With(out) bloodshed

      Красное солнце скребётся по небосводу точно к горизонту, оставляя стремительно темнеющий купол звёзд в одиночестве. Голубой полумесяц царствует в сереньких облаках и бросает серебряную тень на Хребет.       На многие мили нет ни души. Редкие кустики перешёптываются между собой, а я всё продолжаю идти.       Лопнувшие мозоли кровоточат, экипировку держать всё сложнее, ноги едва слушаются. Нужно было добраться до сумерек, но теперь любое промедление равно смерти.       В полумраке вспыхивает крошка-светлячок. Он озаряется пульсирующим пламенем: то ярким взрывом, то тухнущей точкой. Всё летит-летит, кружит, преследует. Добрый знак.       — А ты-то тут откуда, светлячок? — улыбаюсь, но не останавливаюсь.       Он лишь облетает кругом, мерцает два раза и резко петляет вперёд, будто зовя, завлекая.       — Скажи, а есть тут где заночевать? — пропадает и вспыхивает. Чудной. — Отведёшь?       Насекомое на миг исчезает, после быстро-быстро перебирает крылышками и сворачивает с тропы. Я иду следом.       Звёзды на небе становятся ярче, а свет от месяца озаряет гладкую поверхность озера. Бликами на воде отражаются горы, кустики и глубокий синий бескрайнего свода.       — Разве это хорошее место? — с укором смотрю туда, где только-только мерцал мой юный друг.       — Лучше здесь не найдёшь, — тонкий женский голосок, словно ситец, нежно струится по телу. Оборачиваюсь и застываю.       Бледно-белая кожа, кудри цвета древесного угля, глаза, сверкающие давящей серостью. Ещё немного, и они зажгутся, словно два маленьких светлячка.       — Отчего же? — не сразу узнаю свой голос: всегда такой спокойный и ровный, он отражается от озера йодлем.       — Я тут всё знаю, — она наклоняет голову на бок, смеряя взглядом. — А вот ты, я смотрю, здесь впервой. Чужак.       Шаг навстречу, а я отзеркаливаю.       — Да, — глупо скрывать, — но я пришёл с миром. Этим землям покой нужен, смирение, а вы всё буйствуете.       — А ты разве пытаешься нас уберечь? — шаг. — Хочешь процветания, власти, вершин? — шаг.       Спиной упираюсь в дерево.       — Конечно, — искусство обмана оттачивал годами. — Я пришёл как помощь.       — Думаешь, мы в ней нуждаемся? — выдыхает прямо в губы. — Нет. Веками всё было поделено, не к чему нарушать границы договора. Ступай.       Не свожу с неё глаз, тону в бескрайнем море серости, скупой и холодной.       — Нет.       — Чего же ты хочешь? — хитро прищуривается, готовая и напасть, и приласкать, и убить. Чертовка.       — Стать своим. Частью гор. Лесом и небом.       Весело хмыкает, отворачивается и смеётся.       — Дурачок.       — С чего же?       — Мы сами принимаем тех, кто готов. Тех, кто полезен. Нужных.       Поджимаю губы, опуская взгляд с фигуры, любующейся звёздами, на свои руки. Израненные тысячью клятв на крови, покрытые мозолями, грубые, они не внушают доверия, в них не хочется забыться. Только отрезать.       — А кто принимает решение?       — Я, — оглядывается, прикусывает губу, а в глазах всё равно отражается посеребрённая поверхность воды. — И насчёт тебя оно уже есть.       — И какое?       — Ты не выйдешь из леса, — веселья как не бывало. — Не покинешь этого озера. Труп не найдут, Агата будет скучать и спрашивать, когда вернётся отец. Эвелин придумает прекрасную легенду о снежном человеке, приключениях и чудесах. Тебя будут ждать. Долго-долго, но ты не придёшь. Будешь гнить тут с илом, биться о берег и удобрять водоросли.       Ни мускул не дрогнул. Всё так, как предсказывали.       — И когда начнёшь? — без страха, со смирением, твёрдо.       — Сейчас, — из её прозрачно-белых пальцев вылетает столп искр. — Последнее слово?       Боль.