сынён? — спрашивает он самого себя, ему тошно от сожалений. — Что ты творишь, чёрт возьми?       — Ченян?       Сынён резко поднимает голову, поворачивается и видит выходящего на балкон Сяо Чжаня. Тот закрывает за собой дверь и криво улыбается Сынёну.       — Ты здесь уже давно, — говорит он на китайском по-прежнему медленно и с расстановкой. — Замёрз, наверное. Хочешь вернуться?       — Я в порядке, — не думая отвечает Сынён. В тот же миг проносится порыв ветра, и Сынён вздрагивает всем телом. Сяо Чжань поднимает бровь. Сынён сдувается. — На самом деле… и правда холодно.       Сяо Чжань мычит и оглядывает его с головы до ног. Сынёну хочется отвернуться или сделать что-нибудь глупое, может, закрыть руками лицо. Сяо Чжань не оценивает его и не ищет недостатков. Это лишь мозг Сынёна тупо напоминает обо всех различиях между ними двумя. Может, если бы Сынён был чуть повыше, улыбался бы чуть больше, может, тогда бы Ибо не… Может, Х1 не…       Нет. Сынён ни в чём не виноват. Он был не в силах что-либо изменить.       — Давай так, — говорит Сяо Чжань, вырывая Сынёна из роя своих мыслей, — если тебе нужно ещё немного времени, я пойду возьму тебе куртку. Так ты сможешь остаться здесь подольше.       — Звучит неплохо, — соглашается Сынён и не может спрятать своего облегчения от того, что не нужно возвращаться внутрь. Этого он бы не выдержал.       — Хорошо.       Сяо Чжань уже хочет вернуться в квартиру, но останавливается, положив руку на дверь, будто желая что-то сказать. Сынён смотрит на него. Всё тело напряжено, словно готовится к драке, но бить здесь некого.       Здесь лишь Сынён, Сяо Чжань и Пекин.       Сяо Чжань в итоге ничего не говорит. Только качает головой и заходит внутрь.       Как только он уходит, Сынён расслабляется. Ему всё ещё холодно, но становится лучше при обещании не лезть с разговорами и принести тёплую куртку. Какая-то часть его понимает, какой он ужасный гость, но Ибо знает о его настроениях. Сынён не уверен, что Ибо знает, как с роспуском UNIQ всё стало ещё хуже, — сам Сынён ему, конечно же, никогда не говорил — но интервью в свободном для всех доступе. Как и песни.       Глядя на раскинувшийся внизу Пекин, Сынён комкает своё несчастье в уродливое кривое нечто, слишком омерзительное, чтобы смотреть на него дважды, а после представляет себе, как держит его в руках и сбрасывает с балкона. Он смотрит, как оно падает, падает, падает, пока не исчезает из виду.       Это должно помочь, и Сынён заставляет себя не обращать внимания на плавающие в небе маленькие сгустки тьмы. Вместо этого он наблюдает, как город омывают огни, раскрашивая люминесцентным сиянием очертания зданий.       Внизу люди. Даже в такое время они возвращаются домой с работы или с других дел. Пекин такой большой город, и в нём так много людей.       Некоторые из них, несомненно, счастливы. Некоторые из них, несомненно, знают, что им делать дальше.       Его окутывает тепло, и Сынён испуганно смотрит на Сяо Чжаня, который накидывает на него куртку.       — Эта теплее твоей, — говорит он Сынёну, расправляя куртку на его плечах. — Подумал, ты будешь рад.       Сынён плотнее запахивает куртку и кивает.       — Спасибо, — говорит он гнусавым от холода голосом.       — Не за что, — машет рукой Сяо Чжань и даже не собирается возвращаться в квартиру. Он устраивается рядом с Сынёном, положив руки на металлические перила, и улыбается. Выглядит он при этом как с рекламного плаката к молодёжному фильму, лёгкий ночной ветерок треплет его волосы. — Не против, если я останусь здесь с тобой?       — А как же Ибо? — спрашивает Сынён и тут же об этом жалеет, когда Сяо Чжань к нему поворачивается. — В смысле ему нормально там одному?       Сяо Чжань изучает его взглядом.       — Мы не приклеены друг к другу. Уверен, он может пережить десять минут в своей собственной квартире.       У Сынёна краснеет лицо, и это явно не из-за тёплой куртки.       — Да, — соглашается он, испытывая обжигающее и пронизывающее насквозь смущение. — Верно.       Лицо Сяо Чжаня смягчается, и он со вздохом свешивает с балкона руки.       — Я не пытаюсь сделать тебе больно, — говорит он.       Сынён оставляет это без внимания. Кровь отхлынула от его лица, и он всё крепче и крепче сжимает металлические перила, пока края не впиваются в пальцы. Вся доброжелательность, которую он испытывал к Сяо Чжаню из-за куртки, быстро исчезает, и теперь он хочет, только чтобы Сяо Чжань вернулся внутрь и оставил его в покое.       Сяо Чжань этого не замечает и продолжает:       — Я очень рад, что ты к нам приехал. Ибо много мне рассказывал о том, через что вы все вместе прошли.       По обнажённой коже на задней стороне шеи Сынёна пробегают мурашки. Он дрожит. В Пекине правда чертовски холодно.       — Вот как? — сухо спрашивает он.       — Да, — ничего не замечая, продолжает Сяо Чжань. — Он много о вас с ребятами говорил. У него много весёлых историй о ваших поздних ночных тренировках. Очевидно, он очень сильно по вам всем скучает.       Сынён тут же вспоминает одностороннее общение, неотвеченные звонки. Ибо по ним скучал?       Кажется, на лице Сынёна появляется нечто отвратительное, потому что Сяо Чжань хмурится и разворачивается к нему.       — Ему тоже было нелегко, — говорит он с ноткой упрёка в голосе. — Когда мы впервые встретились на читке сценария, первым делом я заметил его усталость. И красоту, конечно, — спешит он добавить. — Но он правда отдавал всего себя для этой роли.       Сынён ещё не смотрел дораму, которая сделала Ибо суперзвездой. Он не уверен, что сможет это вынести. Нет, забудьте, он знает, что не вынесет. И вот перед ним любовь, сошедшая с экрана.       Знает ли Сяо Чжань, что сыпет соль на кровоточащую рану Сынёна? Полюбил бы Ибо такого жестокого человека?       — В конце концов риск окупился, — говорит Сяо Чжань. — Хоть Ибо и пришлось заплатить за это свою цену. Но тебя я тоже понимаю. Все мы начинали с нуля.       При этих словах Сынён не может сдержаться и недоверчиво фыркает. Сяо Чжань бросает на него чуть укоризненный взгляд, но чрезмерная вежливость не позволяет ему что-либо сказать.       Сынён вновь прячет свои эмоции. Он здесь гость, должен хотя бы притвориться. Это уж он может сделать, верно? Неважно, как быстро иссякает его терпение, неважно, как Сынёну плохо от того, что все его провалы выставляют напоказ. Он всё это знал и раньше. Это лишь… реальность.       Но всё это время Сяо Чжань говорил с ним так, словно он старше и мудрее, словно делает Сынёну одолжение, объясняя, насколько Ибо его превосходит, будто Сынён не следил за карьерой лучшего друга. Если Ибо забыл о нём, это не значит, что Сынён поступил так же.       Может, они и начали с одного и того же места с одними и теми же мечтами (в той тускло освещённой общаге, где Ибо прижал Сынёна к холодильнику и поцеловал, а Сынён думал, что умрёт от счастья), но Ибо там больше нет. Он в этой пекинской многоэтажке, где вся страна раскинулась у его ног.       Без разницы, насколько похожи они были раньше. Ибо из памяти Сынёна почему-то стал далёкой, призрачной фигурой за искажённым стеклом. Форма всё та же, но вот очертания Сынён больше не различает.       Как велика теперь между ними пропасть. Между Сынёном и Ибо, Ибо и Сынёном. Настолько близкими, что Сынён когда-то думал, что делил бы с Ибо одну кожу на двоих, ведь какая разница, если они были единой душой, разделённой на два тела.       Сейчас же они такие разные.       Сяо Чжань почему-то продолжает говорить.       — Ты через многое прошёл, — произносит он. Доброта его сладкая до приторности. — Но я очень надеюсь, что ты хорошо проведёшь здесь время.       Сынён напрягается. Чёрт. Это последнее, что он желает сейчас слышать. Ему хочется убежать, с этого балкона, из этой квартиры, сесть на самолёт и улететь обратно в Корею, где он может запереться в звукоизолированной студии и орать, орать, орать, и никто его там не услышит.       Находиться здесь ему не хочется.       — Знаю, у тебя было трудное время, — продолжает Сяо Чжань. — Поэтому…       И внезапно…       Сынён больше не растерян.       Он зол.       — Что ты можешь знать? — спрашивает он. Отталкиваясь от перил, он поворачивается к Сяо Чжаню и со злорадством отмечает на его лице удивление. — Раз ты так уверен, что мне трудно, скажи, что ты можешь обо мне знать?       Сяо Чжань поднимает руки, словно желая показать Сынёну, что безобиден, словно желая показать, что не причинит никакого вреда.       — Извини, — говорит он медленно. Сынён в ярости. Теперь в глазах Сяо Чжаня неподдельная настороженность. Это хорошо. — Не знаю, что я сказал не так, но извини.       — Да кем ты себя возомнил? — Засевший внутри монстр рвётся сквозь мягкую кожу на шее наружу. Он безжалостен: кромсает Сынёна, оставляя его разодранным, истекающим кровью. — Чтобы говорить мне, через что я прошёл?       Как долго этот монстр спал внутри него, выжидая подходящего момента для нападения?       Сынён хватается за грудь, едва не падая, когда монстр распарывает его изнутри. Лицо его искривляется, и он с трудом заставляет себя сделать вдох.       Больно. Ему больно.       В паре шагов от него застыл с откровенным испугом на лице Сяо Чжань. Кажется, Сынён переборщил. Он едва ли хочет пугать Сяо Чжаня. Это ведь парень Ибо, о котором тот заботится, а Сынён не хочет причинять боль дорогому Ибо человеку.       Он пытается успокоиться, пытается сделать вдох и давится им. Пытается снова. Чёрт, он больше не может думать. В горле застревает всхлип, на руку ложится чужая рука, не давая упасть. Сынён пытается вырваться, но спотыкается, и кто-то издаёт встревоженный крик.       Зрение его становится нечётким, словно разом вспыхивает бессчётное количество камер и ослепляет его. Внезапно Сынёна отбрасывает в другое место и время, в тот момент, о котором Сынён не смел думать с тех пор, как…       Эта голубая пирамида. Море огней. Он стоит на самой вершине, ошеломлённый, но счастливый, вокруг раздаются радостные крики, это глубокое чувство облегчения, от которого подкашиваются колени, я сделал это, я это сделал, наконец-то, я могу отдохнуть…       Пол.       Он на полу.       Под коленями холод, а пальцы кровоточат. Звон в ушах медленно исчезает по мере того, как Сынён приходит в себя. Монстр отступил, облизывая когти и вновь устраиваясь где-то внутри, где ему и место, он доволен хорошо проделанной работой.       Здесь нет огней. Нет радостных оваций.       Лишь Сынён и пол.       Это не…       Не совсем так.       Здесь по-прежнему Сяо Чжань, он стоит на коленях рядом с ним, дрожащей рукой держа за плечо. В другой руке у него чашка с водой. Он, должно быть, ходил за ней в квартиру.       — Ты слышишь меня? — спрашивает он. Сынён едва кивает, и Сяо Чжань с облегчением выдыхает. — Хорошо, хорошо. Вот, вода.       Сынён пытается взять предложенную чашку, но руки так трясутся, что вода выливается через края. Чёрт. Даже это он не может сделать нормально.       А потом он чувствует знакомые руки. Большие и узловатые, немного мозолистые, они накрывают обе руки Сынёна и поднимают чашку, пока Сынён не чувствует металлического привкуса воды из-под крана.       — Выпей, — произносит Ибо. — Тебе нужно что-нибудь выпить, хён.       Сынён слушается.       Он судорожно делает несколько глотков, давится, но пьёт. Прохладная вода успокаивает и понемногу проясняет мысли. Мало-помалу руки перестают дрожать, и он уже сам допивает чашку.       Закончив, Сынён чувствует, что пришёл в себя, но голову поднять не может. Наверное, выглядит он отвратительно с высохшими на лице слезами и соплями. Он не хочет, чтобы Ибо видел.       — В порядке? — спрашивает Ибо.       Сынён кивает.       — Хорошо. Пойдём внутрь, здесь слишком холодно, чтобы разговаривать. Пойдём в дом и ты расскажешь мне, что случилось.       Голос Сынёна тихий и хриплый, но его слышно. Его слышно даже в холоде Пекина.       — Тебя не было рядом, — говорит он и сдерживает очередной всхлип. Он хочет перестать плакать, но слёзы всё равно льются.       Теперь же замирает Ибо. Он останавливается, так полностью и не поднявшись. Сынён краем глаза видит его тапочки.       — Хён?       Ибо растерян.       Сынён сглатывает. Он должен сказать это сейчас, ведь больше у него не будет такой возможности.       — Тебя не было, — в этот раз он говорит решительнее, поднимает, наконец, голову и встречается с поражённым взглядом Ибо. — Я скучал по тебе, Ибо.       Наверное, он звучит и выглядит жалко, но ему уже всё равно. Ибо должен знать.       — Я любил тебя, — признаётся Сынён. — А тебя не было рядом.       В Пекине холодно, но от разбитого выражения на лице Ибо ещё холоднее.

***