спектакль одинокого актера

      У Чонгука тёплая ладонь, немного грубая, шершавая, зато уверенная и держит крепко. Тяжёлый шаг, тяжёлое дыхание. Волнуется? Устал? У него напряжены плечи, широкая спина. Тэхёну не хочется больше за ним идти. Хочется вместе с ним остановиться, уткнуться носом между лопаток и глубоко вдохнуть. Дышать человеком. Своим человеком.       Ладони расцепляются в гостиной. Обладатель космоса в глазах снимает пальто, кидает его на диван и устало трёт шею. Молчит. Слишком громко.       Тэхён повторяет за ним. Снимает пальто, кидает рядом. Молчит. Тоже слишком громко.       Так много хотел сказать, так много объяснить. А сейчас стоит, весь открытый, распятый, с вывернутой наизнанку душой, коллекцией масок, поломок, пощёчин, трещин в старом полу, дырой в пыльно-красном занавесе. Стоит и молчит, заламывает тонкие пальцы, смотрит в упор, и взгляда не сводит. А на него тоже смотрят: пристально, пытливо, внимательно. Ждут.       Чего ждут? Признаний, объяснений, чего? Выдыхает едва слышно и делает осторожный шаг. От него не отступают. Всё ещё ждут, всё ещё смотрят. Пол под ногами больше не скрипит, половицы не проваливаются, сердце по швам не трещит. Только бьётся глухо, тоскливо и осторожно просит: иди, шагай, скажи, сделай, обними, поцелуй, люби, извинись. Не за что? Всё равно извинись, а потом: целуй, обнимай, люби. Держи за руку. Не отпускай. Не отпускай.       Не отпущу.       И кидается вперёд, сломя голову, без страха, без промедления. Сколько можно бояться? Сколько можно бегать? От самого себя, от чувств, от жизни. Устал уже, выдохся. Такой забег не каждому под силу, а Тэхён столько лет бежал, прятался, скрывался, и ради чего? Чтобы в итоге прийти к тому, где его начало. Жизнь циклична, любовь равно знак бесконечности. Чонгук ― мальчик с другой планеты, приручивший, ласковый, трепетный, нежный. Хозяин, владелец, обладатель. Не полей, не лесов, не рек и не сада. Какой-то мелочи. Чьего-то сердца.       Сердца разбитого, неумело склеенного, криво заштопанного, с уродливыми шрамами, больными гематомами. Сердца страдающего, болеющего, любящего. Тоскующего и так сильно скучающего. Залатает, подлечит, если понадобится, раны залижет. Тэхён почему-то в этом уверен. Тэхён так уверен, что цепляется за шею человека, стискивает, льнёт ближе, губами ― по щеке, а после подбородком на плечо и носом ― в шею. Совсем как раньше. Точно так же, как Чонгук раньше.       И его в ответ обнимают. Сначала ― не смело, через секунду ― уже слишком крепко. Что-то хрустит. Это ребра? Плевать, пусть дробятся, ломаются, крошатся. Просто когда вот так обнимают, всё можно вытерпеть. Всё можно забыть. Семь лет, эту пропасть, семьсот тридцать шесть сообщений, дождливый Лондон, суровую Англию. Прошлое. Это всё прошлое. Чего на нём зацикливаться?       Тэхён улыбается. Позволяет себе улыбку в чужую шею, а потом ― губами по родинке, затем ― выше, тихим выдохом в ухо:       ― Давай ещё раз? С самого начала?       С начала.       Его начало ― вот перед ним. Обнимает, дышит хрипло в волосы, и пальцами считает рёбра на худощавом теле. Им до начала ни далеко, ни близко. Начало ― вот оно. Искрится в воздухе, распадается атомами, крошится бесконечностью.       Перевернутая восьмерка. Так или иначе встретятся.       Встретились.       В месте пересечения. В пустой тихой квартире. Неуютной, необжитой. Здесь словно не живут, а существуют. Чонгук дышит. Тэхёном дышит. В этот самый момент ― полной грудью, втягивая носом знакомый запах, чувствует присутствие, дышит. Теперь живёт.       ― Ты хочешь? ― спрашивает с сомнением, от себя чуть отталкивает, а Тэхён цепляется, да так крепко, что на белой рубашке ― вмятины от пальцев.       Головой кивает, дрожит, а из глаз ― звёздный дождь. Слёзы? Чепуха какая. Мужчины не плачут. А Тэхён ― не мужчина. Он ― Лис, к которому его Маленький Принц вернулся.       ― А могу не?       Не может. Господи, конечно, не может. До чего глупый вопрос. Ему хочется засмеяться, расхохотаться, а потом ― обнимать, целовать, держать за руку, уснуть вместе, вместе проснуться, приготовить завтрак и провести так остаток жизни. Сколько лет им уготовано? Кроме тех восьми, что они уже потратили? Кроме тех семи, что их рядом не было.       Чонгук пожимает плечами, будто бы неуверенный. Чонгук. Неуверенный. Это что, шутка?       ― Что такое? ― Тэхён смотрит обеспокоенно, с места не двигается, отойти боится. Почему кажется, словно всё ― сон. Ему снова это снится? Нет, нет, нет.       Конечно, нет.       ― Вчера я, ― запинается. Так странно видеть, что Чонгук запинается. Он же сильный, такой всегда уверенный, волевой, решительный. И вдруг запинается. Тэхён сжимает его плечо, поддерживает, успокаивает. Когда они успели поменяться местами? ― Вчера, когда ты разговаривал с… Хэрин? ― Кивок в ответ, молчание. ― Когда ты разговаривал с ней, а потом сказал, что она ― твоя девушка, я решил, что… Я подумал, что… Зачем тебе я? Зачем я нужен в твоей жизни? Если у тебя есть девушка, зачем тебе я?       Тэхён не понимает. Смотрит и не понимает. Дышит и не понимает. Сжимает плечо цепкими пальцами и не понимает.       ― Я ведь сказал, что люблю тебя, ― бормочет, хлопает ресницами. Ребёнок. Мальчик. Всё ещё трусливый, напуганный, дрожит, дураком себя чувствует.       ― Иногда любить мало. Любовь не означает желание быть рядом, понимаешь?       ― Ты тоже сказал, что любишь меня.       Чонгук устало опускается на диван. Тэхён ― в кресло напротив. Так и сидят, друг на друга смотрят. Тэхёну не нравится, куда идёт разговор. Он боится услышать не то, что хочет, о чём мечтает. Ему не ответили согласием, но всё ещё не отказали. Он теряется в догадках, в глазах напротив ― теряется.       О чём Чонгук думает? Что занимает его мысли? Тэхён? А есть ли у него кто-то ещё, о ком он думает? Кажется, сейчас всё развалится. Кажется, сердце не выдержит. Кажется, выскочит. А потом ― под ноги, обутые в лакированные ботинки. Вслед за масками, гнилыми дощечками, ржавыми гвоздями, рваным занавесом, табличкой «Закрыто».       ― Я люблю, ― наконец-то ответ, и всё ещё недостаточный.       ― Но быть рядом не хочешь?       ― Хочу, ― выдох облегчения из кресла. ― Больше всего на свете. Мы будем говорить откровенно?       ― Конечно.       Конечно.       Семь лет ― такой долгий срок. Как тут без откровенных разговоров? Как без душ, распахнутых настежь? Это в фильмах воссоединяются красиво, до ужасного просто. Это в фильмах поцелуи, объятия решающие, а следом ― заключительные титры и слащавая сцена, где у главных героев уютный дом, полный детей, и обязательно какой-нибудь лохматый пёс в качестве горячо любимого питомца.       А в сказках добро побеждает зло, а потом ― жили долго и счастливо и умерли в один день. В сказках всё просто, заключительные строчки, яркие иллюстрации.       Жизнь никогда не была сказкой. Жизнь никогда не будет фильмом. У них это какой-то артхаус, мелодрама и катастрофа в одном флаконе, гремучая смесь жанров, от которой внутри всё скручивает тошнотворным спазмом. Такому фильму поставили бы ноль звезд, а критики разнесли в пух и прах. Трагикомедия. Глупость, приправленная заявкой на глубокую драму, дешевый сюжет, отвратительная пьеса, написанная на чьём-то колене неумелым писателем, который перо до этого в руке никогда не держал.       А если их жизнь ― театральная постановка, то режиссер здорово налажал. Не цепляет, не держит, не радует глаз сурового зрителя. Ни громкого пения, ни аплодисментов из зала. Вместо цветов закидают помидорами. Вместо оваций ― могильная тишина.       И всё же ― не фильм, не сказка, не пьеса, не спектакль. Жизнь. Глупо осуждать жизнь за отвратные сюжетные повороты. Их не выбрать, не поменять. Так и остается проживать, да мириться.       Тэхён смирился. Тэхён прожил. И сидит сейчас в кресле напротив Чонгук, смотрит и ждет. А чего ждет? Наверное, надо рот открыть и сказать. Так и поступает.       ― Я начну? ― неуверенно сглатывает, цепляет руки в замок и, когда в ответ получает кивок, вдыхает поглубже воздух, пропитанный бергамотом. Чонгуком пропитанный. ― Пока ты не надумал ещё что-то: я люблю тебя, Чонгук. Я хочу быть с тобой. И как бы я ни пытался заставить себя тебя забыть или разлюбить, у меня не получается. Я и не хочу. Теперь уже точно.       ― Сначала ты говорил другое, ― замечает Чонгук. ― Когда я приехал, и мы встретились. Ты сказал другое. Ты сказал, что хочешь забыть меня, что это правильно.       ― Знаю, я… Я помню, что сказал. Я правда так думал, но только из-за того, что серьёзно считал, будто я не нужен тебе. Сам подумай, Чонгук. Семь долбанных лет, пять из которых я писал тебе жалкие сообщения, на которые ты не отвечал. Ты в курсе, как противно ощущать себя настолько жалким? ― Тэхён распаляется, подаётся вперёд, рвётся к человеку напротив: высказаться, выплакаться, обнять. ― Ты представляешь, каково мне было, когда я видел, что ты читал сообщения, но даже жалкой точки в ответ не отправил? Как я дол…       ― Тэ, я уже говорил теб…       ― Нет, подожди! ― машет рукой, будто бы властный, смелый, будто бы не у него губы сейчас дрожат и не его ладонь нервно трясётся. ― Подожди, послушай. Как я должен был себя чувствовать? Я решил, что всё кончено, я тебе не нужен, понимаешь? Конечно, я хотел тебя забыть, чёрт, я же не великомученик, чтобы терпеть такую боль. Как бы ты себя чувствовал? Просто представь: я уезжаю в другую страну, ничего тебе не говорю. Ах, и да, не забудь: я пообещал вернуться, а потом просто исчез, словно меня никогда не было. Просто, ― щёлкает театрально пальцами, ― испарился. Что бы ты почувствовал?       Взгляд, полный ожидания. Он змеёй скользит по татуировкам на пальцах, поднимается по рукам к плечам, задевает подбородок, обдаёт холодным дыханием губы, шипением стремится выше и находит наконец то, что искал ― глаза. Глаза никогда не врут.       Ну же, Чонгук. Не подведи. Не лги сейчас. Никогда не лги.       Я все по глазам пойму.       Честность сейчас ― минимальное требование. Оно не оговаривается. Всё и так понятно. Они никогда друг другу не врали, к чему начинать?       Чонгук молчит. Думает, размышляет, примеряет, прикидывает, представляет. А потом морщится, в глазах ― тоска, отчаяние, болезненные вспышки. Разбиваются звёзды, астронавты терпят бедствие. Тэхён ликует: достучался, донёс, объяснил. Чонгук понимает.       ― Что ты молчишь? ― наседает, смелеет, ещё ближе двигается. Смотрит пытливо. ― Ответь, ну же.       Договорились же ― откровенно.       ― Тебе кажется, что я чувствовал себя как-то иначе, ― говорит Чонгук. Он спокоен, но глаза его всё равно бегают, словно нервничает. Он спокоен, но Тэхён краем глаза ловит едва заметную дрожь его пальцев. ― Да, так и было. С одной стороны. Но ты правда считаешь, что мне было легко всё это время? Когда ты говорил, будто бы я легко тебя отпустил, просто вычеркнул из своей жизни, ты правда так считаешь? Из-за того, что я не отвечал на твои сообщения?       ― Ты ведь мог написать хотя бы что-то. Я не знал, должен ли я тебя ждать или нет. Любишь ты меня или нет. Нужен я тебе или нет. Вернёшься ты ― нет, чёрт, не ко мне, а хотя бы в эту страну, в этот город. Понимаешь? Я отчаялся настолько, что просто надеялся на твое возвращение сюда, просто, чтобы знать, что с тобой всё хорошо. Даже если ты нашёл кого-то, даже если…       ― Нашёл кого-то?       Уголок губ вздрагивает, Чонгук напрягается. Смотрит недоверчиво, пытливо, скользит взглядом по лицу. Тэхён знает, что у него из эмоций сейчас одно только отчаяние, и здесь от ликования или радости следа нет. Просто не будет. Ни сейчас, ни потом.       Он кивает. Сжимает губы и кивает, опуская глаза.       Сейчас думать о том, что у Чонгука мог или может быть кто-то, невозможно. Нет, даже не так. Н е в ы н о с и м о. Думать о том, что родинку под его губой целует кто-то другой; он переплетает пальцы с кем-то другим; делит постель не с ним; готовит завтраки какой-нибудь милой девице; засыпает на плече какого-нибудь симпатичного парня.       И ещё: я тебя люблю.       Вот это говорит не Тэхёну.       Нет, абсолютно понятно, что, скорее всего, никакого кого-то у Чонгука нет, и всё это фантазии, услужливо подкинутые истерзанным мозгом, но… Всё же.       И тогда Тэхён понимает.       Он едва открывает рот, чтобы что-то сказать, но слов не находится, и он только глотает искрящийся напряжением воздух. А Чонгук смотрит так, словно, вот видишь, теперь понимаешь, тебе это нравится? Тэхёну не нравится. Не нравится так себя чувствовать. Чонгук ведь тоже себя так чувствовал, потому что Тэхён был тем, кто нашел кого-то.       ― Это ты нашел кого-то, ― Чонгук говорит, выдержав паузу, словно дав время на осознание. ― Помню, как ты писал мне, сейчас, подожди, как же там было…? ― щёлкает пальцами в попытке вспомнить, и каждый щелчок хлесткой пощёчиной. ― Когда думаю о том, чтобы быть с кем-то другим, любить кого-то другого, обнимать и целовать, меня тошнит, ― цитирует с совершенно непроницаемым лицом. ― Тошнило? Выворачивало? Насколько плохо тебе с ней было?       ― С ней не было плохо, Чонгук. Плохо было без тебя. Понимаешь разницу?       ― Объясни.       ― Я не любил Хэрин. Я испытывал к ней тёплые чувства, как к подруге, знаешь. Как к близкому человеку. Я расстался с ней без сожалений, мы просто… поговорили, и она отпустила меня. Между нами не было ничего, хотя бы отдаленно похожего на то, что у нас с тобой.       ― Ты расстался с ней? Почему?       ― Конечно, я расстался с ней. Из-за тебя.       ― Что, если бы я в самом деле тебя разлюбил?       ― Тогда я бы сделал всё, чтобы ты полюбил меня снова. Вот эти семь лет, Чонгук, ― это не жизнь, понимаешь? Тупое существование. Когда ты просыпаешься, потому что так надо, а потом делаешь вид, что ты в порядке, и тебе не рвёт крышу от того, как сильно ты любишь, но не можешь даже поговорить об этом с кем-то. Я с тобой не мог поговорить, я ничего о тебе не знал, и каждый грёбаный день я просыпался и засыпал, думая о тебе. Я перестал тебе писать два года назад, надеясь тебя забыть, но я не смог. У меня нет сил на это. Во мне так много тебя, Чонгук, но при этом тебя не было семь лет, и я просто существовал, делая вид, что живу. Как ты жил эти семь лет? Я хочу знать, Чонгук.       Обладатель Вселенной напротив на секунду прикрывает глаза, пряча там космос. Тэхён взгляда не сводит, он же семь лет не видел, не чувствовал, не знал. Теперь глаз оторвать не может, потому что перед ним ― искусство, пахнущее бергамотом, усталое, грустное, родное.       Искусство сидит, перебирает нервно пальцами и, кажется, даже не дышит. Такой другой, словно из воска, застывшее изваяние, но в нём так много всего, и он всё ещё до пустоты в лёгких родной, любимый, знакомый. Всё тот же человек, другой, но всё ещё он. Не сон, не галлюцинация, он живой, и он дышит, говорит и даже обнимал какое-то время назад.       И он выдыхает, поднимает взгляд и грустно-грустно улыбается, тянет руку к Тэхёну, а тот за неё хватается, словно, если не удержит, упадёт и разобьётся. Чонгук его тянет на себя, к себе, ближе, крепче, усаживает к себе на колени и снова обнимает, а потом ― носом в шею и дышит, дышит, дышит. Задыхается, обнимает, ладонями и пальцами скользит по спине и судорожно вздыхает, прижимая крепче.       Словно сон. Перевёрнутая восьмерка. Знак бесконечность. Пересечение линий, как переплетение пальцев.       ― Ты не против посидеть так? Не могу не касаться тебя, расстояние в метр кажется слишком огромным, ― шёпотом, горячим дыханием по шее, до чёртовых мурашек. В ответ отрицательное мычание, а следом пальцы, путающиеся в коротких волосах. ― Я очень скучал по тебе. Прости, что не отвечал тебе, я думал… Я правда думал, что так будет лучше. Тогда мне казалось, что мы больше не увидимся. Когда меня заставили уехать и даже не дали поговорить с тобой, я решил, что это конец. Твоя мама сказала моей, якобы ты не хочешь разговаривать со мной, так что я позволил им увезти меня. Не знаю, почему я так легко поверил им, я должен был верить тебе, понимаешь? ― судорожный выдох. Тэхён чувствует, как пальцы на его спине впиваются в ткань джемпера. ― Когда ты начал писать, я стал игнорировать. Потом начал читать. Потом понял, что мне соврали, но я не мог просто… отмотать назад и ответить тебе. В моей новой жизни тебе не было места, так что я продолжал игнорировать, думал, так забуду тебя быстрее, станет легче, всё пройдет. Всё ведь проходит. Но у меня не проходило. Так что я просто, не знаю, научился жить с этим? У меня никого не было, Тэхён, за все семь лет я никого не смог к себе подпустить, потому что каждый раз перед глазами всплывали твои сообщения. А потом ты просто перестал писать. Ты попросил не отвечать тебе. И я подумал, что теперь точно конец. И следующие два года я постоянно возвращался к мысли о том, что у тебя, наверное, получилось меня забыть, раз ты не пишешь мне больше. Я же знаю тебя, правда, я слишком хорошо тебя знаю, ты бы продолжил писать, несмотря на свои слова, но ты перестал, и я решил, что у тебя получилось. Я не учёл только того, что мы оба изменились, и тебе давно не восемнадцать.       ― Зачем ты вернулся?       ― Не ради тебя, ― честно. ― Прежде я несколько раз пытался сбежать из Лондона к тебе. У меня не получалось, родители буквально во всём меня контролировали. Год назад отец дал мне работу в своей компании, а полгода назад в Сеульском филиале освободилось место, и отец предложил его мне, и я согласился. Тогда я не подумал даже о том, что снова могу увидеть тебя, но позже случайно наткнулся на твои сообщения, и у меня в голове перемкнуло. Я загорелся идеей встречи с тобой. Я продумал наш диалог до мелочей, и я знал, что не будет легко. Я готовил себя к разным исходам, но единственно верным остаётся тот, в котором, ― поднимает голову, улыбается, совсем как раньше, ― мы вместе. А потом оказалось, что у тебя есть девушка. И она звонит тебе среди ночи, волнуется о тебе, а ты разговариваешь с ней таким тоном, Тэхён, каким, я бы хотел, чтобы ты говорил только со мной, понимаешь? Потому что, сколько бы лет ни прошло, я ― всё ещё твой, всё ещё эгоистично желающий, чтобы ты был только моим. Ни с кем тебя делить не хочу, и мне противно думать о том, что тебя целовал не я, обнимал не я, что рядом с тобой всё это время был кто-то, и это не я.       Чонгук замолкает.       Тэхён молчит тоже.       Они встречаются взглядами, звездопадом, столкновением Вселенных. Маленькая планета, прежде разрушенная, затоптанная чужими ногами, испачканная чужими руками, вспыхивает огоньком в уголках глаз. Предательские слёзы, трусливо бегающие глаза.       Глаза ― зеркало души, да? Тэхён находит в глазах Чонгука своё отражение. Смотрит на него, цепляется, рассматривает себя, а вокруг него ― звёзды, Вселенные, астронавты, целый космос и маленькая планета, принадлежащая им двоим.       Так же, как Тэхён принадлежит Чонгуку.       Так же, как Чонгук ― Тэхёну.       ― Когда я попросил Юнги связаться с тобой, он сказал, что я ― идиот. Что я должен сделать это сам, если не хочу облажаться, и я должен был найти в себе силы на это, но я так сильно боялся написать тебе, что меня буквально парализовало. Не слишком красиво подсылать к тебе друзей, я знаю, но, пожалуйста, пойми меня, я не мог иначе. Это неправильно, но я…       ― Разве существуют эти правильно и неправильно? Ты сказал, что нет.       Чонгук грустно улыбается, машет головой и утыкается лбом в тэхёново плечо, шумно втягивая носом воздух.       ― Что я могу об этом знать? Иногда я говорю бред, а ты по-прежнему слушаешь меня.       ― Я тебе верю, ― Тэхён гладит по волосам, успокаивает, успокаивается сам. ― Всегда верил. Если ты говоришь, что их нет, значит так и есть. Мы оба ошибались, да? Но, знаешь, что главное?       ― Что?       ― Что все наши поступки, правильные и не, всё равно привели нас друг к другу, ― на него поднимают глаза, улыбаются уголками губ, и он сам улыбается.       А потом тянется. Губами собирает на лице родинки, пальцами ― крепче в волосы, ладонью ― на грудь, прижимая к спинке дивана. Дышит глубоко, часто, сбивчиво. И целует, целует, целует. Без остановки и передышки, пересчитывая родинки-звёзды, чтобы на каждой вновь оставить свой след, чтобы, если кто-то посмотрит, то понял сразу: каждая родинка, морщинка, неровность, улыбка ― всё принадлежит Тэхёну. Человек, на чьих коленях он сидит, весь принадлежит ему. Каждый вдох и выдох, секунда жизни, слово, всё.       И это правильно.       Даже если этих правильно и неправильно вовсе не существует, а если всё же существуют, значит, вот она ― истина.       И истина эта в том, что два человека, некогда друг другу принадлежавшие, никогда свою принадлежность изменить не смогут. Истина в том, что, приручив человека однажды, это остается навсегда. И мир, прежде на целых семь лет утерянный, вернется снова ценой усилий и долгих лет одиноких скитаний, поиска себя и того, кому себя можно подарить.       Тэхёну такого человека искать не пришлось. Он много лет назад подарил себя Чонгуку, а подарки, как известно, не возвращают.       А его подарок, его сильный, уверенный мальчик, который на всё был способен найти ответ, который верил в себя и в Тэхёна, дрожит сейчас в его руках, цепляется так отчаянно, словно боится, что его отпустят. И до Тэхёна доходит вдруг, что вовсе его Чонгук не изменился. Внутри всё тот же мальчишка, он такой же уверенный и сильный перед всеми, и только перед одним человеком настоящий. Только перед ним не боится дрожать и отчаянно цеплять, показывать, как нуждается и как любит, что без него не может, и лицо под поцелуи подставляет, судорожно вздыхая.       Потому что это его человек. Потому что, когда люди друг другу принадлежат, перед ним не страшно открываться.       Потому что, когда люди друг другу принадлежат, они всегда друг к другу возвращаются.       Жизнь циклична. А их жизнь ― знак бесконечности, перевёрнутая восьмерка, в пересечении которой они снова встретились.       ― Я больше не позволю тебе уйти, ― между поцелуями, опаляя дыханием кожу. ― Потому что я тебе принадлежу, Чонгук.       ― Как и я тебе, ― глухое в ответ.       И следом сталкиваются губами, неловко ударяются зубами, чтобы потом целовать жарко, остервенело, закладывая в этот поцелуй всю боль, все эти семь лет. Цепляясь руками друг за друга, слизывая солёные слёзы с губ.       Где-то поблизости глухие удары, а затем ― взрывы. Несколько беспорядочных хлопков, звук дождя, стук, стук, стук. И Тэхён понимает вдруг, что это звучит его сердце. Так оно бьётся в руках Чонгука, взрывается от эмоций, плавится от нежности, с ума сходит от любви. А его любят, да, безосновательно и с той же силой, что и семь лет назад. Или даже сильнее.       Тэхён не знает, чем измеряется любовь. Словами, поступками, взглядами? Километрами или часами? Может быть, годами? Любовь Тэхёна измеряется перевернутой восьмёркой, знаком бесконечности, и чтобы его любовь измерить таких и миллиарда не хватит. А в чём измеряется то, что между ними?       Тэхён не может назвать это любовью.       Это больше, глубже, сильнее. У него это не в груди и не от сердца. У него это в крови, в генетическом коде, в самой его сути. В него это вложили, когда создавали. Он пришел в мир для того, чтобы принадлежать одному человеку, и с этой принадлежностью всю свою жизнь прожить. Рядом с этим человеком.       Рядом с его человеком.       Чтобы вот так целовать ― неугомонно, до исступления и сбитого дыхания, до ярких вспышек перед глазами. Чтобы обнимать, как сейчас ― словно держит в руках целый мир. Чтобы не отпускать никогда больше. Чтобы наивно мечтать о том, чтобы прожить рядом с ним всю свою жизнь, дарить каждый вдох, делить с ним абсолютно всё. Отдать всего себя, потому что ничего правильнее этого просто не существует.       Тэхён думает, что ему повезло. Тэхён, когда отстраняется и тяжело дышит, смотрит в глаза напротив и понимает, насколько ему повезло.       ― Ты же останешься сегодня?       Чонгук спрашивает с надеждой. Тэхён хорошо с ней знаком.       ― А ты позволишь мне остаться? Навсегда.       Позволит. Конечно, Чонгук ему позволит. Он это кивком подтверждает и опускается спиной на диван, позволяя Тэхёну улечься сверху. В полумраке комнаты полоска лунного света, на лице Чонгука ― полоска от света фонаря.       Пустая неуютная квартира теперь такой не кажется. В ней скопление звёздной пыли, мелких частиц. В ней ― два человека, продукта природы, в которых генетически заложено друг другу принадлежать. И если жизнь ― это просто код, набор событий и утверждений, истинных или ложных, то всё происходящее сейчас ― истинно.       Семь лет до этого ― ложны.       Их не сотрешь, конечно, и уже не изменишь. Тэхён их прожил. Не как свою жизнь, а как чью-то чужую, за кулисами театра, на сцене, в масках, с красным занавесом и потёртыми от времени креслами. Но он прожил.       Чонгук прожил их тоже. Вырос, изменился, стал другим, но остался собой. Тэхён знает, потому что Чонгук ему показал. Доверился, снова открылся. Внешне с лоском, английской совершенностью, а внутренне ― мальчик, уверенный и смелый, ласковый, нежный, добрый, небрежный. Его.       Он позволяет Тэхёну уткнуться ему в шею и дышать. Позволяет оставлять едва заметные поцелуи, которые на коже расцветают пожарами. Позволяет себя крепко обнимать, вслушиваться в свое дыхание. Он гладит по волосам, пропускает их сквозь пальцы и держит за руку.       И, вероятно, эти семь лет были просто длинным путём к тому, где они теперь.       Вместе.       ― Хочешь спать? ― голос Чонгука звучит прямо над ухом, и Тэхён мотает головой отрицательно, льнёт ближе, будто бы прячется.       ― Боюсь засыпать.       ― Почему?       ― В прошлый раз ты ушёл. Чёрт, ощущение, словно это было так давно, ― нервная усмешка срывается сама по себе. ― Мне не нравится просыпаться без тебя, знаешь. И засыпать.       ― Ты больше не будешь, ― пальцы путаются в волосах, голос ― в нежности. ― Я бы хотел пообещать тебе, что никогда больше не уйду и всегда буду возвращаться, но я не сдержал обещания в прошлый раз.       ― Ты не виноват в этом, ― Тэхён приподнимается и смотрит в глаза своей вечности. ― Теперь я знаю это, но даже, если бы не знал, я не обвинял бы тебя. У меня есть друг, Намджун, он очень умный, наверное, стоит вас познакомить. Он сказал мне однажды, что никто из нас не виноват в том, что случилось. Ни я, ни ты, ни наши родители. Просто так сложились обстоятельства. Я много думал обо всём, что случилось, искал виноватых, но нашёл только себя, а потом… Подумал вдруг, что все эти «если бы я поступил по другому» ― полная чушь. А Намджун оказался прав. Это просто обстоятельства, Чонгук, мы не смогли бы изменить это.       ― Всегда можно изменить положение вещей.       Чонгук упрямый. Всегда таким был. Он не соглашается, смотрит скептически, а Тэхён только улыбается на это и касается пальцем напряжённого подбородка в попытке расслабить.       ― Твои родители не изменили бы устоявшихся на жизнь взглядов. Они бы не стали относиться к таким, как мы по-другому. Моя мать никогда не отказалась бы от собственных суждений, она слишком упрямая и властная, считает, будто права во всём. Мы бы в любом случае столкнулись с чем-то подобным и, кто знает, может быть, будь всё по-другому, мы бы и вовсе не встретились снова.       ― Не хочу даже думать об этом.       ― Я тоже. Хочу всю жизнь провести с тобой. Мама говорила, что я встречу кого-то лучше, полюблю кого-то другого. Она пыталась женить меня на Хэрин, и всё твердила о том, что она для меня ― идеальный вариант, но мне никогда не нужен будет кто-то идеальный. Потому что я уже люблю тебя и любить буду, каким бы ты ни был.       Чонгук молчит несколько секунд. Он смотрит, изучает знакомое лицо заново, потом тянется губами к родинке на носу, и это рождает на лице Тэхёна улыбку ― слабую, нежную, ласковую. Ему хочется всегда так улыбаться, и чтобы его всегда вот так целовали в нос ― хочется тоже.       В тишине растворяется всё, что тяготило прежде. Исчезают семь лет, растворяются стены. Нет больше ничего. Мира не существует. Только Тэхён и Чонгук, и их личная вечность, маленькая планета, на которой они будут счастливы. Вероятно, не прямо сейчас и не так быстро, но однажды обязательно будут. Как иначе?       В конце концов, всё к этому шло с того первого дня, когда Чонгук, протянув Тэхёну свою ладонь, навсегда запечатал себя в его сердце.       ― Я люблю тебя.       Я люблю тебя.       Я люблю.       Люблю.       Растворяется в тишине, меркнет звёздами, осыпается вселенными.       Тэхён опускает голову на чонгукову грудь и слушает размеренное биение сердца, вплетая этот звук себе в сознание, чтобы всегда о нём помнить. Его обнимают крепче, целуют куда-то в волосы, а потом, когда он просит, долго рассказывают о Лондоне, красных автобусах и дождливой погоде. Говорят про Лондонский мост, традицию пить чай в пять вечера и про английский завтрак. А потом снова о любви и ещё что-то про Лондон.       Говорят, любовь живёт три года. Прошло почти десять лет. И если нет больше любви, то и к чёрту её, потому что есть нечто большее, на уровне космоса и холодных звёзд.       Говорят, если любишь ― отпусти. Полная чушь. Нельзя отпустить то, что тебе принадлежит. Нельзя отпустить то, чего в тебе слишком много. Нельзя отпустить.       Говорят, если это твоё, то оно с тобой останется. Чонгук ― его. Мальчик, парень, мужчина, любимый человек, как угодно. Чонгук ― его человек.       Тэхён остаётся с Чонгуком, пожалуй, на ближайшую вечность.       Перевёрнутую восьмёрку.       Знак бесконечности.