Ему я тебя не отдам...

Игла молчаливо всхлипывает, тянется к свободовцу и одним только взглядом истово умоляет: «Не отдавай меня им, сталкер!..». Он вырывался бы сейчас, если мог, но сил нет, да и чужие руки держат надёжно. Кричал бы, но слов не разобрать — безъязыкий, беспомощный, бессильный... Такой обреченностью, болью и паническим страхом веет от монолитовца, что Крот едва сдерживается, чтобы не наброситься на долговцев с голыми руками. Нельзя. С ними так нельзя. Так будет только хуже... Тяжело поднявшись, Крот мерит взглядом обоих долговцев и тыкает пальцем в беспомощно обвисшего в их хватке Иглу. — Он мой, парни. Если, конечно, вы заинтересованы в координатах Россыпи. — Чего... Ты то откуда знаешь? — А думаете с чего бы ваш командир распорядился не трогать меня до прибытия отряда с Армейских Складов? — свободовец усмехается, — Я знаете ли много знаю. И сказать могу тоже много. А показать ещё больше... — Так. Осведомлены. А эта мразь монохромная тебе зачем? — старший долговец вздергивает за волосы тихо стонущего монолитчика, — Толку от него нет, если только выебать, так и то наши его дыру расхуярили по полной давно. Аж хлюпало. Иглу ведёт... Он помнит, ЧТО тогда хлюпало. Его кровь... Долговцы действительно хорошенечко тогда поработали... Игла, лежащий на матраце грязном от крови и собственной рвоты вперемешку с чужой спермой, даже не реагировал уже на очередные издевательства и насилие. Лишь судорожно вздрагивал всем телом, когда в очередной раз окатывали холодной затхлой водой из ведра, дабы смыть грязь, и один член сменял другой... Его больше не пытали, но лучше бы боль от пыток, чем... это. Выносливого сильного бойца «Монолита» превратили в безвольную стонущую долговскую подстилку. Он помнит как парочка особо мерзко смеющихся неверных решила попробовать сможет ли он удовлетворить одновременно их обоих. Он смог... Помнит как в него, дергающегося и отчаянно мотавшего головой запихивали что-то кажется ребристое — вошедшим до конца и вызвавшим тихое хриплое подвывание оказалось чьё-то пистолетное дуло. Помнит как из него сделали шлюху и это окончательно сломало его... Его трахали вдвоем, втроём, какими-то палками или чем-то вроде, уже не соображает. Стоны боли заглушал очередной член, что вбивался в глотку, мешая не то что стонать, но порой и дышать. Беспомощный обессиленный монолитовец задыхался, вздрагивал, слабо скреб изувеченными пальцами по грязному полу. По лицу текли слезы... Силы давно оставили его. Монолит оставил его. И оттого было ещё страшней... «Пожалуйста, пожалуйста... Только не снова... Отпустите... Хватит, я больше не могу... Нет... Помоги...» — не попросить вслух, не вырваться из воспоминаний, плохо, мутит... И руки. Жестокие. Бьют по лицу наотмашь, бросают на колени. «Не надо...» — всё мутится в глазах, в голове. А сверху голоса... — Да нахуй он нужен. Оставим свободяю, пусть играется. Монолитовская шлюха явление редкое. — Зачтется, мэны! — Не заиграй до смерти, фримен! Он и нам ещё пригодится! И хохот... А он уже не может. Трясет всего от боли и страха. И от того, что тот неверный, который ему помог, смеётся вместе с ними. А ведь он говорил, что... «Никому не верь кроме... кроме...». Игла вздрагивает, чувствуя как чужие руки подхватывают его, тянут куда-то. «Хватит...» — одними губами на выдохе... Сквозь муть перед глазами он различает обеспокоенные лица неверных. Мозгоправ — кажется так зовут бандита, который предлагал его добить из милосердия, а потом держал во время приступа. И Крот — свободовец, что обещал защитить, помогал и говорил о человечности. Крот... К которому ещё минут пять назад он, Игла, отчаянно тянулся, поверив в его слова, приняв его защиту. Крот, который смеялся с долговцами... Игла не может сдерживаться, рвется из рук, всхлипывает, а потом... обмякает. Весь и сразу. Он не может больше, не может... Ведь всё равно они все сделают что хотят, у него просто нет сил на сопротивление. Никаких... Его осторожно обнимают, прижимают к себе, затаскивают на колени. Грязного, окровавленного, задыхающегося и никак не могущего восстановить дыхание. Не стремятся ранить... Вместо насилия осторожные успокаивающие поглаживания по спине, мягкие такие, заботливые. Вместо насмешек — ровный тихий голос, уговаривающий его успокоиться, не бояться. Игла дрожжит всем телом, смирившийся и сникший. Слушает. — Всё хорошо, монолитчик, всё уже... Они ушли. Всё уже, всё... Успокойся, Игла, дыши. Ты в безопасности. Они ушли. Мы тебя не обидим... Мозгоправ, блять, я не знаю... Он вообще не слышит. Или слышит... — Поломали фанатика... Видел я... как его тут раскладывали и что с ним творили... — бандит криво усмехается, — Вон глянь, до сих пор весь в кровище и не только... Его бы в порядок хоть немного привести. Если ты не брезгливый, конечно. — Ему бы в себя хоть немного прийти для начала... — Чтобы отлично понимал, что ты с ним делаешь? Не лучшая идея, мужик. — А лучше воспользоваться тем, что он в бессознательном состоянии?.. Как они, да? — свободовец легонько укачивает тихо поскуливающего в его руках монолитчика, — Не буду так, не могу... В себя придёт, договоримся. — Вот надо оно тебе возиться с фанатиком... — Не надо, мэн, но я по другому не могу. Он же тоже живой... Тоже человек как ты и я. Ему же плохо... — Поломали человека твоего. Напрочь, мужик, поломали. — Ничего, разберемся потихоньку. Не бросать же... Тихо, Игла, тихо... Не брошу... — монолитчик болезненно стонет и Крот тихо уговаривает, углаживает, отвлекаясь от бандита, — Шшш, я тебя им не отдал. Ты с нами, они тебя не забрали. Тихо, парень, всё пока спокойно, безопасно...