Life Could Be a Dream

Сладкий сон был подобен сказке. Давно Хёнджину не снилось нечто настолько приятное. А ещё такое реалистичное, ведь Хван чувствовал все эти нежные касания, тёплое дыхание на спине… Будто он был там! Тепло, чужая доброта и солнечный день сделали своё дело, позаботились о мальчике сполна. А затем пелена этих сладких воспоминаний закрыла ему глаза, отправила заканчивать чудесное путешествие по миру Памяти. Пора просыпаться… Включение, загрузка… Лёгкие наполняются кислородом. Слышно, как кровь разливается по артериям и венам. Сердце начинает биться в ушах. Жгучее от контраста температур тепло разливается от сердца, проходит по спинному мозгу, а оттуда по туловищу к холодным конечностям. Тело, наконец, становится способным к передвижению и поддержанию собственной до ужаса странной жизни. Ошибка. А вот глаза не работают. Или это туман такой едкий? Хёнджин проснулся, тряхнул скрипнувшими суставами, прокладывая путь обещавшему ему жизнь жáру вплоть до кончиков затвердевших пальцев. И начал всматриваться в новое необычное окружение, пытаясь высмотреть в нём хоть что-то. Буквально хоть что-то. Территория, на которой он очутился, странная. Очень странная. Она даже, можно сказать, пугает. Страшит своими никудышностью и однообразием. Всё вокруг выкрашено в монотонный, отдающий серым бежево-оливковый цвет. Его даже описать тяжело, цвета на языке отдают мерзким привкусом прошлого обеда. Противный, с какой-то рыжей желтизной, если приглядеться в никуда. Никаких других оттенков попросту нет, даже света или теней. И следов за босыми ногами не остаётся на холодном полу. Удивительно, что тут вообще есть кислород. Ни деревьев, ни воды, ни неба над головой попросту нет. Или странник больше не подчиняется физике, подобно этому месту? Тогда почему он всё ещё чувствует своё учащённое сердцебиение? Хёнджин бы мог подумать, что его глаза залили краской, отчего он был бы вынужден до конца своих дней видеть один лишь рвотно-зелёный цвет. Однако вот его привычные руки, с набухшими нитевидными венами на кистях, вот тонкое туловище с длинными ногами — всё на месте. А вокруг не разглядеть ничего, даже собственная тень куда-то убежала в долгое путешествие и возвращаться точно не собирается. Окружение неподвластно никаким законам светотени. Словно создатель на передний план добавил живого, дышащего полной грудью и большим спектром цветов персонажа, а над фоном решил совсем не заморачиваться: сделал себе спокойно однотонную заливку и отпустил законченный проект жить своей жизнью. Точнее отправил его копию храниться на своей публичной странице в интернете или группе с такими же скучными работами, а про исходный рисунок благополучно забыл. Он, будучи родителем для своего детища, поступил очень эгоистично. Не по-людски это, бросать тех, кого ты создал. Но, с другой стороны, знал ли автор, что его творение обладает сознанием? Если бы и знал, его жизнь стала бы намного тяжелее. Вне зависимости от того, будет ли он любить и лелеять своё дитя, маленького Хёнджина, или постарается о нём забыть как можно скорее, вложив в это беспамятство все усилия. Заботиться о ком-то другом тяжело, ведь нужно вкладывать в него душу, позабыв о себе. Заложить почву для ростков счастья, чтобы после ученик смог самостоятельно продолжать строить свою жизнь в благополучии. Лишь тяжелее, когда родитель просто сам не готов обрести такой титул. Но бросать дитя — ещё хуже. Тяжело осознавать, что ты отталкиваешь от себя что-то или кого-то, кто считает тебя не просто своим близким человеком, а родителем. Самым близким человеком из всех ему известных и знакомых. Мамой или папой, которые, казалось бы, должны любить своего ребёнка безоговорочно, а не желать забыть о нём, как о страшном сне. Однако ребёнку в разы хуже. Самое настоящее предательство разворачивается в этот момент перед его глазами. Притом причина не ясна. Он сделал что-то не так? Почему он не может это исправить и жить так же счастливо, как раньше? Почему его лишают нормальной жизни? Почему ничего не объясняют? Почему его оставляют умирать в одиночестве в гниющей пустоте? Хёнджин идёт вперёд. Или налево. Нет, направо. Кажется, он уже свернул назад? Или прошёл по диагонали от начальной точки? Тяжело ориентироваться там, где нет буквально ничего. Однако юноша не теряет надежды случайно найти выход или что-то новое, отличное от этой тошнотворной пыльной охры с примесью зелени перед глазами. Почему и как он вообще тут оказался? Что он тут делает, если первоначально находился дома, в своей комнате? Почему вокруг ни души, да и что это за место вообще такое? Сложно. Очень сложно продолжать странствовать, когда твоими попутчиками являются одни только вопросы. А ответов на них не сыщешь. Разве что продолжишь копаться в сознании, доведя себя до стадии бреда, где, возможно, наконец-то удастся найти счастье и обрести вечный долгожданный покой. Однако можно ли назвать это счастливым концом? Быть может, это просто стены? Стены какой-то скромной каморки, ну конечно! Эх, если бы. Хван уже загорелся идеей выбраться из монохромного кошмара, вот только сколько бы ни шёл, а нащупать эти грани он так и не смог. Каморка однозначно нескромная. Да и выбраться навряд ли удалось бы так просто и быстро. Хитросплетения разума всё никак не могут принять своего хозяина, хотя уже сколько лет вместе. Всё подкидывают очередную путаницу из раза в раз, притом полностью отличную от прошлых на первый взгляд. Хорошо, что Хёнджину ещё доступны хотя бы некоторые оттенки его кожи. Иначе разум бы не выдержал, начав придумывать новые цвета из ниоткуда. А это верный шаг на пути к сумасшествию. Ещё один. Хотя и в кожных оттенках многообразия маловато. В этом свете кожа выглядит нездорово. Она пугающе жёлтая, как при гепатите или другой жестокой болезни. Она частично сливается с этом отвратительным фоном, уже вызывающим рвотные позывы. Аж кислый привкус желчи застревает посреди горла. Хёнджин ощущает себя мёртвым, смотря на свои золотые руки, аж поезд дрожи проезжает по спине на полной скорости. Обычно эпидермис как белый холст готов впитать любой цвет вокруг из-за своей бледности, разве что костяшки неизменно остаются алыми, а вены — синими. Но сейчас эти места сливаются с фоном, отбирая у замыленных глаз художника такие драгоценные цвета. Это не просто пугающая своим однообразием пустыня с плоским холодным дном, это самая настоящая пыточная камера, специально уготовленная для одного конкретного человека — младшего семьи Хван. Его воображению не хватает деталей, узоров, красок и образов, очень сильно не хватает. И из-за этого он страдает. В отчаянии он уже не просто хочет, он мечтает, чтобы больной разум выдумал хоть что-то. Но ничего не меняется. Совсем. Ни абстрактной фигурки рядом, ни пятна иного цвета в небе, если над головой вообще есть что-то на него похожее, ни клишированного размытого тёмного силуэта вдали. Ни-че-го. Разве что оттенок окружения немного поменялся. Пространство стало синее, искоренив мерзкую желтизну. Напоминает блеклые, но всё ещё рыжеватые иглы пихты. Это изменение только ухудшило всё. Кожа впитала новый пигмент сильнее прежнего — кажется, что Хван понемногу растворяется в этой гнетущей пустоте. Это страшно. Страшно не доделать то, что хотел. Страшно не успеть сказать то, что откладывал на потом. И такие щелчки происходят на ниточке, даже на волоске от гибели. А вот когда надо загадать желание на день рождения, думать приходится долго, вплоть до момента, пока одинокая спичка в середине сладкой булки вместо торта сама догорит, не дождавшись немых просьб и надежд от именинника, которые никогда не будут исполнены. В нужный момент тяжело заставить себя придумать что-то конкретное, и желание по итогу остаётся всё тем же, перетекающим из года в год, и по сей день оно остаётся с пометкой «‎В процессе». Хван не боится процесса смерти, не боится увечий или боли, он боится самого окончания жизни. Резкого и неожиданного конца. Когда вмиг он не сможет наполнить ноздри воздухом, когда он не сможет о чём-либо подумать или что-то вспомнить. Когда от его разума останется пустышка в мёртвом человеческом обличии. Когда он не успеет дождаться исполнения своей мечты. Надежда на спасение всё ещё есть. Шанс никогда не равен нулю, ведь так? Если воображение сейчас не играет с Хёнджином злую, коварную шутку, то вот оно, впереди! Свет! Передвигающийся источник тёплого света! Словно одинокий светлячок посреди пожирающей всё и вся ночной мглы. Быть может, это такой же заплутавший спутник, как и Хван? Или он знает, как выбраться отсюда? Хёнджин бежит к этому крохотному фонарику. Нет, не то слово. Он летит к нему. Точнее летит его полупрозрачное туловище. Ноги совсем исчезли из поля зрения, рук тоже не видно, хотя юноша всё ещё чувствует зуд в уже съеденных болотной бирюзой икрах. Ещё немного, и от самого подростка ничего не не останется. В том числе и пепла, который кто-то из его знакомых бы развеял над морем, как в самых грустных романтических дорамах, а кое-кто из него бы сделал самокрутки и выкурил в два счёта, больше никогда не вспомнив об усопшем. Надо торопиться. Светлячок тухнет, ровно как и Хёнджин. Угасает не спеша, подобно последнему проблеску надежды в карих радужках. Но Хван уже близко: остаётся только пересечь финишную черту и схватить огонёк, спасая его от всепоглощающего грязного бирюзового ужаса. Узнать у него все тайны, а после покинуть этот бренный мир, вернувшись в не менее ужасающую реальность. Он подлетел к свету, думал, что схватил его, укрыл в своих ладонях от опасности. Только он не учёл, что спас слабый свет от гибели ровно тем же смертельным цветом. Наконец-то стало спокойнее. Хван наполнил воздухом грудь дополна и медленно её опустошил. Открыв еле заметные ладони, он не увидел в них никакого света. И нигде в округе мальчишка его больше не видит, как и окончательно растворившихся конечностей. Светлячок исчез? Навсегда? Значит ли это, что и Хёнджину осталось недолго? А ведь он даже не успел понять суть происходящего в этом странном непроработанном мирке. Он даже не успеет похоронить свою последнюю надежду, ведь он больше не видит её. Надежда умирает последней, да? Так почему же тогда Хёнджин единственный, кто остался в живых, сидя за кружечкой чая с хозяйкой окровавленной косы? Всхлипы бушуют в носу штормом, отчаянно подавляемом парнем. Губы трясутся в преддверии жалобных писков и сорванных вдохов. Хван чувствует, как по его невидимым щекам начинают течь слёзы от безысходности. Не смог он сдержать истерии перед самой госпожой Смертью с блестящей косой в ладонях. Однако, даже если палач нацелится острым лезвием на его бледную, прозрачную шею, он об этом толком не узнает. Только услышит красивый изящный лязг разрезанного воздуха, преодолевающий скромное расстояние до красного креста на хвановой шее. Ведь он до сих пор не видит ничего, помимо голубоватого цвета болота. Соль обжигает горячую кожу холодом, которая моментально иссушается в этих местах до появления хрупкой корки. Мерзкое ощущение. Хочется стереть слёзы и содрать сухость с лица вместе с синей кожей, ведь именно она отобрала у Хвана первый и последний шанс на спасение из этого кошмара. Хёнджин обычно не позволяет себе плакать. Он раньше задумывался, что не сможет дать себе волю даже перед Смертью, ведь это не «по-мужски». Не по-мужски чувствовать, не по-мужски быть в отчаянии, не по-мужски бояться собственной погибели. Но сейчас рядом нет никого, кто мог бы упрекнуть Хёнджина за солёный деликатес из детских слёз, а после им же вдоволь насладиться. Сейчас можно плакать. Можно захлёбываться в слезах. Никто ведь не осудит. Никто не узнает. Никто не придёт. А даже если придёт, Хёнджин этого не увидит. Юноша чувствует холодный пол бывшими ногами, боком, мягкой щекой. Он, обвив руками невидимые колени, начал думать, глотая кислые слёзы. Это последнее, что ему остаётся делать в этом месте, в этой смердящей пылью пустоте. Последнее перед переходом на сторону безумия через тонкую, тончайшую грань. Он ошибка в этом мире, он тут явно лишний. Он был слишком ярким, слишком живым для этой гнилой сухой мертвечины, которая даже свой истинный лик не смеет показать. Она ведь тоже живая, конечно. Она из-за этого не отпускает маленького бедного человека в привычную ему реальность. Не хочет его отпускать, поглощает его прямо с хрящами и скелетом. Голодная. Что-то маленькое и мягкое притронулось к мокрым щекам. Несуществующее тело пробил секундный, резкий град из фантомного льда. Смерть? Нечто потянуло за собой, заставляя встать и полететь, не отклоняясь от неизвестного маршрута по всё той же отвратительной сине-зелёной пустоте. Ослепшего Хёнджина что-то ведёт, словно только ему тут неподвластно зрение. Он боится, хочет узнать, что это. Разум в ступоре вопреки телу, которое продолжает двигаться за неизвестностью шаг в шаг. Парнишка начинает чувствовать свои конечности сильнее прежнего. Страх не думает отступать. Со временем Хван понимает, что его могут вести куда угодно. Хоть на гибель, хоть к выходу. А может и к тому, и к другому одновременно. Он трогает странные объекты на своих щеках, изучает с помощью тактильных ощущений, стреляющих нечёткими образами в голове и на кончиках пальцев. Он боится, что Она готова поглотить и его душу, помимо тела. Это чужие руки. Тёплые, приятные. При касании к этим нежным ладоням Хёнджин чувствует мозолистость и твёрдость собственных рук, истёртых во имя искусства, а также их холод. Он точно живой? Неизвестный шагает так быстро и уверенно, что парень просто не поспевает за ним, почти падая на каждом шагу. Ноги как назло пытаются сплести друг из друга длинную косу, но этого не получится сделать, пока мышцы держатся на костях. Всё бы ничего, разбитые колени — ерунда. Однако Хёнджина страшит мысль, что в один момент впереди окажется бездна. Всепоглощающая, жадная, как голодная псина. Готовая перекусить Хваном, отправить его в мучительно скучное и долгое падение, где жизнь каждую секунду будет висеть на ниточке от своего конца. А оборвётся она в полёте, оставив почти кремированную тушу долетать до паноптикума таких же, как Хёнджин, заблудших и невнимательных душ, не посмотревших вовремя под ноги. Зато потом зрители их называли бы произведением искусства. Или жизнь не оборвётся вовсе. Не оборвутся и страдания. Придётся жить в тёмном туннеле, где будет хуже, чем в этой зловонной пустоте вокруг. Там не будет даже пола под босыми пятами. Ни-че-го. Хёнджина радует одно — он может наконец видеть свои руки. Они прозрачные, но не настолько сильно, как раньше. До этого странного пути их вообще не было. А тут нечто повело за собой и как будто глаза открыло, пусть только отчасти. Значит ли это, что таинственному путеводителю можно доверять? Хвала небесам! Хёнджин видит траву под ногами! Маленький островок, заменяющий тень, но скольких шагов, времени и мучений он стоил! Ярко-зелёная, сухая, с янтарными верхушками, трава! А под ней земля, словно тёмный дуб! Наконец-то, наконец-то! Тошнотворная ловушка болотного цвета освобождает Хвана от своих оков. Круг свободы становится больше, свежий воздух заполняет глотку. Хёнджину вернули зрение, ему вернули такую драгоценную вещь! Как бы он смог жить дальше без него, если суть его жизни — смотреть и передавать на бумагу? Он видит чистое небо, салатовую траву, светящееся солнце, свои ноги, руки! — Джинни. И своего спасителя. Хёнджин поднимает сверкающие шоколадные зрачки на маленького, излучающего свет, человека. А он похож на маленького посредника Господа Бога, снизошедшего с небес, чтобы осветить жизнь ещё более маленького человека. Как благородно и по-детски наивно, как раз к лицу. Ребёнок позвал юношу так ласково, как называли только самые близкие ему люди. Он парит над полем, из-за чего разницы в росте не чувствуется, берёт своими крохотными ручками холодные ладони Хвана. Он летит. Земля под ногами упала на этажей девять вниз — сила у младенца, божьего посланника, просто поразительная, раз он спокойно может поднять в небеса шестидесятикилограммовую тушу. Или пятидесяти? Хёнджин уже давно не следит, сколько он весит и ест. Но сейчас это не имеет никакого значения. Малыш греет свои свечением, напевает сладкую для ушей мелодию, успокаивает, превращая красочный полёт в терапию для захламлённого всяким мусором мозга Хёнджина. Он чарует своим тонким голосом и прикосновениями к синякам костяшек, гипнотизирует, заставляет расслабиться, ведь подростку именно этого и не хватает. Он знает лучше, как ему помочь. Парнишка нежится в облаках, не отпуская детские руки. Под спиной будто самый мягкий ортопедический матрас в мире, который подобно воде обволакивает измученный позвоночник, затекая к нему сквозь кожу, через щели мышц. Совсем ничего не беспокоит, не прерывает отдых, даже привычной головной боли нет. Тело утопает в наслаждении от тёплых солнечных ванн, потихоньку расслабляя и разум. Но сколько бы он ни старался, парень не может полностью расслабиться. С высоты птичьего полёта поле кажется таким же полотном, как прошлое место, в котором ранее застрял Хван. Цвета сливаются в один, яркий и кислотный зелёный оттенок. Перед глазами мельтешит противная оливковая пустота. Хёнджину это не нравится, а на вновь неизвестном маршруте красуется помеха в виде сгущающихся серых туч. Солнце скоро скроется за ними. Мелодия вдруг стала странной. Она неприятная. Мерзкая. Хочется выдрать уши, лишь бы не слышать эти людские агонии и ужас. Она подобна скрежету ржавых путей, где старый, заросший мхом, поезд едет в свет. Белый конец. Туда уезжают умершие, страдающие души, а их крики и рыдания звонко отбивают похоронный марш от стен туннеля, эхом сохраняя печальный настрой для следующих посетителей предсмертного пути. — Знаешь, Джинни. Это не голос спасителя. Он чужой, но идёт от всё того же белоснежного ангельского образа. Его ладони уже не кажутся нежными и мягкими, они колются шипами алых роз с ржавой колючей проволокой. А алые шипы, потому что покрыты юношеской девственной кровью. Кожа срывается с чужих рук лоскутами, а за ними резво повторяют мягкие мясные волокна, танцуя в дожде из красных очаровательных капель. — Счастье не вечно. Его разодранные культяпки с острыми кровавыми когтями оторвались, оставшись в руках Хвана. Прекрасный трофей, спасибо за такой чудный подарок! Они улетают вниз гораздо быстрее юноши, не желая медлить с избавлением от собственного бессмысленного существования. Вот глупые. Правильно, глупые, ведь у них нет сознания. Нет причины, чтобы растянуть последние секунды жизни на подольше. Или они, наоборот, гораздо умнее многих людей? Какой бы ни являлась истина, у Хёнджина нет времени на эти тупиковые размышления. Конец уже близок. В спину бьёт ветер от гравитации, заставляя её многократно хрустеть. Позвонки не выдерживают и ломаются, не дождавшись красочного приземления. «Ангела» наверху больше не видно. Как будто его и не было. Он пал, пошёл против Бога, совершил непростительное — убийство. Интересно, встретит ли его Хёнджин под землёй однажды? Если да, то он точно похвастается ему за чашечкой каркаде сохранёнными трофеями, любезно вернув одну из потерянных конечностей в бальзаме. Последние метры. Всё. Пробуждение. Хотя бы в этот раз, пожалуйста. Разум не хочет соглашаться на свои же условия. А это значит, что пытки продолжаются. Падение. Хёнджин чувствует, как его мышцы насаживаются на заострённые сломанные кости. Без характерной боли, что удивительно, но и на том спасибо. Зрение мыльное, из глаз начинает бесконтрольно литься соль. Когда это уже закончится, какой ещё боли не хватает умирающему организму? Над телом тут же на свежее мясо слетелись мухи из травы, которая вскоре совсем испарилась. Вокруг всё опять блевотно-болотное. Кто успел, тот и съел. Они отрывают своими шершавыми лапками маленькие кусочки от Хёнджина. Довольствуются пиром, суки. А малец даже пальцем пошевелить не может. Вельзевул со своими приспешниками пустился в пляс на мягких, гниющих костях живого трупа. Но Хвана пугает не это. Его кровь оливковая. Тошнотворная грязная гниль. Она вытекает из его вскрытых мухами вен. Нет-нет-нет.

НЕТ.

Это не его тело.

Это не его кровь.

Правда? Ведь так?

Это всё нереально.

ЭТО ВСЁ НЕРЕАЛЬНО

Хёнджин хочет схватиться за голову, свернуться в клубок и закрыться от всего ужаса, которым его сейчас заботливо награждает любимое сознание. Но рук нет, как и головы. Череп расколот, а мягкая розоватая слизь уже давно вытекает на пол неровной лужицей. Мухи довольствуются самым сладким пуншем за всю свою короткую жизнь. Громкий стук прямо по сорванному скальпу выбивает из колеи. Мухи перед глазами растворяются, никакой крови, мяса и боли нет. Нет и противного тёмно-зелёного цвета. Есть только стук в окно и неудобная для сна поза, из-за которой шея затекла. Пожалуй, пора начать ложиться спать нормально, а не сидя за столом. Долгожданное пробуждение. Хёнджин так соскучился по реальности за эти короткие часы.