спектакль одинокого актера

      В новый учебный год я входил с лёгкой грустью, потому что ступал на порог уже не нашей с тобой комнаты. Когда я вошёл, она была ещё пустой, но я знал, что Юнги скоро появится здесь, и весь следующий год я буду делить комнату с ним. Впрочем, это был не худший вариант, и я понимал это. Но это также не было лучшим вариантом.       Мама, которая провожала меня в школу, важным шагом прошла внутрь и осмотрелась. Она, конечно, не знала истинной причины нашего расселения, потому что тебе каким-то чудом удалось уговорить директора ни о чём не сообщать родителям. Я был так благодарен тебе за это, потому что, если бы не ты, я бы, вероятно, не стоял на пороге этой новой комнаты, а ты не заселялся в соседнюю, через три двери отсюда.       ― Не унывай, Тэ, ― сказала мама, когда я прошёл в комнату и поставил чемодан рядом с одной из кроватей. Мама, конечно, замечала моё состояние. Пусть всё складывалось лучше, чем могло быть, я не мог не грустить о том, что, просыпаясь по утрам, не буду видеть твоё сонное лицо. ― Даже хорошо, что вас расселили, ты сможешь поближе познакомиться с твоим новым соседом и завести нового друга.       ― Мы уже дружим, мам, ― отозвался я и принялся вытаскивать одежду из чемодана. ― Юнги-хён и так мой друг.       ― Тогда тебе совсем не о чем переживать, ― улыбнулась женщина и потрепала меня по волосам. ― Не грусти, ладно? Чонгук всего в трёх комнатах отсюда.       Я на это только кивнул, и мы замолчали. Было странно. Я уже тогда знал, что мы с мамой не близки, хотя раньше мне думалось иначе. Но, на самом деле, мы никогда не были. У неё всегда была работа, а я оставался предоставленным самому себе, и это… Нет, это не было плохо или хорошо. Это просто было и всё, и я научился это принимать. Так бывает, и ты, вероятно, меня понял бы, потому что твои отношения с родителями тоже были далеки от идеальных.       В таких семьях, как наши, не часто встретишь действительно крепкую связь. В моей семье такая была до тех пор, пока не умер папа. Ощущение, словно с его уходом и эта связь исчезла. Мы с мамой остались вдвоём, а связующее семью звено просто пропало навсегда, и ничего с этим уже не сделать. Наши с мамой отношения не были плохими, но и близкими их нельзя было назвать, и это нормально. По крайней мере, она действительно хотела, чтобы я был счастлив и делала для этого гораздо больше, чем должна была, пока это не превратилось в одержимость.       Я не знаю, была ли такая связь в твоей семье, потому что мы редко говорили об этом. Я только знал, что у тебя не было каких-то слишком тёплых отношений с родителями, но к тебе никогда не относились плохо, и своих родителей ты уважал. Да, с чем-то был не согласен, и вы порой ссорились, но в каких семьях этого нет? Такое встречается часто, и твоя семья исключением не была.       В тот день я вовсе не был удивлен тому, как мама всё время поглядывала на свои часы, проверяя время. Она всегда куда-то спешила, у нее, честное слово, свободной минуты не было, так что я посмотрел на неё и попытался улыбнуться. Не хотел, чтобы она волновалась за меня, потому что всё ведь было неплохо.       ― Тебе нужно ехать? ― спросил я, когда она посмотрела на часы уже в третий раз.       ― Да, меня ждут на встрече, ― она говорила с сожалением. ― Ты справишься? Я бы хотела тебе помочь, но мне правда пора.       ― Всё хорошо, езжай, я справлюсь сам.       Она только поцеловала меня в волосы, попрощалась, и через секунду её след уже простыл, оставляя за собой только шлейф сладковатых духов.       А спустя минуту в комнате появился Юнги со своим чемоданом и новым цветом волос, что заставило меня удивиться. Волосы его были белыми с розовым отливом, и он, боже, выглядел слишком мило с таким цветом. За лето он почти не изменился, не считая волос, конечно. Остался таким же худощавым, немного хмурым и всё ещё невысоким нескладным парнем, каким я его запомнил.       Я был рад его видеть, и радости своей скрывать не стал, а потому улыбнулся: не так, как матери пару минут назад ― вымученно и фальшиво ― а искренне и широко. А потом, раскинув руки в стороны, направился к Юнги.       Ты знаешь, я мало к кому мог вот так подойти, раскрыв объятия. Только к тебе, пожалуй. Но Юнги и Хосок стали теми, кого я не стеснялся. Я не боялся быть с ними настоящим, может быть, не в полной мере, как с тобой, но для меня это тоже был важный шаг. Я действительно считал их своими друзьями, а редко кому удавалось завоевать это звание. Подпускать к себе людей было для меня трудно, но их я подпустил.       Жалею ли я сейчас об этом? Наверное, нет.       Жалею ли о том, что просто ушёл, когда тебя рядом со мной больше не было? Точно да.       Это был ещё один неправильный поступок с моей стороны, но они слишком прочно въелись в мой мозг ассоциацией с тобой. Смотреть на них было больно, но ещё больнее ― смотреть и понимать, что у нас с тобой такого никогда больше не будет. Я слабак и трус, да, и я не раз ещё скажу об этом, потому что так и есть, а ты можешь сколько угодно убеждать меня в обратном. Но давай будем честными: я такой, и мне сложно быть смелым, даже когда это очень нужно.       И в тот момент, когда я обнял Юнги ― слабо и несмело ― а он недовольно в шутку заворчал, я понял, что, на самом деле, очень по нему скучал. В тот момент осознавать это было странным, потому что, понимаешь, я ни по кому, кроме тебя, никогда не скучал. Нет, конечно, то, как я скучал по Юнги ни в какое сравнение не шло с тем, как я порой скучал по тебе, но всё же это было необычно и даже странно. И по Хосоку я скучал тоже.       Наверное, это и значит подпустить к себе человека? Довериться ему хотя бы немного, позволить занять какую-то свою часть.       Наверное, так и есть.       ― Надеюсь, ты будешь хорошим соседом, ― ворчал Юнги, запихивая свой чемодан под кровать уже когда мы разложили вещи. ― По вашей милости моего прекрасного соседа от меня отселили.       Хён фыркнул, а я не сдержал чуть виноватой улыбки.       ― Прости, ― пробормотал, забираясь с ногами на кровать. Я тоже не был в восторге от всего этого, но да, у нас не было выбора.       ― Забей, мы с Хо придумали кое-что.       Юнги улыбнулся и подмигнул, а я заинтересовался.       Вы с Хосоком пришли к нам в комнату через полчаса, благо, что день был свободный, и расписание начиналось только со следующего, так что мы вдоволь могли наговориться и наверстать всё упущенное за время каникул.       Ты тогда по-хозяйски устроился на моей кровати, подминая подушку под спину, а я вместо подушки нагло пользовался тобой, уложив свою голову тебе на грудь. Ты игрался с моими пальцами и, даже несмотря на присутствие в комнате Юнги и Хосока, это всё равно было чертовски уютно и тепло. Мне было хорошо с тобой, независимо от места и обстоятельств. Не знаю, почему, но даже в семнадцать я продолжал так глупо от тебя зависеть, и я никогда не чувствовал себя лучше, чем в те моменты, когда был рядом с тобой.       И я скучаю по этому. Чертовски сильно скучаю по твоим рукам и тёплому дыханию на моей коже. Я очень сильно, Чонгук, скучаю по тебе. И все годы попыток вытравить тебя из собственного сердца канули в никуда, стоило тебе вновь на меня просто посмотреть.       Представляешь, насколько ты властен надо мной? Представляешь, насколько сильно я люблю тебя, если даже спустя семь долгих лет продолжаю скучать?       Тогда мы около часа болтали обо всём на свете. Делились впечатлениями от лета, новостями и ожиданиями от будущего года. Я точно знал, чего хочу: просто провести ещё один год с тобой, а за ним ― ещё один, и так много лет. Я думал, что в этом году наберусь смелости, стану сильнее, начну брать пример с тебя, а потом, заручившись твоей поддержкой, поговорю с мамой, а ты ― со своими родителями. Я думал, у нас получится. Я почему-то был уверен, что мы сможем.       Я чувствовал, что я смогу. И я сказал тебе об этом в одну из последних летних ночей, когда мы, уже ближе к утру, прогуляв всю ночь напролет, сидели на траве заднего двора твоего дома и смотрели на догорающие перед рассветом звёзды. Почему-то они в это время всегда светят ярче всего. Наверное, потому что знают, что скоро угаснут, и это зрелище одновременно грустное, но с предвкушением нового дня. Ещё одного дня, который я проведу с тобой.       Чёрт, так глупо всё время сводить всё к тебе, но я не умею по-другому. Ты настолько глубоко во мне, что тебя уже ничем не прогнать, никак не избавиться. И в тот момент, когда я положил голову на твоё плечо, а ты, обняв, притянул меня ближе и поцеловал в макушку, упираясь после туда подбородком, я знал, что никогда не захочу от тебя избавиться. Ни в этой жизни и, наверное, даже в следующей, если они существуют.       Тогда, чувствуя твоё тепло, глядя на яркие предрассветные звёзды, я понял, что не хочу без тебя ничего и никогда. Мне подумалось на секунду, что я и правда без тебя просто не смогу, несмотря на то, что я всегда искренне считал, что каждый человек самодостаточен и ему вовсе необязательно иметь кого-то рядом с собой, чтобы нормально жить.       Но мне не хотелось нормально. Мне хотелось с тобой.       Летняя ночь была тёплой, но меня грела не она вовсе, а твои руки, обнимающие так крепко, словно меня у тебя могут забрать в тот же миг. Но, знаешь, в чём правда? Меня у тебя никто и никогда не заберет, потому что я, боже, весь принадлежу тебе. Ты тоже мне принадлежал, и я это знал, а потому решил вдруг, что сумею стать смелее и сильнее, чтобы сделать шаг, которого я до безумного боялся.       Так что я сказал тебе об этом, а ты улыбнулся и сжал меня в своих руках крепче, а потом отстранился немного, заставляя меня посмотреть тебе в глаза. В твоих глазах отражался рдеющий рассвет и исчезающие звёзды. И кроме этого, там был я.       Просто человек, когда-то мальчик, который с годами не стал смелее или увереннее. Мальчик, у которого в жизни был лишь один друг и одна любовь, и всё это ― ты. Я видел мальчика с большими глазами и огромным, до боли любящим тебя, сердцем. И этот мальчик улыбался ласково и нежно одному только тебе. Мне нравилось видеть себя в твоих глазах.       Глаза ― это зеркало души, да?       Я хотел навсегда поселиться в твоих.       И тогда ты просто поцеловал меня ― едва ощутимо и мягко, а потом прошептал негромко, чтобы не нарушить рассветную тишину:       ― Я люблю тебя.       И я тебя люблю, Чонгук.       И ты бы, чёрт возьми, знал, как сильно.       А потом ты, подумав с пару секунд, уточнил:       ― Ты правда готов сделать это ради нас?       ― Конечно, ― я звучал так уверенно и даже чувствовал в себе такую непривычную решительность. ― Я хочу этого и сделаю, мне просто нужно немного времени, ладно?       Ты кивнул, а я, говоря всё это, даже не подозревал о том, что совершил в своей жизни самую главную ошибку ― солгал тебе. Мои слова никогда не станут правдой, Чонгук, потому что, оказывается, мало просто хотеть. На подобное нужны силы и, давай будем честными, у меня их никогда не было.       Но тогда я искренне считал, что смогу. Я думал, у меня есть время, а потом оказалось, что у времени нет счёта, и летит оно незаметно, иногда и вовсе обрываясь в моменте. И мне жаль, что я не успел набраться достаточно смелости.       Моим неправильным поступкам нет счёта, знаешь. А я продолжаю считать и за каждый себя корить. И, господи, вот парадокс: тоже поступаю неправильно.       И мне жаль, что ты всегда мне верил, потому что в тот момент, вероятно, не стоило. Может быть, не поверь ты мне тогда, мы бы многого смогли избежать. Но… может быть, так должно было произойти? Не знаю, я никогда не верил в судьбу и прочую подобную чушь, всегда думал, что мы сами строим свою жизнь, и никого над нами нет. Может быть, мы сами были во всём виноваты. Я не знаю, да и не хочу знать. Какой толк искать причины, если это никак не повлияет на исход?       Сейчас, наверное, я впервые в жизни ощущаю смелость, которой не чувствовал никогда прежде. Хотя, да, всё ещё боюсь и всё такой же трус, но… Теперь я точно уверен в том, чего я хочу, спустя долгих семь лет. Это слишком долго, да? Не вини меня за это, пожалуйста.       Но это сейчас. А тогда я был глупым семнадцатилетним подростком, наверное, слепым от любви к тебе и ослеплённым собственным счастьем. Я эгоистично им наслаждался и ещё более эгоистично полагал, что я должен взять ещё немного времени, чтобы набраться достаточно смелости и решимости для шага, который я собирался сделать. Который я, чёрт возьми, должен был сделать. Но я не хочу думать обо всех этих «если бы», потому что, в конце концов, всё случилось так, как случилось.       В семнадцать лет, лежа на твоей груди в своей кровати, я со смехом слушал, как Хосок и Юнги наперебой рассказывали про своё лето и о том, как Юнги угораздило выкрасить в этот новый цвет. Было хорошо. Правда, так хорошо, что это снова и снова казалось мне сказкой.       Мне жаль, что я забывал о том, что мы не в сказке.       Мы лежали так несколько долгих часов, которые, парадокс, пролетели незаметно. И тогда уже я вспомнил то, о чём мне говорил Юнги, а потому, приподняв голову с твоей груди, я посмотрел на хёна и сказал:       ― Ты говорил, вы двое что-то придумали.       Ты зашевелился, обнимая меня крепче и приподнимаясь.       ― Вы о чём? ― твоё любопытство всегда не знало границ, и я даже будто бы видел, как вытянулась твоя шея.       Юнги и Хосок переглянулись, а потом посмотрели на нас.       ― Мы можем меняться комнатами время от времени, ― сказал Хосок с улыбкой. ― Точнее, соседями. Можем попробовать проворачивать подобное ночью, чтобы никто не видел.       Не то, чтобы меня это напугало, скорее, я просто удивился и немного напрягся. Нас ведь могли запросто поймать, и я знал, что во второй раз нам не отделаться простым расселением. Меня смущало только это, а потому я не выражал согласия, но и отказа ― тоже. Потому что, чёрт, этот вариант нравился мне чертовски сильно. Это казалось решением. Так я мог быть с тобой.       Ты не спешил отвечать тоже, кажется, задумался о чём-то. Удивительно, как я улавливал твоё настроение, даже не видя тебя. Я словно чувствовал твоё замешательство и нерешительность, и это было чертовски странно, знаешь. Ты никогда не мешкал. Ты же решительный и смелый, совсем не такой, как я, и в тот момент я удивился.       Я заворочался и, развернувшись, посмотрел на тебя. Ты задумчиво прикусывал губу, а я снова и снова ловил себя на мысли, что безумно сильно хочу поцеловать тебя.       ― О чём ты думаешь? ― спросил я негромко.       Старшие молчали, но ждали ответ.       ― Хочешь попробовать? ― вопросом на вопрос, и это было достаточно внезапно. ― Я соглашусь только, если ты этого захочешь.       Со стороны послышалось досадное «О, боже, вы что, серьёзно?», и ты рассмеялся, притягивая меня ближе к себе.       ― Если кто-то то узнает, мы проблем не оберемся, ― заметил ты, впрочем, без какого-либо страха.       Всем в этой комнате было плевать на то, что кто-то узнает и что потом придётся разбираться с последствиями. Всем, но только не мне.       И я знал, что тебе тоже не плевать, я видел это в твоих глазах, но я понимал ― это вовсе не от того, что ты беспокоился о себе. Ты переживал обо мне, и, боже, я, наверное, всегда буду удивляться тому, насколько ты весь был во мне. Порой для тебя словно не существовало всего остального мира, и мне, я не стану скрывать, это до чёртиков нравилось.       Я всегда хотел быть для тебя вместо целого мира.       Но тогда я подумал вдруг, что мне тоже стоит наплевать. В конце концов, августовской ночью я пообещал тебе, что стану сильнее и найду в себе смелость на шаг, на который для меня решится было чертовски сложно. Так что я решил, что, вероятно, начать стоит с малого.       ― Давайте попробуем, ― сказал я, а ты удивился.       ― Уверен?       Меня хватило только на маленькую улыбку и короткий кивок, после чего я опустил голову обратно тебе на грудь с мыслью, что мне чертовски сильно не хочется с тобой расставаться, и, если это единственный вариант, чтобы быть с тобой подольше, то, неважно, чего это будет стоить, я пойду на это.       Так что в тот вечер мы все согласились на эту идею, которая мне всё ещё казалась безумной, хотя, вероятно, в этом не было ничего такого. То есть, ничего не должно было произойти. Мы обусловились, что будем меняться поздно ночью, когда все уже уснут, а обратно возвращаться ранним утром, до тех пор, пока кто-то проснется. План казался идеальным.       Впервые мы сделали это через несколько дней, и, господи, я так переживал, что едва не икал, пока ждал тебя. Юнги ушёл несколько минут назад, и я лихорадочно кусал губы от волнения. А когда ты пришел, всё вокруг перестало иметь какой-либо смысл. Ты был растрёпанным, жутко милым, ласково улыбался и протянул ко мне руки, в которые я тут же отдался, потому что, кажется, только этого и желал.       В ту ночь никто не узнал о нашей маленькой шалости. За ней последовала следующая, а затем ещё одна, и через какое-то время мы стали проворачивать это несколько раз в неделю. И в какой-то момент, да, я вошёл во вкус даже, и всё это казалось мне захватывающим и веселым. Мне нравилась вся эта тайна, скрытность, и я обожал, как ты обнимал меня ночью, прижимался ко мне обнажённой грудью и утыкался носом мне в шею, нашёптывая всякие глупости. Ты щекотал мне кожу своим дыханием, и я улыбался, глядя в потолок, пальцами касаясь твоих волос.       Я полюбил наши короткие ночи. И я чертовски сильно любил тебя.       Нам везло семь месяцев. Семь долгих месяцев мы без каких-либо проблем оставались на несколько часов ночи вместе. Мы смотрели на звёзды, разговаривали, много целовались и занимались сексом, продолжая изучать друг друга и находить что-то новое. Каждый раз ты открывался с новой стороны и открывал меня тоже, и звёзды, которые были видно из-за прозрачной занавески, вспыхивали каждый раз с новой силой.       Это было похоже на нашу личную маленькую планету, на которой не существовало никого. Ни этих стен, ни кого-либо за ними. Не было всего мира. Только ты, я и звёзды на небе. Так чудесно и правильно, что я едва не задыхался в твоих руках, потому что не мог надышаться тобой и воздухом, пропитанным твоим запахом. Иногда мы просто спали вместе, заводя будильник, чтобы не проспать время, когда нужно было меняться обратно. Мне нравилось засыпать, обнимая тебя. Я чувствовал себя спокойно, засыпая рядом с тобой.       А потом случился апрель, и это, честное слово, всё ещё самый ненавистный мной месяц, хотя, конечно, время года совершенно ни в чём не виновато.       В ту ночь мы были уставшие и разморенные долгим днём. У нас начинались промежуточные тесты, у тебя было много тренировок, а у меня дополнительных занятий. Весной всегда начинался хаос, и всё словно оживало, так что у нас почти не оставалось сил. Тогда мы просто лежали в обнимку и болтали о всякой ерунде, прерываясь иногда на короткие поцелуи, или просто молчали, глядя друг на друга. В комнате было тихо, так что мы тоже говорили почти шёпотом. Нарушать тишину не хотелось. Было ощущение, словно, нарушив эту тишину, мы разрушим что-то более важное. Наш маленький мир, если хочешь.       Мы болтали о всякой ерунде, и ты улыбался блаженно, немного прикрыв глаза. Я знал, что ты хотел спать, и я хотел тоже, но мы не засыпали: наслаждались этими часами друг с другом, которых у нас было чертовски мало. И если бы я знал, что произойдет утром, я бы совсем не дал нам уснуть.       ― Когда ты собираешься поговорить с мамой?       На этот твой вопрос я недовольно сморщился. В последнее время ты часто возвращался к этой теме, а я всё отнекивался и старался увести разговор в другую сторону. Я боялся признаться, что мне нужно ещё немного времени, и смелости во мне всё ещё недостаточно. Я трусливо отмалчивался, но ты, наверное, и так всё понимал, правда? Ты всегда знал меня, кажется, даже лучше, чем я себя.       И в тот момент я тоже недовольно нахмурился и, спустившись на кровати чуть ниже, обнял тебя рукой поперек живота и уткнулся носом тебе в шею. Знаю, обычно это было твоей прерогативой, но в тот момент мне хотелось спрятаться, так что я не нашел места лучше.       И никогда не найду, если честно.       ― Тэ? ― ты ласково погладил меня по голове и прижался губами к моим волосам так, что я чувствовал твоё дыхание.       ― Прости, ― я прошелестел это тебе куда-то в шею, и твоя кожа в ту же секунду покрылась мурашками. Мне безумно нравилось то, как я на тебя влиял. ― Я сделаю это, я же пообещал.       ― Я знаю, но я ведь не об этом спросил, ― ты говорил мягко, ласково, но я знал, что и ты устал ждать. Я знаю, мы оба хотели быть свободными, не прятаться, потому что, честное слово, ничего правильнее, чем то, что происходило между нами, не было.       Я поднял на глаза на тебя, а ты всё ещё улыбался. Ты не хотел давить на меня, я видел это в том, как ты смотрел на меня. Ты относился ко мне лучше, чем кто-либо, так что я, несмотря на нелюбимую мной тему, всё равно чувствовал себя хорошо. А когда ты, вместо того, чтобы ждать от меня ответа, наклонился ко мне и поцеловал, я едва слышно выдохнул прямо тебе в губы.       Поцелуй не был долгим, но твои губы на моих ощущались тысячами микровзрывов где-то, кажется, в лёгких, и каждый из них ознаменовал во мне твоё присутствие. Тебя во мне всегда было слишком много, и порой мне кажется, что тебя во мне было даже больше, чем меня самого. Это так странно для кого-то, я знаю, и мало кто меня понял бы. Но вот ты понимал. А я всегда знал, что для меня это вовсе не странно. Это всегда было правильно ― просто принадлежать тебе. Я принял это. Я этим наслаждался.       Когда ты отстранился от меня, я знал, что должен был что-то ответить. В твоих глазах светилось ожидание, и я тогда даже голову в плечи слегка вжал.       ― Эй, всё в порядке, ― успокаивающе и ласково, ты прижал меня к себе и несколько раз коротко поцеловал в волосы. ― Нам необязательно торопиться с этим, ты же знаешь. Просто я хочу держать тебя за руку не только, когда мы вдвоём в комнате.       ― Я знаю, я тоже, Чонгук, ― я почти прошептал это, обнимая тебя крепче. ― Ещё немного времени, ладно?       ― Конечно. Сколько захочешь. У нас же целая жизнь впереди, да?       ― Да.       Да.       Мы и правда в это верили. Жаль, что жизнь не была с нами согласна.       Мы уснули, пролежав в обнимку ещё час. Я отчётливо помню, как ты крепко обнимал меня и что-то бормотал, шептал мне на ухо что-то о любви и звёздах, а потом уснул. И я уснул следом, перед этим оставив лёгкий поцелуй на родинке под твоей губой.       Это был последний момент нашей безоблачной юности.       Последний момент нашей собственной сказки.       Ты же знаешь, что, если взрыв будет достаточно большим, то он сможет уничтожить целую планету?       Наша с тобой планета, построенная в нашей личной Вселенной, где мы создали сказку только для нас двоих, не выдержала бы и трети того взрыва, который случился утром.       Наверное, всё было слишком хорошо для нас двоих. Здесь виноватых не найти, но я, веришь или нет, до сих пор виню себя в том, что так и не нашёл в себе смелости признаться раньше и чтобы это не произошло так, как было в то кошмарное утро. Я виню себя в этом, пусть и стараюсь почти об этом не думать. Просто, знаешь, эта вина сидит глубоко во мне, она выедает всё внутри меня, и это правильно. Наверное, я мог бы изменить всё, будь у меня чуть больше сил и смелости.       Но я ― это я, Чонгук. Просто мальчик. Трусливый, слабый, но почему-то тобой любимый.       Не знаю, как так произошло, что Юнги не вернулся в комнату в обусловленные пять часов утра. Я так и не смог узнать этого, потому что стал избегать их и свёл всё общение до минимума, прежде чем окончательно сбежать. Но в то утро Юнги не пришёл, а мы не услышали будильника, так что в очередной раз мы проспали.       Кажется таким глупым проколоться дважды в одинаковых ситуациях, но, если бы нас обнаружила госпожа Ли, честное слово, было бы во много раз проще.       Но в то утро, когда я открыл глаза, госпожа Ли на пороге нашей комнаты была не одна. Рядом с ней стояла моя мама.       Меня охватил ужас. Он ледяными пальцами пополз по позвоночнику, но в тот момент, в отличие от первого раза, я не мог даже пошевелиться. Я только приподнялся немного, а ты, всё ещё не проснувшийся, припечатал меня обратно к кровати и, чёрт, поцеловал в шею, и этот жест был таким заметным, что лицо моей матери исказилось. Встретившись с ней взглядом, я в полной мере ощутил то едкое чувство, которое она испытывала в тот момент.       Сначала это было просто непонимание.       Чуть позже ― замешательство.       Когда ты поцеловал меня, удивление.       Следом ― отвращение.       Отвращение к собственному сыну, понимаешь? Этот момент, который длился чёртовых десять секунд, вспорол мне живот без ножа, и это было чертовски больно.       Впрочем, не больнее, чем потерять тебя.       А потом начался хаос. Моя мама всегда была решительной, так что она ни секунды не медлила. Под торжествующий взгляд надзирательницы она прошла в комнату, стуча каблуками по полу, и громко тебя позвала. А когда ты проснулся, только присела перед кроватью, и пытливым взглядом уставилась на нас.       Моя мама никогда не кричала. Она не повышала голос и не истерила. Никогда. И в тот момент она не сделала этого тоже. Только посмотрела на нас несколько долгих секунд, а потом, поднявшись, только сказала:       ― Тэхён, ― она никогда меня так не называла, ― я жду тебя снаружи. Чонгук, твоя мама ждёт тебя в твоей комнате.       Она была такой властной, и тон её голоса меня пугал. Я всё ещё не мог пошевелиться и только смотрел на то, как она выходит из комнаты, а за ней тянется этот шлейф сладких духов. Госпожа Ли вышла следом за ней, неприятно перед этим усмехнувшись, а я, всё ещё прижатый к твоему телу, не мог поверить, что всё это действительно произошло.       Я так долго боялся этого. Я не хотел, чтобы это случилось вот так, ты знаешь. Чёрт, я же правда собирался поговорить с ней, объяснить ей всё, и, наверное, мы бы сумели прийти к какому-то исходу, в котором не было бы этих семи долгих лет. Я бы всё для этого сделал, но… Я такой трус, Чонгук, что не смог найти в себе сил сделать это. Я все тянул и тянул, откладывал, думал, что у нас полно времени, и я всё успею.       Наше время вышло в тот самый момент, когда дверь моей комнаты закрылась за матерью, а я посмотрел на тебя так, словно в тебе был ключ к спасению.       Я дрожал, а ты продолжал сохранять спокойствие, и это, наверное, должно было меня успокаивать, но на деле же вовсе не помогало. Чувствовалось, что на этот раз всё иначе, потому что моя мама не оставила бы нас в покое, я знал это. Ты сел в кровати и взял меня за руку, переплетая пальцы в привычном жесте, а я так крепко в тебя вцепился, что от моих пальцев на твоём плече, наверное, остались синяки.       ― Если я скажу, что всё будет хорошо, ты мне поверишь?       Я отрицательно замотал головой в ответ на твой вопрос и не мог выдавить из себя ни слова. Внешне казалось, словно я спокоен, но внутри всё дрожало. В глазах ― паника, и руки не тряслись только от того, что обеими я вцепился в тебя.       Как я мог поверить в это «всё будет хорошо»? В тот момент это казалось самым невозможным.       ― А если я попрошу тебя поверить мне?       ― Ты не можешь обещать мне этого, ― сказал я негромко, даже глаз не поднимая. Было так страшно посмотреть на тебя, потому что тогда я бы окончательно понял, что всё это реально, а не мой кошмарный сон.       ― Могу.       Я могу обещать тебе это.       Но не сделать.       Ты не говорил этого вслух и, наверное, даже не думал ни о чём таком, но всё это было и так слишком ясно. Никто бы не позволил существовать этому «хорошо». Мы знали это. Я знал это. А ты и правда верил, что всё действительно может быть хорошо.       Не знаю, кто из нас был более глупым в тот момент. Ты думал, что сможешь всё уладить и серьёзно обещал мне это. А я знал, что ничего не получится, но отчего-то всё равно позволил этой глупой надежде поселиться у меня внутри и разлиться теплом по позвоночнику. Наверное, мы оба жутко сглупили.       ― Твоя мама наверняка уже сказала всё моей, ― ты сказал это, поднимаясь с постели. Ты отпустил мою руку, а я продолжал тянуться к тебе, пока ты одевался. Каким же спокойным ты выглядел, чёрт, я даже позавидовал. ― Я поговорю с ней, а потом вернусь к тебе, ладно?       Я поднял на тебя глаза, и наши взгляды столкнулись. В твоих, как всегда, была уверенность, а в моих ― полная безысходность.       ― Обещаешь вернуться? ― я спрашивал с надеждой, потому что, боже, я так сильно хотел верить в это. Я так сильно хотел, чтобы это было правдой.       ― Конечно. Мы всё уладим, ладно?       Я кивнул, а ты поцеловал меня, и в тот момент, когда я вновь вцепился в твои плечи своими пальцами, мне до безумного сильно хотелось заставить тебя остаться. Я хотел запереться с тобой в этой чёртовой маленькой комнате и никогда никуда не выходить. Так было безопасно. Так было бы спокойно. Только ты и я. И пусть там за стенами родители и весь этот огромный мир, который явно отказывался нас принять, пусть всё это осталось бы там, а здесь ― ты и я.       Я мечтал только об этом, Чонгук. И в тот момент мне ничего больше не хотелось так сильно.       ― Вернись, пожалуйста, ― прошептал я, снова и снова цепляясь за тебя. ― Я люблю тебя.       ― И я тебя люблю, Тэ, ― ты снова меня поцеловал, а потом посмотрел в глаза. ― Я вернусь.       Тебе пришлось от меня отстраниться, чтобы секундой позже я остался в комнате в полном одиночестве. Я увидел только твою спину. Ты не обернулся, потому что пообещал вернуться.       Я тебе поверил.       А ты не вернулся.       Так глупо, что последний раз, когда я видел тебя, был таким: безнадежным и грустным, с этой глупой надеждой на ещё более глупое «хорошо», которого никогда не могло быть. Я тебе поверил, Чонгук, и я знаю, что ты сдержал бы обещание. Но что мог сделать семнадцатилетний мальчик против огромного взрослого мира?       Ничего.       И я тоже ничего не мог сделать. У меня был шанс, но я так долго искал в себе силы, что в итоге потерял самое важное ― тебя.       Родители увезли тебя обратно в Англию, и сначала я даже не знал об этом. Ты просто больше не пришёл, а моя мама в тот день долго пыталась промыть мне мозг. Она не ругалась и не кричала, только тихо и вкрадчиво говорила со мной, и я почти ничего не слушал. Мне было плевать, знаешь, она могла говорить, что угодно, и это никогда не возымело бы должного эффекта.       О том, что ты уехал я узнал только на следующий день. От Юнги. Он сообщил мне об этом, а я в ответ только кивнул и в тот же день попросил смену комнаты. Было так больно, ты, наверное, и сам знаешь, тебе ведь тоже было, правда? Я написал тебе в тот же вечер, но ты не ответил. И тогда я стал писать тебе регулярно, но ты не отвечал.       Дни тянулись медленно, а я всё пытался привыкнуть к жизни без тебя, и это было слишком сложно. Мы были рядом столько лет, а теперь тебя не было, и всё словно покатилось к чёрту. Да, так и было, и я не мог это остановить.       Я плакал. Я так много плакал, ты бы знал. Я не мог уснуть ночами, и мой новый сосед по комнате наверное тихо меня ненавидел за заглушенные подушкой всхлипы и моё дрожащее на кровати тело. Я сам себя ненавидел и ещё больше я ненавидел экран телефона, на котором каждое моё сообщение оставалось без ответа. Я мечтал попасть к тебе, где бы ты ни был, и я надеялся, что ты хотел того же.       Мама каждый день говорила мне одно и то же. Не знаю, может быть, она действительно хотела лучшего для меня, но, чёрт, как я мог быть счастлив, если тебя рядом не было?       У тебя получилось бы?       Я эгоистично всегда буду надеяться, что нет.       И, слушая мать, я только кивал и соглашался, понимая, что спорить ― абсолютно бессмысленное занятие. Я понял, что ей плевать на мои настоящие чувства, и они для неё ― сущая ерунда, глупость, прихоть восемнадцатилетнего мальчика, который влюбился в лучшего друга. Она сказала, что это и не любовь вовсе, а я промолчал. А потом улыбнулся ― искусственно и отвратительно фальшиво.       Тогда я надел на себя первую маску. Она была уродливая и совсем неубедительная, но потом я научился прятаться, и всем будто бы стало проще. Всем, кроме меня. Я думал, что я ― искусный актёр, но правда в том, что никто мне не поверил.       Правда в том, Чонгук, что с тех пор и на протяжении семи следующих лет я был разбит и сломан. Из меня словно вынули важную часть и ничего не поставили взамен, и пустота внутри поглощала меня стремительно, а я не сопротивлялся.       В тот день, когда за тобой закрылась дверь моей комнаты, я поверил, что ты вернешься. В тот день ты не вернулся. Через день, два, неделю, месяц, год ты не вернулся тоже.       А я верил, Чонгук, и ждал. Как преданный пёс, как Роза Маленького принца, как планеты своих астронавтов.       Я жду тебя всё ещё и буду ждать всегда, даже если на это уйдет целая вечность.       Потому что я люблю тебя. И это единственное настоящее во мне, что осталось.       Поэтому, пожалуйста, сдержи обещание и вернись ко мне, ладно? Я найду в себе силы и смелость, сделаю, что захочешь, я на всё пойду ради тебя, только ты, пожалуйста, возвращайся. Даже если прошло семь лет, и ничего не будет, как прежде. Мы придумаем что-нибудь, правда?       Мы со всем справимся. Так ты всегда говорил. А если вдруг ты больше не хочешь, то я буду справляться один. Ради тебя. Ради нас двоих.       Ты пообещал вернуться. Я ждал семь лет и буду ждать ещё.       Надеюсь, ты знаешь это.       Надеюсь, я смогу тебе об этом сказать.       Надеюсь, ты поверишь мне так же, как я когда-то поверил тебе.