caelum

Guilty or innocent Ясное июльское солнце слепит глаза, отчего они начинают непроизвольно закрываться, трава вокруг сияет от капелек росы, а множество клумб, с высаженными в них тюльпанами, вокруг парня добавляют своей атмосферы. По бокам сидят люди, одетые в строгие костюмы и завораживающие платья. На одном из первых рядов сидит его мать, хорошо накрашенная, в чёрном платье. Она так искренне улыбается сыну, что тот начинает ощущать её гордость. Чонин медленно, шаг за шагом идет по дороге, усыпанной лепестками роз к алтарю, где его уже ждёт будущий муж. Сынмин полностью в белом костюме, исключая чёрный галстук, аккуратно завязанный вокруг его шеи, на которую уже начинают капать первые слёзы радости. Чонин был в таком же полностью белом костюме, а в руках нёс маленький букет. Подойдя к алтарю, тот берёт чужие руки и начинает слушать речь церемониймейстера. — Сегодня в присутствии родных и близких вам людей, Ким Сынмин, согласны ли вы стать для Ян Чонина не только любящим мужем, но и другом, защитником, советчиком, мужчиной, который будет всегда заботиться о нём, делить с ним все радости и трудности. — Согласен. — почти шёпотом произносит парень, так как ком в горле не даёт сказать это в полную силу. — Ян Чонин, в этот солнечный радостный день, в присутствии ваших родных и близких, согласны ли вы стать для Ким Сынмина не только любящим мужем, но и его лучшим другом, спутником, мужчиной его жизни, который будет заботиться о нём, помогать достигать успехов во всём, делить с ним все радости и трудности. — ... Чонин пытался вымолвить хоть слово, но его рот будто заклеили, сердце стучало, готово было выпрыгнуть, все присутствующие зашептались, а глаза застелила чёрная пелена. *** — Согласен! — прокричал Чонин, но оглянувшись увидел лишь свою комнату полную церковных книг и учебников. Было около шести часов утра, за окном шёл снег, не было никакого лета, никакой свадьбы и никакого Сынмина, всё это было простым сном. У него понемногу из кусочков памяти складывался прошлый вечер, будто бы вчера он был пьян. Но это не так. Чонин выбежал из дома и, как назло, забыл снять одежду Сынмина. Слёзы так и текли, не останавливаясь, а он так и повторял одни и те же слова «это всё неправильно». В какой-то момент парень поймал себя на мысли, что сам пытается убедить себя в этом. Искренне не понимая для чего всё же ответил на поцелуй, ведь Бог такого не прощает и не простит, может правду говорила ему мать о друзьях. Его вроде и какой-то высшей силой тянет к нему, но Чонин для себя решил, что будет лучше откинуть эти грязные мысли. А на губах всё ещё присутствовала теплота чужих, сердце колотилось быстрее от одной мысли. К сожалению или к счастью, ему в голову не пришло ничего лучше, чем полностью игнорировать существование Сынмина. Перед выходом из дома он посмотрел в зеркало и узрел не лучший вид, опухшее лицо и синяки под глазами. «А Сынмин всё равно сказал бы, что я самый красивый». — Чонин... Хватит, пора в школу. Мальчик шёл в школу с отвратительнейшим настроением и чужим свитером, чтобы отдать, иначе он мог бы свихнуться и начать носить его без остановки, вдыхая запах, что крайне быстро выветривается. *** Придя в школу за ней, уже сидел Сынмин, с такими же опухшими глазами, правда слегка замазанными тональным кремом. — Привет, — неловко начал парень, не замечая приветствия в ответ. — Извини меня за вчерашнее, но можешь хотя бы разговаривать со мной. — Нет, — сказал тот, кладя свитер на парту. - И забери её, мне не к чему. — Прошу, я же не делал ничего плохого, не устраивай исповедь. — Исповедоваться будешь перед Богом, для него это ещё какой грех. — Прекрати, пожалуйста, и не отдавай её. — Сказал парень, указывая на одежду, так и лежащую на парте. — Сейчас зима. — Мне не нужны твои подачки, думаешь, раз ты богаче, то можешь выставлять это напоказ, ты больной, если твоя церковь не предлагает отпущения грехов, то я буду молиться за тебя всю жизнь. Сказав это, Чонин с тяжёлым сердцем отсел за другую парту и смотрел за Сынмином, который в слезах ушёл из класса. Наверное, он сказал всё это погорячившись, он ведь не думал про него так, но слово не воробей, вот и Ян это наконец-то понял. *** Две недели достаточный ли срок для того, чтобы влюбиться, может хватить и одного взгляда, а для того, чтобы разлюбить? Любовь считается одним из самых сильных чувств, она может пробудить в человеке любые эмоции, и даже те, которые он ранее не испытывал или подавлял. Она может поменять человека до неузнаваемости, а может и убить. Слова, они зачастую могут ранить сильнее, чем любой удар или порез, особенно если они исходят от близкого тебе человека. В тот день Сынмин ощутил всю боль тех слов. Он был разбит, а слова так и кружились в голове, не собираясь стихать ни на секунду. Он просто ушел из школы, перелезая через забор и попутно рвя куртку об острые пики. Придя домой, он застал там мать, сидевшую за кухонным столиком, попивающую чай. Когда женщина перевела взгляд на парня, тишина сменилась криком, а её спокойное состояние агрессией, но всё пролетало мимо, а в ушах слышался лишь писк с повторяющимися снова и снова словами. Зайдя в комнату и попутно заперев её на ключ, парень лишь медленно скатился по стене, желая только о том, чтобы этот день был плохим сном. Так прошел день, второй, третий, и целая неделя. Ежедневные кошмары медленно превращались в жизнь, Сынмин не мог этого терпеть. Он ходил в школу, смотрел на то, как Чонин, пересевший на три парты вперед, также не подает признаков жизни. Киму было безусловно обидно, но он понимал, что виноват в этом был только он сам. У бедного мальчика, итак, была жизнь непростая, и ему были нужны не отношения и поцелуи, а лишь хороший и понимающий друг, который бы не подорвал его доверие. «Я же буквально без разрешения вторгся в чужое пространство», рассуждал тот «О чём ты вообще, Сынмин, ты же знал его историю, и как его вырастили, он ненавидит таких, как я», «Почему надо было всё испортить». Он утопал, но в один момент Хёнджин устал допытывать у того, что случилось с другом и просто начал отвлекать всеми силами, если не получается помочь, но лучше не давать тому умирать. И вроде этот план и вправду работал. Хёнджин таскал того по разным красивым местам в Сеуле, о которых только знал. Часто оставался на ночь и выбирал самые интересные книги о любви, фантастике или как он больше любил — детективы. Всё было прямо как в детстве, они забирались под одеяло, включали фонарик и читали вслух по очереди, подчеркивая самые интересные моменты, для того чтобы по окончанию книги к ним вернуться, и сидя у окна закутавшись в тёплое одеяло, обсуждать. — Спасибо тебе. — почти беззвучно сказал младший, зарываясь носом в одеяло. Старший не стал отвечать, а лишь потрепал макушку того, и с каким-то грустным взглядом начал рассматривать парня, пока не услышал тихое сопение. *** Так прошли три недели, раны были, но уже не так сильно болели. Он продолжал приглядывать за младшим, иногда специально шёл по длинному пути только для того, чтобы проводить парня взглядом и спокойно пойти домой. Если бы того спросили, для чего же он делает это, то в ответ услышали бы только тишину, ведь Сынмин сам не знал. Он до сих пор любил его такой чистой и детской любовью, что иногда его самого это пугало. — Меня же и без того отвергли, зачем я продолжаю делать больно себе, – тот сделал небольшую паузу, для того чтобы обдумать. – Но я не могу по-другому.   Он так и шёл по уже привычной ему дороге в надежде увидеть светлую макушку, и к собственному удивлению, увидел он не только её.   Рядом с Чонином, закинув руку ему на плечо, шагал какой-то мужчина и смеялся. Единственное, что Сынмин рассмотрел – так это тёмные волосы и лёгкую куртку, которая не сочеталась с погодой на улице. Сынмин лишь остановился, наблюдая за этой картиной.                                        ***         Для Чонина же эти две недели прошли как в прострации: он много думал, и зачастую каждая новая мысль противоречила прошлой. Он ни с кем не общался; наверное, он был смел только благодаря другу. Радовало только то, что люди тут хорошие и не задирают слабых. Чонин успел уже сто раз пожалеть о своих словах, ведь впервые застал слёзы хёна, а раз взглянув в глаза того,  увидел лишь боль и разочарование. В тот момент сердце сильно кольнуло, и захотелось упасть к чужим ногам и молить о прощении, только что что-то не давало ему это сделать.   Однако парню стало в разы стыднее, когда старший не появлялся на уроках до конца дня. И всю неделю он хотел подойти, но, замечая апатию того, считал, что сделает лишь хуже. «Ну влюбился и влюбился, что в этом такого, Бог принимает каждого...»   «...А что, если у него нет ко мне чувств, вдруг это было временное помутнение?  Всё же так усердно учится в последнее время, может, решил, что я учебник по химии...»   «...Бред какой-то, он сам разрушил нашу дружбу, своими руками.... нет, губами...»   «...Мама была права с самого начала: Бог не примет такого как я, такой любви не должно быть, это всё грязно и мерзко»   «...Но она же была такой же, и что в этом плохого, если отчасти это суть каждого человека?...»   «...Вот бы сейчас его увидеть и просто убедиться, что все хорошо...»   «...Я так скучаю...»   И так изо дня в день, полностью погрузившись в эти угнетающие мысли, он и не заметил как Сынмин перестал быть таким угрюмым: общался, улыбался, смеялся и был безумно благодарен Хёнджину за это. Хотя часто замечал на своей спине взгляд,  или,идя домой ,чужую тень. Его это не бесило, лишь забавляло и немного умиляло. Но ответить на взгляд смелости не хватало никогда.   Лишь поведение матери, чаще обычного срывавшейся в связи с добавившимся к расстройствам личности алкоголю, отвлекало от внутренних метаний. Она пила не то чтобы много, обычно это была одно бутылка соджу за вечер, но настроение у неё мгновенно падало и единственное, что поднимало его ей ,так это крики на сына. А что Чонину? Он привык и старается не реагировать, что довольно тяжело. Всё же тут что-то не сходилось, а именно её верование и все замашки женщины.   Но, как оказалось, причиной всему был новообретённый отчим, с которым та встретилась в храме. Чонин был рад и одновременно в непонимании её очередных действий, перечивших словам. На первый взгляд он был хорошим человеком, с небольшим пристрастием к алкоголю.                                 ***       Но вот Чонин идёт домой, его тело дрожит из-за руки отчима, сжимавшего его плечо.   – Чонин, ты же понимаешь, что нашей новой семье сейчас, как никогда, необходимы деньги, а моей зарплаты с завода и денег матери за работу в храме не хватает, поэтому тебе стоит как можно быстрее согласиться на моё предложение, – говорил отчим с надменной улыбкой, будто ему нравился страх юноши.   –  Я..я не буду таким заниматься, я уже отвечал, - заикаясь, сказал младший.   – Попробуй сказать мне это в лицо.   – Н..– тот проглотил образовавшийся ком в горле и снова попытался сказать. – Нет.   И в этот момент почувствовал резкую боль в области щеки. Ему прилетело кулаком достаточно сильно, поэтому, не выдержав, он рухнул на землю, смотря, как в него летит ещё один кулак. Уже прикрыв глаза, он просто ожидал, но, открыв их вновь, не заметил отчима перед собой. А когда перевёл взгляд – увидел, как он уже бьет Сынмина. «Секунду. Откуда тут он?!» А через  мгновение уже Ким бьет того. Сердце пропустило,  кажется, тысячу ударов. Он заступается за него? Дыхание сбилось, и появился бешенный испуг, ведь сейчас Сынмина безжалостно били ногами, а глаза медленно закрывались, но на лице так и оставалась искренняя улыбка.   Адреналин хлынул в кровь, и Чонин подбежал и стал оттаскивать того, грозясь полицией. Видимо, это помогло, ведь через секунду отчим остановился, поднял на него свои бешенные глаза и сказал:   - У тебя пока есть время подумать. - развернулся на пятках и спокойно ушёл, будто ничего и не было.   А Чонин же сразу подбежал к старшему и начал тормошить.   – Хён, хён ты в порядке, прошу ответь.   Горячие слёзы так и текли по щекам, скатываясь и капая на лежащее тело. Из-за пелены он ничего не видел, но через секунду услышал лишь слегка охрипший смех. — Смех... к чему он тут вообще, не тебя ли только что били?   – Не знал, что для того чтобы ты обратил на меня внимание, мне стоило лишь устроить спарринг с...— замолчал тот, ведь даже не знал кто это был.   А Чонин замер, не в силах выдавить не слова, только периодически стряхивая слёзы.   – Не хочешь мороженого, я могу сходить,– уже вставая с асфальта, вымолвил старший.   Снег под ногами хрустел. Идти было сложно, но парень, как мог, быстро шел к ближайшему ларьку.   Вернувшись, он не нашёл Чонина на том же месте, но, слегка повернув голову, увидел, как тот собирает разбросанные тетрадки в портфель.   – Держи, – сказал Сынмин, протягивая мороженое и сам садясь на лавочку. – Эй, скажи хоть что-нибудь.   А Чонин в этот момент не мог не то что слова сказать, даже свой взгляд на собеседника было неимоверно сложно поднять из-за замешательства и каких-то скомканных чувств. Но он хотя бы принял угощение и сел к старшему.   – Зачем? – единственное, что смог вымолвить Чонин.   –Мне стоило просто смотреть на это? Лучше уж пусть меня побьёт, ведь ты словно фарфор, стоит коснуться и сразу разобьёшься. Кто это?   – Сам ты фарфор, я кому угодно могу дать сдачи, - сказал Ян и заметил, что рядом со старшим язык расплетается и становится куда спокойнее, будто тот действовал на него как наркотик. – А он – мой новый отчим.   – Отчим? Я точно не ожидал такого ответа, думал твоя мама считает мужчин мудаками, – ответил Сынмин, хихикая, и получил легкий удар в бедро за незначительное ругательство, но он ощущался как-то по дружески, словно между ними ничего не произошло, и сейчас они сидят не на морозе, все в ссадинах, а дома с кружкой чая. - Что за работу он тебе втюхивал?   – Проституция. – максимально спокойно сообщил Чонин, говоря об этом, как об обычной офисной работе. – Я отказываюсь в который раз, и вот к чему это приводит. Маме говорить нет смысла, всё равно не поверит, и  думаю, что он у нас ненадолго: плохие люди в нашем доме не задерживаются. – Сынмин хотел ответить, но ему не дали это сделать руки Чонина на лице.   – Ты как вообще, сильно болит? Надо было тебя сразу вести в больницу, а не сидеть на морозе. Как ты вообще не отключился?   Младший сильно волновался, проверяя раны на лице, чем заслужил тихое шипение. А затем чужие руки легли на грудь, слегка надавливая, словно интересуясь, болит ли. Правда, в тот момент у Сынмина перестало болеть всё: холод заменил жар, раны словно сами затягивались от каждого прикосновения, а воздуха в легких становилось всё меньше.   – Да не надо в больницу, подумаешь, синяки. Ты сам как, скула не болит?   – Ты, наверное, самый большой дурак, которого я встречал, сидишь побитый и переживаешь обо мне, – Чонин засмеялся и убрал руки с груди старшего, краем уха слыша разочарованный выдох, а затем открыл мороженое в тюбике и приложил к лицу Сынмина. Тот тоже рассмеялся. – А ещё ты дурак, потому что покупаешь зимой мороженое. Так и простудиться можно.   – Тогда ты не против, если я и твоё съем? – сказал Сынмин, предпринимая попытку отобрать сладость, чем заслужил ещё один легкий удар по бедру.   – Сынмин, –  и за секунду смех превратился в тишину, а атмосфера стала более нагнетающей, – Извини меня за те слова. Может не будем больше в ссоре и забудем?   Как такое вообще можно забыть? Когда любимый тобою человек тебя отвергает, но в тот момент он не чувствовал злости, а просто смирился, зато тот будет снова рядом.   – Хорошо, – сказал Ким и взял мизинец друга, почти беззвучно шепча «обещаю».     Просыпаясь утром, Сынмин бы не поверил, если бы ему сказали, что сегодня он возвратит общение с человеком, давно ставшим ему небезразличным. От этого становится так тепло внутри. Они проговорили ещё полтора часа, сидя на замёрзшей лавочке, смотря на падающие хлопья снега и болтая на все темы, что только приходили им в голову. Слова сами появлялись в голове, а на лице – улыбка. Чонин считал, что никогда не найдет такого человека, и хён – это дар с небес, который он чуть не потерял, а также пообещал парню, что в любой ситуации будет звонить ему, или тот сам придет. Так вновь расцвели чужие души, изрезанные жестокой реальностью, но прячущиеся в своем мире, который называют «домом».                                           ***         Так прошел месяц, парни начали общаться как раньше, хотя сейчас они стали более близкими и изредка более неловкими в общении друг с другом. Никто так и не осмелился поднять эту тему и закрыть её: Сынмин не мог из-за сжигающего его изнутри стыда, ему было легче думать о том, что друг просто лишился памяти и всё забыл, ведь вёл он себя как раз будто так и есть, а что Киму ещё делать было, лучше уж он так и будет в тишине умирать от любви, чем в лицо услышит отказ.   Чонин же в самом себе разобраться не мог, не говоря уже о каком-либо желании быть ближе к старшему, не то чтобы чаще общаться и гулять, хотя, это тоже было бы неплохо, так как из-за работы и вечных домашних арестов от матери, связанных с любой бессмыслицей, и отчимом, который продержался ещё месяц и ушёл из их дома прихватив с собой какую-то домашнюю утварь, они совсем не виделись. Мать опять начала говорить, что все мужчины одинаковые, что стоит верить только богу, что его отец худший из них, и Чонин станет таким же. Но он всё же чувствовал, что меняется и нельзя понять в какую сторону: хочется гулять всю ночь, употреблять нецензурные слова или даже встречаться.   Прошло рождество. Чонин в тот день был наказан, поэтому просидел всю ночь возле окна, смотря на праздничные салюты и маленьких детей в смешных шапках, которые собирали снег в маленькие шарики, кидая их в друг друга под заливистый смех. Благо под утро он нашёл за своей дверью новую куртку, правда тёплую, что даже не надев её на себя, сердце согревала одна мысль о том, что о нём не забыли, поэтому он уже через секунду на первом этаже дома расцеловывал мать. Несмотря на то, что она ворчала, он знал, что она просто смущается, и, пожелав счастливого рождества, отпустила его гулять? Это было довольно неожиданно, но очень приятно, поэтому Чонин накинул на себя куртку, обулся, взял маленькую коробочку и побежал сломя голову в уже известном ему направлении.         Подбежав к дому Сынмина, он достал свой телефон, собираясь позвонить, но вдруг почувствовал большую руку на своем плече и, ойкнув от неожиданности обернулся. За ним стоял Сынмин, неловко улыбаясь и держа в руках красивый пакет.   – Нинни? Откуда ты тут, я думал, тебя не выпустят.   – Видимо, это рождественское чудо, поэтому я сразу прибежал к тебе, чтобы отдать это,–  Чонин протягивает маленькую коробочку своими красными от мороза руками, так как впопыхах забыл варежки, и смотрит, как лицо друга мгновенно меняется, а кончики ушей слегка начинают краснеть.  - С Рождеством.   Он открывает её и видит не что иное, как тени очень красивых нежных оттенков и кулончик в виде звезды.   – Не стоило, правда, ты же мог себе что то на эти деньги купить, – Сынмин неожиданно кладет свою руку на щеку парня и начинает слегка поглаживать большим пальцем, но, замечая огромное смущение, убирает. – В любом случае мне до безумия приятно, спасибо.   Он заключает младшего в свои крепкие объятия, и, отстраняясь, протягивает ему красивый пакет, который всё это время держал в руках.   – Видимо, наши мысли сходятся, ведь я тоже шёл к тебе с подарком.   Чонин, лишь хихикнув, открывает пакет и чуть ли не визжит на всю улицу.   – Ким Сынмин, ты чёртов дурак, зачем? – старший же чуть не падает на асфальт, смотря на широкие от удивления глаза Яна, впившиеся в подаренный телефон.   –  Отказ от подарка не принимается, твой уже слишком старый, а я хочу, чтобы ты звонил мне, когда тебе скучно, страшно или грустно, ведь я всегда готов поддержать тебя.   – Мне просто стыдно, но обещаю, что в будущем я стану миллионером и куплю тебе целую фабрику,– слегка по-детски говорит Чонин, обнимая друга, и они вместе хихикают в таких тёплых, домашних и рождественских объятиях.   Хотя через секунду Сынмин чувствует небольшой удар в живот от младшего, и, отстраняясь смотрит на него непонимающими глазами.   – Это тебе за то, что по сравнению с твоим подарком мой выглядит глупо.   –  Наоборот, твой переплюнул все дорогие подарки, сделанные мне за всю жизнь родителями, ведь именно он был подарен с чувствами, и я благодарен тебе за это.   –А теперь бежим за мной. В центре залили каток, и если успеем, то может даже найдем коньки нашего размера в прокате,– говорит Сынмин, беря Чонина за руку.                                         ***         И он звонил, как и обещал, так часто, как ему позволяло время, а Сынмин же всегда отвечал. Правда, больше всего он любил, когда младший звонил ему за помощью. Конечно, он ненавидел, если у Чонина случалось что-то плохое в жизни, но понимание того, что ты единственный человек, с которым он делится своими проблемами, заставляло сердце охватываться приятным теплом.   Так и в один день случился звонок, который помог Чонину многое понять.   Сынмин поднимает трубку и слышит всхлипы.   – Нинни, что случилось?   – Н...ну просто с...снова мама злится,– заикаясь и еле формулируя предложение, говорит тот.   – Ох, не плачь только, сделай глубокий вдох, – и младший правда делал, ведь серьёзный тон старшего и волнение в голосе действовало на него как гипноз. – Не беспокойся об этом, ты же знаешь, что каждый раз всё происходит по одному и тому же сценарию. Давай лучше поговорим о чём-то хорошем.       Им всегда было сложно остановить диалог. Они перескакивали с темы на тему и не замечали этого, несмотря на то, что Чонин в разговорах с другими людьми всегда был слушателем, то в этом случае всё было не так. Как раз в тот вечер парень и задумался, что ему не хватает старшего, что-то очень сильно давит на мозг и буквально шепчет на ухо, что не пора ли отбросить всё свои принципы, привычки и идеологии, навязанные ещё в детстве, и просто попробовать быть счастливым, хотя даже не шепчет, а кричит. От этого начинает болеть голова и хочется уже плюнуть на всё, начать плыть по течению.                                       ***       Таким образом, в один из воскресных вечеров, когда Чонин вновь мучался от бессонницы, он услышал какие-то стуки по стеклу. Поначалу он не стал заострять на это внимание, правда, услышав ещё пару таких, всё же решил подойти к окну, проверив.   – Вроде всё хоро... – но, не успев договорить, парень увидел маленький камушек, врезавшийся в его окно, а потом ещё один.   Так как он жил на втором этаже дома, было понятно, что это не какая-то зверушка просто балуется, но, открыв окно, и переведя свой взгляд вниз, он увидел...Сынмина? Тот стоял в своей куртке, и, мило улыбаясь, помахал рукой.   – Что ты тут делаешь? - шёпотом спросил парень, так, чтобы его не услышала мать, спящая на первом этаже дома.   – Пойдем гулять.   – Что? Нет, поздно же, и тем более, как я спущусь?– спросил младший, смотря как тот вытягивает руки в жесте «можешь прыгать на меня» и лишь вздохнул, закатывая глаза.   – Пожалуйста, Нинни.   Старший знал, что такая форма имени всегда заставляла Чонина согласиться на любую авантюру.   – Ладно, за домом есть большая деревянная лестница, если сможешь её перетащить, то спущусь.   И тот еле успел договорить, ведь увидел как Сынмин уже убежал за ней, а после вернулся, таща её за один конец. Когда лестница сравнялась с окном, Чонин переоделся в уличную одежу, надел обувь и начал осторожно спускаться.   Спустившись, они положили лестницу, и старший начал крепко обнимать друга.   – Ура, у меня получилось спасти принцессу из заключения злого дракона!   – Дурак ты, чего решил посреди ночи гулять и куда мы идем? – начал говорить Чонин.   – Помнишь, когда мы только познакомились, я водил тебя на мыс. Хочу туда.   – Но мы же только от школы ехали туда минут двадцать, ты уверен?   – Я не заставляю тебя, честно, если ты не хочешь то, да. Меня как всегда выгнали из дома, вот решил посмотреть, не спишь ли ты, а у тебя свет включен.– сказал Сынмин чуть ли не на одном дыхании.   – Не переживай, всё в порядке, я сам не мог уснуть. Из-за чего тебя так?   – Честно, сам не понял, у них было плохое настроение, а я как-то под руку попался.   – Забей, оно того не стоит. - сказал Чонин, и, сам от себя не ожидая, взял старшего за руку – какое-то невероятное ощущение.   Сынмин тоже удивился и очень обрадовался, ведь в первую очередь почему он решил прийти к другу, так это чтобы наконец обсудить ***       Спустя около часа прогулки парни всё же дошли, легли  на траву головой и  уставили свой взгляд на тёмное небо, усыпанное миллиардом звёзд. Чонин, так же, как и в первый раз, лег на живот Сынмина, начиная пальцами соединять звёзды в созвездия.   – Так, вот большая медведица, – говорит Чонини, водя пальцем по воздуху, но его руку быстро перехватывают и чуть тянут в левую строну.   – Нет, это малая, а вот большая.   Чонин от такой атмосферы не сдержал смешок. А Сынмин же сменяет положение, садясь.   – Нинни, можно с тобой кое о чём поговорить?   –  Смотря о чём, – младший копирует позу друга и смотрит на того с интересом, а после видит его на лице лёгкую панику.   – Мы вроде безмолвно решили закрыть эту тему и большее её не поднимать, но...   – И не надо. – перебивая, сказал Чонин.   – Но мне правда нужно хотя бы выговориться, я понимаю, что...   – Хватит, ты не понимаешь. Да я сам понять ничего не могу, – в голосе Яна слышалось раздражение, что было совсем ему не свойственно.   – Пожалуйста! Да, у меня есть чувства к тебе, и они тебе не приятны, это... И в который раз Чонин перебивает старшего, только уже целуя его. Ему тоже нравился Сынмин, но всё это казалось так неправильно, снова голоса, они уже кричат, тело не слушает,и раздражение, разлившееся по всему телу, затуманило разум, и в тот момент вспыхнула мысль, что или сейчас или никогда.     Он припадает к мягким и тёплым губам, на вкус напоминавшим конфету, и сразу начинает ими двигать. У Сынмина шок, в голове столько мыслей, но тот решает отложить их на потом и ответить на поцелуй. Младший закидывает свои руки на плечи друга и чувствует, как чужие обвивают его талию, слегка сжимая, и от неожиданности из его рта вылетает вздох, который Ким сразу ловит губами, продолжая так же сминать чужие. У обоих ощущения, что ещё немного, и сердце остановится, хотя оно и так бьётся в таком бешеном ритме, что даже сидя напротив можно почувствовать. Воздуха давно нет в лёгких, а в головах сожаления.                                         ***         Первым нехотя отстраняется Сынмин, удивлённо смотря на парня.   – Ты мне тоже нравишься. - говорит Чонин и чувствует, как чужие объятия повалили его на землю, а потом поцелуи по всему лицу, что становится щекотно. – Эй, щекотно же!   Тот отстраняется и ложится на бок, смотря на солнечное лицо напротив.   – Я не верю, что это не сон, – и как ответ он получает щипок на руке, – ладно, верю, не делай так.   – Знаешь, мне самому тяжело это признать, а уж тем более сказать вслух. Всю жизнь жил, боясь согрешить, думая, что любовь –  один из самых главных грехов, но не хочу всю жизнь быть несчастным. Ты поменял меня в лучшую сторону. Спасибо. – сказал Чонин, и в ту же секунду его загребли в объятия, в которых было что-то особенное, будто Сынмин вложил в них все свои чувства, вместо того, чтобы озвучивать их вслух.   – Это мы, получается, теперь встречаемся? – спросил старший   – А ты меня поуговаривай, и я подумаю,– говорит младший, начиная смеяться от того, что чужие руки щекочут его. - Стой, нет, не надо, встречаемся, да.                                     ***       Парни сидели на большой двуспальной кровати в комнате Сынмина и играли в карты. Атмосфера была домашней и такой тёплой, будто им снова по десять лет; школы нет, за окном пели птицы, а весеннее солнце согревало их. Сердце всё так и ощущало, несмотря на то что погода была далеко не тёплая, а январская метель, но с близким человеком чувства достигали своего пика. Головы мальчиков были пусты, они видели лишь улыбки друг друга и колоду карт, с аккуратно лежащей возле неё королевой червей. Разговоры прекратились около двадцати минут тому назад, ведь в них не было нужды: посмотрев в глаза собеседнику давно всё читалось.     – Я выиграл! – вскрикивает младший, кладя последнюю карту, на что Сынмин лишь улыбается и протягивает руки для объятий. - Я недавно в библиотеке наткнулся на книгу про гадания и сразу же взял, только вот её пришлось очень тщательно прятать и читать только ночью, чтобы мама не узнала, но всё же научился. Задай вопрос.   Старший кивнул и начал раздумывать, пока Ян отделял лишние карты, для того чтобы их было ровно тридцать шесть. Сынмин засмотрелся на эти руки с длинными пальцами, аккуратно перебирающими колоду, так что забыл, что ему надо думать над вопросом.   Из транса его вывел голос младшего, и он не придумал ничего лучше чем сказать:   «Какое будет моё будущее?»   Младший улыбнулся и вновь начал активно перемешивать, смотря в глаза парня напротив.   В конце концов он остановился и кладя колоду на кровать провел по ней рукой. Сынмин понял что надо делать и коснулся рукой выбранной карты переворачивая её. – Перевёрнутый туз пик, – как-то слишком огорчённо процитировал Чонин.   – Да? И что он означает?   – Да впрочем, неважно, и я забыл,–  сказал тот, натягивая фальшивую улыбку.   Проблемы, переживания, удары судьбы. Всё Чонин знал, но решил не говорить и не портить настроение другу, ведь это обычные игральные карты, которые могут обозначать что угодно.   Но, видя, что уголки губ Сынмина медленно начали сползать вниз, тот сразу же на четвереньках начал ползти к нему задевая и случайно сбрасывая ногами на пол некоторые карты, падая к нему в объятия. Старший обнимал его со спины, водя руками по животу, вызывая табун мурашек, пока вторая рука была сплетена с чужой. Он уткнулся носом в шею, вздыхая лёгкий флёр лаванды.   – Уже второй час ночи пошёл, твои родители ведь не против, что я прихожу сюда так поздно? - Чонин третью ночь подряд приходит на ночь к Сынмину. Обычно они разговаривают или смотрят фильм, а позже гуляют до дома младшего, который вновь лезет по лестнице в окно и идёт досыпать оставшиеся два с лишним часа.  Это на нём сказывалось не лучшим образом, ведь преподаватели часто делают им двоим замечания, когда парни случайно засыпают на скучных рассказах учителя истории.   – Как будто им есть до этого дело, - и вправду, он пару раз заставал Госпожу Ким или Господина на кухне. Чонин всегда уважительно здоровался, а в ответ ему лишь кивали. – они знают, что ты приходишь ко мне в гости, и не имеют ничего против, а большего им знать не надо,– тяжело вздыхает Ким и целует своего парня в нос, через секунду накрывая губы.   В ту ночь Чонин вернулся домой почти в шесть часов утра.    ***       – Ты опять уснул, просыпайся,–  чужое горячее дыхание обволокло ухо Чонина, отчего лицо покраснело, и поднимать голову хотелось всё меньше, и без разницы, накричат на него за это или нет. Если за последние пару недель у парней в жизни всё в корне изменилось, то, посмотрев на них, такие выводы сделать не получится. Вне школы те, безусловно,  были близки, но в  самом заведении старались не показывать это. На дворе уже как месяц две тысячи седьмой год, и общество, конечно, более лояльно чем в прошлые года относятся к людям с нетрадиционной ориентацией, но всё равно, косые взгляды, бесполезное мнение или что похуже было бы в любом случае. Так что зачем усугублять свою жизнь этим, если можно тихо, но самозабвенно любить друг друга?   Чонин всё же садится и пустыми глазами пялится в тетрадь, пока буквы собираются в цельные предложения, спать хотелось безумно. Правда, лучше всего его разбудила рука Сынмина, неожиданно опустившаяся на его бедро. Чонин тут же повернул голову в его сторону и увидел, что нарушитель спокойствия что-то активно пишет в тетради, хотя на лице виднелась лёгкая ухмылка.   – Это не смешно, что ты делаешь, тут же люди,- прошептал младший, но ответа на вопрос не последовало, зато тот сильнее сжал руку на бедре, слегка поглаживая пальцами внутреннюю сторону. Из-под ног будто выбили всю почву, и младший довольно громко вздохнул от данного действия, сильнее краснея. Единственное, что спасло его тогда, – это звонок. Чонин был очень смущён и не понимал, что с ним происходит, а мысли превратились в кашу, поэтому тот сразу же выбежал из класса в направлении туалета, не дожидаясь своего парня. Сынмин на это лишь в очередной раз улыбнулся и тоже поспешил выйти.   Хёнджин смотрел на это и ничего не понимал, хотя скорее всего он догадывался. В его друзьях определённо что-то поменялось, и это бесило. Совсем недавно он всеми силами вытаскивал друга из пучины отчаяния и ради чего? Сынмин, естественно, не говорил, что именно происходило, почему он перестал общаться с Чонином, почему чувствовал себя настолько плохо, да и в конце концов, почему сейчас возобновил общение и светится ярче солнца.   Хотя, конечно, он догадывался, но эта догадка неимоверно бесила, из-за чего Хёнджин убрал её в самый дальний ящик, но среди всех чувств преобладала обида: было ощущение, что его просто используют. Он отдавал всего себя этой дружбе, помогал, первым мчался помочь, а ради чего? Ему даже собственный друг не может сказать, что творится у него в жизни.  Редко звонит, почти не разговаривает в школе. Чувство использованности давило, а в горле образовывался ком.   – Лучше бы ты никогда не появлялся в нашей жизни, Ян Чонин.                                      ***       Сынмин зашёл в пустой мужской туалет сразу же после Чонина, слегка постучал по единственной закрытой двери.   –  Нинни, у тебя всё хорошо? –  слегка надменно протянул старший, слыша звук щёлкающего замка. Зайдя в туалет он увидел заплаканное лицо и сразу же прижался к телу. – Горе моё, что случилось?   – Ничего, просто, - сказал Ян, опуская взгляд на еле видневшийся на штанах бугорок.   – Серьёзно? Ты жил столько лет и не знал об этом?   – Да не в этом дело! Просто всё это для меня в новинку, часть меня до сих пор твердит, что это грехопадение, извини.   – Всё, хорошо, не надо. Ты всю свою жизнь жил с одними принципами и не сможешь так быстро их поменять. Да и ты меня прости, я заигрался, – после чего тот ещё крепче сжал своими руками чужие плечи, обнимая. - Как тебе идея сегодня вместе сходить в храм, у тебя же как раз смена.   – А если мама будет зла на это? – Чонин поднял голову, смотря собеседнику в глаза.   – Это всего лишь дружеская помощь, подумаешь, – Сынмин также перевёл на него взгляд и увидел, как Чонин украдкой кивает.                                            ***           Парни стоят у входа в большой и высокий храм из красного кирпича в Мёндоне. У Сынмина будто не хватало сил, чтобы переступить порог, несмотря на то что он тут уже был, хотя прошлый раз определённо не увенчался успехом. Они всё же заходят в здание, перекрестившись один раз и в нос вновь ударяет запах ладана, от которого непроизвольно начинает кружиться голова. Старший по инерции поворачивает голову влево и вновь замечает женщину сорока лет, с большим количеством седых волос, несмотря на относительно небольшой возраст.   – Я привёл друга помочь мне, ты же не против? – поклонившись, сказал Чонин и переводя взгляд на парня, который коротко сказал «Здравствуйте».   Женщина ничего не ответила, кривя лицо, и дальше продолжила наводить порядок в своей лавке.   – Ну что ж, наши родители схожи. С чем тебе помочь?   – На самом деле для уборки нужно специальное разрешение от священника, и, тот, кто убирает, должен беспрерывно молиться, так что я всё сделаю, не переживай.   – А я тебя не буду в таком случае отвлекать? – спросил Сынмин, кладя руку тому на плечо.   – Будешь, но это ещё одно испытание для меня, – усмехнувшись, сказал Чонин и взял тряпку, для того чтобы протирать иконы.   Сынмин в это же время сел на лавочку и начал следить за каждым его действием. Аккуратные пухлые губы еле заметно произносили молитву, длинные худые пальцы держали старую тряпку и водили ей по иконе, волосы, завязанные в хвостик и немного выбивающиеся из пучка, падали ему на лицо. Такой идеальный и полностью его. Сынмин думал просто подойти и поцеловать Чонина, отключая все мысли, отдаваясь чувствам и забивая на последствия, но нет, скорее всего, если он это сделает, то их точно вышвырнут из храма, мать парня определённо изобьет того и запретит им общаться, если не хуже. Как же хотелось стать совершеннолетним, накопить достаточно денег и уехать далеко, забрав Чонина с собой, ведь ждать невозможно, а эти прятки от всех начинают всё больше и больше надоедать. Если даже родители Сынмина узнают о происходящем, то ничего хорошего из этого не выйдет. Те всю жизнь твердили ему о том, что отношения разрешены строго с совершеннолетия, ведь это лишь отвлекает от учёбы и всего остального, что они на него повесят, чего не успели в своё время.     Примерно через полтора или два часа, когда Чонин закончил работу, ребята вышли на улицу. Мама младшего ещё дорабатывала оставшиеся часы, поэтому Сынмин пошёл провожать того до дома, правда, зайдя за первый попавшийся угол, схватил того за плечи и поцеловал. Через минут пять Чонин всё же отстранился, глядя на того непонимающими глазами, но с расширенными зрачками.   – Извини, что так резко. Хотел сделать это ещё в церкви, но сам понимаешь.   – Ты такой дурак, – усмехнувшись, сказал тот.   – У тебя, кстати, совсем скоро день рождения. Будешь отмечать? Есть какие-то пожелания насчёт подарка? – поинтересовался Сынмин, так как сам давно задумывался об этом.   – Ну, все эти годы я его почти не праздновал, обычно мама приносила маленький кусок торта и дарила какую-нибудь христианскую книгу. Честно, мне стыдно просить у тебя подарок. Ты вспомни Новый год! Сейчас будет звучать слащаво, но ты и есть мой лучший подарок, – вновь усмехнувшись, сказал Ян, возлюбленного за руку.   – Ну уж нет, если тебе стыдно из-за цены подарка, то я подарю тебе память.   Чонин не до конца понял значение его слов и, в конечном итоге, забыл, но у старшего медленно, но верно, в голове созревал план.                                     ***       – Садись на велосипед. Думал тебе глаза завязать, только вот как ты тогда доедешь, – счастливо улыбаясь, говорил Сынмин.   Уже восьмое февраля, а значит, что сегодня день рождения его любимого. Он знал, что от какого то дорогого подарка Чонину станет не по себе, поэтому решил подарить воспоминание, которое будет храниться в голове до конца жизни. Сынмин любил Чонина до безумия, многие могли бы назвать это одержимостью, но он лишь твердил, что это любовь.   – Любовь тебе совсем голову вскружила, и теперь убить меня хочешь, чтобы я оставался только твоим? – смеясь, говорит Чонин, запрыгивая на велосипед.   День рождения начался не самым лучшим образом. Мать забыла про него, и если бы парень не напомнил, то она бы и ходила весь день как ни в чем не бывало. Зато ему досталась не очередная нудная книга по христианским мотивам, а та, о которой он давно мечтал и оббегал все библиотеки в её поиске – «Гарри Поттер и Принц-полукровка». Он читал прошлые части: иногда находил в библиотеках города, иногда откладывал и за последние деньги покупал. Это было невероятно, ведь женщина обычно называла такие книги «второсортным грешным мусором», но сейчас, казалось, всё изменилось. Чонину хотелось верить, что она правда меняется в лучшую сторону. В школе его сразу же встретило довольное лицо Сынмина. Тот обнял его, с огромной силой прижимая к себе, и говоря, что после его ждёт сюрприз.   И вот они наперегонки едут по многолюдным улицам, стараясь не сбивать ни в чём не виноватых прохожих, идущих на работу или учёбу, смеются, будто в последний раз. Так и ощущается счастье, когда в нутре обоих парней, цветет сирень, заполняя собой всё пространство; так и ощущается любовь, всепоглощающая и доставляющая чувство свободы, хоть и не всегда на долгий срок.     Они проводят в дороге около тридцати минут и останавливаются около высоченной башни «Намсан». У Чонина дыхание перехватывает: он так долго мечтал сюда попасть, но сумма казалась просто непосильной, да и идти одному не хотелось. Сынмин никогда не предлагал присоединиться, поэтому у Чонина сложилось впечатление, что старший был тут миллион раз, и ему это вовсе неинтересно.   Сынмин берёт его ладонь в свою, и они следуют ко входу. Позже старший заплатил, отчего у Чонина снова порозовели щёки, то ли от стыда,то ли от любви. Они сели в кабинку, которая медленно поднималась всё выше и выше. У Яна захватило дыхание, он не сказал изначально, что боится высоты, поэтому сильно прижимался к чужому плечу, но, почти достигнув пика, забыл об этом, ведь вид его просто потряс.   Выйдя из кабинки, Чонин сразу побежал к краю крыши, наслаждаясь этим искусством. Уже начинало темнеть, поэтому город медленно приобретал свои краски, наполняясь тысячью огоньков от жилых домов и торговых центров, что кишели в нём.   – Это невероятно, – только и мог сказать Чонин, и, не переводя взгляд на парня, вновь взял его руку в свою.   – Я тут, наверное, раз сотый, но для меня каждый раз как первый. Ощущаю себя птицей, такая невообразимая свобода, будто на гору поднялся, а не просто доехал на канатной дороге. Поэтому я и хотел отвести тебя сюда. Забываешь обо всём, и вправду невероятно и захватывающе.   Это напоминало им про время, когда домашки было меньше, солнце светило ярче, а две потерянные души вновь воедино слились в одну.   – Знаешь, – начал Ян, наконец оторвавшись от созерцания, – до тебя я не жил, – это была обыкновенная рутина, а каждое воскресенье становилось всё более блеклым. Появившись в моей жизни, ты заполнил её красками. Возможно, мы больны, но мне и нравится это.   – Растрогал. – улыбаясь до ушей, сказал Сынмин, пытаясь контролировать свой голос, ведь тот на грани заикания. – Единственные небеса, на которые я могу попасть – это когда я рядом с тобой. Ты и есть мой солнечный свет, я так тебя люблю, – он положил руку на  макушку Чонина, гладя шелковистые волосы.   На душе так стало легко, что он и вправду начал ощущать себя птицей в небе, такой свободной и не нуждающейся ни в ком, кроме своего любимого.   – Ты бы знал, как я тебя люблю,- сказав это, Чонин с трепетом прилип к чужим губам, забивая на все косо смотрящие взгляды вокруг них. Сейчас есть только они и их вечная любовь.                                         ***         Сынмин сидел в своей комнате, перебирая старые тетрадки, которые, возможно, надо было выкинуть. Он любил порядок, любил, когда всё лежало на своих местах, всё было идеально, так и был Чонин для него, аккуратный, невинный. Ему всё чаще приходили мысли очернить, но не душу, ведь та была светла словно лучик солнца, пробирающийся сквозь густые тучи, дающий надежду на лучшее. Хотелось чего-то большего. Безусловно, поцелуи и объятия были прекрасны, но бушующие гормоны давали о себе знать. Мысли о чём-то большем смущали, но всё сильнее  влекли. Он никогда бы не сделал Чонину больно или то, что ему не хотелось бы. Загадка – откуда шли корни этих мыслей, хотя всё же...   – Сынмин, выйди на минуту, –  всё прервал резкий стук в дверь, и парень мгновенно вышел в зал.   – Что-то случилось?   – Мы записали тебя на уроки пения. Зачем бросать то, что тебе приносит удовольствие, – ядовито произнесла женщина. Она знает, что он ненавидит пение, знает, что бьёт по больному, а сердце парня сжалось до размера атома. Эти уроки – просто пытка, это не просто добрая женщина, сидящая в своем кресле всё занятие, обычно это были многочасовые уроки с унижениями, если тот не попадал в ноту, и удары линейкой по пальцам.   – Разве то, что я забрал документы и выразил свою точку зрения по этому поводу, вам ничего не дало? Не буду. – голос дрожал, а руки непроизвольно затряслись.   – Мама неясно выразилась? У тебя выбора нет, ещё хоть раз начнешь ей дерзить – отхватишь. – отец, что стоял за матерью и тихо наблюдал, наконец подал голос. Было невообразимо мерзко и хотелось просто уйти.   – Зачем отказываться от такого, мы так долго шли к твоим успехам, все первые места, для чего они? Кем ты собираешься быть в будущем, какие предметы сдаёшь, совершеннолетие не за горами, или так и собираешься паразитом сидеть на нашей шее? Ничем не помогаешь, сидишь в своей комнате, не выходишь; хочешь отделиться и забыть семью, и только требовать с нас денег? Ты вообще учишься? Я не вижу стараний, бездельник! – слова ранили больнее ножа, она знала, как ему неприятно всё это слышать. Жалкие манипуляции, чтобы вызвать стыд? Нет уж, проходили. Хотя всё же кровь под кожей бурлила, и хотелось всё высказать, надоело.   – Мы шли? Нет, это я старался все годы, делал то, что мне не нравится, лишь бы угодить вам, старался, но вам было как всегда плевать на меня. Вам важно лишь то, какое место я буду занимать в обществе. Прекратите воплощать свои несбывшиеся детские мечты во мне, прекратите решать за меня кем я буду. Вы всё это время отделялись от меня, а я старался, теперь же впервые решила узнать меня настоящего, мам, а не того идеального  мальчика, что придумала в своей голове, серьёзно? Паразит? Ничего не делаю? Сижу на шее? А вы не пробовали просить у меня помощь и не полагаться на мои экстрасенсорные навыки? Я учусь, как не в себя, стараюсь, вы хоть понимаете, сколько у меня на всё это уходит времени и сил? Но для вас я всё равно бездельничаю, как всегда, впрочем. Мне не нужны даром ваши деньги и подачки, они нужны вам, показать, что я завишу от вас. Хотя, как родители, вы должны обеспечивать ребенка, и это странно? Надоело. - гнев бурлил, из глаз потекли предательские слёзы, он знал, что сейчас за это отхватит в двойном размере, но молчать больше не было сил.   – Мразь, как ты смеешь так с матерью разговаривать, неблагодарное чмо! – вконец вскипел отец.   А дальше как в тумане. Первый удар –  грудь, боль еще не до конца дошла до мозга. Сынмин привык и не видел в этом ничего непривычного для себя. Второй удар – бок, боль с первого удара наконец-то дошла, и он её-то и усилил, а перед глазами появились звёзды. Может, это были те самые бабочки, которые сейчас вылетали из его живота, перекрывая доступ к кислороду. Третий удар – живот, вроде тот же, как и в бок, но ощущался иначе: так, словно его органы вскипятили и засунули обратно. Тело горело. Ещё пара ударов по телу уже почти не чувствовались, он не защищался, не пытался прикрыть себя. Боль физическая лишь на какое время, уж лучше он будет чувствовать её, а не моральную, она не убивает человека, а действует как наркотик, разрушая человека по частям. А мать так и стояла, и просто наблюдала. И последний удар – шлепок рукой по щеке – самый худший, он отрезвлял разум, давая понять, как же жалко тот сейчас выглядит. Лицо, как и всё тело, горит, но разбитые губы всё равно, как в конвульсиях шепчут имя своего ангела.   – Чонин...   Не успевает оклематься, как в него прилетает пачка денег, хоть что-то хорошее за сегодня.   – Довёл, должны были уехать на неделю завтра, но лица твоего видеть не хочу, –  процедил отец, и, развернувшись, пошёл в спальню.   Сынмин смотрел на мать, как на последнее спасение. В детстве она защищала его, да и должна же сейчас хоть что-то чувствовать, но нет, та же история.                                     ***       Был вечер, родители Сынмина уехали около часа назад, а того всё ещё трясло. Он решил, что ему надо попросить помощь от того, кто всегда выслушает и поможет. Руки сами нащупали телефон под подушкой и начали судорожно набирать номер. Пара гудков, и Чонин отвечает. Парень не может объяснить, что именно произошло, но по его задыхающемуся от слёз голосу всё понятно.   Поэтому через тридцать минут он слышит звонок в дверь. Сынмин спускается, и сразу же его схватывают чужие руки и прижимают к себе, будто хотят забрать всю его боль. Поднявшись наверх, Чонин до сих пор не может вымолвить и слова, лишь глядит на заплаканные и слегка опухшие глаза своего парня.   - Сынмин, что случилось?   Ким лишь молча снимает футболки, показывая свои свежие синяки. Глаза младшего мигом наполняются слезами и кромешным непониманием.   – Боже, это отец сделал? Cильно больно? Может врача вызвать? – Чонину страшно за него, синяки огромные, он не знает, сколько их было и за что. Паника начинает поглощать его, но не успевает, ведь Сынмин обвил своими руками его талию, обнимая.   – Когда ты рядом, всё, что так долго приносило боль, перестает болеть. Мама записала вновь меня на пение, и я впервые сорвался, и сказал всё, что копилось во мне так долго, вот и отец тоже решил высказать всё, что копилось в нем, только не как я – словами, а более радикальным методом. - выдержав паузу и тяжело вздохнув, он слегка отстранился, смотря своему парню в глаза. - Я их так выбесил, что они не выдержали и уехали, придурки. Я хочу тысячу раз сказать тебе спасибо и еще миллион благодарностей, за то, что ты не оставил меня и пришел, я так тебя люблю.   Сказав это, Сынмин припал к желанным губам, сминая каждую губу по очереди. Этот поцелуй был не такой  как прежние, он больше не излучал тот трепет, а был скорее страстным, пылким и пламенным. Чонин тоже это чувствовал и был не против, также не сбавляя темпа и хватаясь своими руками то за простыню, то за футболку Сынмина, сжимая её. Голову вскружило полностью, словно они находились за рамками этого мира. Старший аккуратно навалился на парня, заставляя того лечь, и продолжил целовать, проходясь языком по губам и вновь сминая их. Затем перешёл на шею, выцеловывая каждый миллиметр, и ставил редкие, едва очертаемые, засосы. Когда зубы сомкнули такую кожу на шее, сверху прозвучал едва слышимый стон.   Сынмин остановился и начал смотреть в глаза партнёра.   – Если мы сейчас не остановимся, то это может вылиться во что-то плохое. Я не хочу, чтобы ты потом винил себя за это.   – Минни, я стараюсь принять эту часть себя, и да, возможно, после я буду испытывать стыд, но сейчас я хочу лишь одного. Не заставляй меня отказываться.   – Ты же знаешь, что этот процесс в первую очередь про доверие к друг другу и любовь. Я не хочу делать тебе больно, скажи, если надо будет остановиться.   Услышав тихое «угу», он продолжил, переходя на ключицы, он также целовал, кусал, а после зализывал рану, словно кот. Тело Чонина было будто сделано из бархата, такое нежное и аккуратное, что хотелось к нему постоянно прикасаться, гладить и чертить линии от ключиц до низа живота. Одним движением руки Сынмин снял его футболку, сначала смотря на красное лицо Яна, а потом на аккуратный впалый живот, выпирающие рёбра и бусинки сосков. Он припал к одному из них, сначала водя по ареолу, а затем беря в рот полностью. В голове не было ни единой мысли, лишь звуки, прекрасные стоны и тяжёлое дыхание.   Чонин же смотрел на него затуманенным взглядом, зрачки того были расширенны, что казалось вот-вот и не будет видно радужки, а в бедро упиралось чужое возбуждение. Он никогда такого не ощущал, так любил этого человека, что не боялся доверить своё тело в его руки, полностью отдавался. Стыд пропал, свалившись в бездну с высокой горы, все будущие и настоящие переживания казались на фоне всего просто пылью, которую можно стряхнуть рукой.   Сынмин же вновь выцеловывал все участки кожи, оставляя багровые засосы на впалом животе с легким пушком, словно персик, такой девственный и чистый. Возможно, это и был самый настоящий ангел, свалившийся с небес на землю. Сынмин сейчас мечтал лишь о том, чтобы пометить каждый участок его кожи, показывая, кому тот принадлежит. Он думал, что может так вечно. Это тело не было предназначено для избиений матери, эта душа была не готова ко всем пинкам судьбы, не хотелось останавливаться, но губы почти опухли, да и закрадывались мысли, что парню под ним становилось скучно. Поэтому он начал расстёгивать штаны и попутно снимать боксёры, а после отбросил их в небытие, куда-то в дальний угол комнаты.   Чонин боялся, что парню не понравится, он так просто и уйдет. Сынмин же смотрел на такого на беззащитного возлюбленного и утопал: он был идеален везде, что даже на уголках глаз скопились слёзы от того, что это внеземное чудо сейчас так открыто лежит на его кровати с безумным желанием в глазах.   Его член был твёрдым и истекал предэякулятом, что Сынмин машинально облизнулся и наклонился к его уху, и обдал его горячим жаром, вызывая табун мурашек, а после обвёл ушную раковину языком, прикусывая мочку.   – Солнце, перевернись на живот, пожалуйста, - сказал Сынмин, и, смотря, как до парня долго доходит, всё же помог перевернуться, ставя того в коленно-локтевую позу, и, кладя подушку под живот, начал целовать спину, оставляя уже большие засосы на бёдрах, отчего его уши радовали довольные стоны.   Но через пару секунд Чонина настигло разочарование, ведь парень просто вышел из комнаты в одних штанах. Сердце больно кольнуло. «Неужели я настолько плох?» Всё же через секунду он вернулся, держа в руках лубрикант. Сынмин не так много знал о мужском сексе, поэтому стал искать статьи на компьютере родителей, но теорию он знал, и знал, что надо сделать, чтобы не дай Бог не причинить боль своему любимому. Чонин же также был в  курсе, но поверхностно и меньше, что-то слышал в школе, на что-то натыкался в интернете, и знал, что его парень сейчас будет делать одну не из самый приятных вещей.   – Мне надо тебя хорошо растянуть, чтобы процесс приносил только удовольствие. Если будет что-то не так, то сразу говори.   Он выдавил смазку себе на пальцы, параллельно растирая её, и ввёл один. Дальше последовал приглушённый то ли стон, то ли крик. Неприятное ощущение чего-то инородного внутри сейчас приносило дискомфорт, но Чонин терпел, всю жизнь терпел, почему сейчас не сможет. Чонину было страшно, но этот страх лишь придавал интереса процессу, ведь он всецело доверял своему парню и знал, что Ким не хочет ему навредить.   Когда палец вошел полностью Сынмин, начал разрабатывать стенки сфинктера, сгибая и разгибая. Затем вошёл второй, и, если первый был ещё терпимым, то этот уже доставлял больше дискомфорта. Сынмин добавил больше смазки и начал разводить их на манер ножниц.   Когда в парня уже спокойно входило три пальца, Сынмин убрал руку и начал снимать штаны. Младший повернул голову и уставился на это искусство, ведь по-другому его тело нельзя было назвать, такое идеальное.   Когда Сынмин смазал лубрикантом свою плоть, он аккуратно вошёл головкой в Чонина. Стенки приятно сжимали половой орган, а внутри было так тепло, что голова стала плыть лишь сильнее. Вновь услышал крик, поэтому медленно продвинул член  вперёд. Когда ведь он вошёл, Сынмин остановился, давая тому привыкнуть.   – Скажи, как можно будет продолжать.   – Давай, – через пару минут всё же сказал младший.   И Сынмин начал медленно входить и выходить, разрабатывая сфинктер парня. Когда полукрики сменились на стоны, он стал более уверенно и быстро входить.   Он видел, как Чонин машинально закрывал свой рот, для того чтобы столь пошлые звуки не вылетали из него. Страший остановился, из-за чего услышал скулёж, исходящий от парня под ним, поэтому наклонился к уху и начал шептать специально низким голосом, обдавая ушную раковину горячим дыханием.   – Не сдерживай себя, твои стоны – лучшая музыка, – от такого приказного тона у Чонинп задрожали ноги, и сами собой медленно расходились по сторонам, а из губ вырвался стон, оглушая обоих.   И теперь уже несдержанные стоны вырывались и из Чонина, бились об стену, и навсегда запечатлялись в памяти обоих.   Вновь войдя в парня, он издал крик. Сынмин попал по простате, а Чонин настолько сильно прогнул спину от удовольствия, что перед глазами возникли настоящие звёзды. Старший же оставил такой же угол вхождения, выбивая из него всё более громкие звуки, пока тела бились друг о друга в бешенном ритме. Обоим  было хорошо, это был не обычный секс – такое называют «занятие любовью». Их души были открыты друг другу, как и их тела.   Они оба чувствовали, что уже близки к концу, поэтому Сынмин положил руку на член парня, начиная водить по нему, размазывая природную смазку. В тот момент Ян на несколько секунд вернулся в реальность, всё тело было потным, липким и положительно реагировало на все действия парня.   Несколько толчков спустя в душе Чонина взорвались пару сотен фейверков и, он излился себе на живот. Через ещё пару толчков его догнал Сынмин, войдя пару раз в обмякшее тело, выходя из парня и уставше валясь на кровать.     Произошедшее не казалось реальностью, это скорее был сон, от которого так не хотелось просыпаться.   – Я люблю тебя, – еле двигая губами прошептал Чонин.   – Солнце, я не сделал тебе больно?   – Как можно быть таким идеальным? Нет, и я ни о чём не жалею, правда, ощущение, что прямо сейчас усну.   Сынмин, не медля ни секунды, взял салфетки и  вытер живот парня, поцеловал его в лоб и накрыл тёплым одеялом, прижимая к себе и  выступая в роли "большой ложки" .   – Я готов прямо сейчас сделать тебе предложение и поклясться всегда защищать. Спи, я разбужу тебя утром и отведу домой ещё до пробуждения твоей матери, – сказал старший, уже слыша сопение где-то у себя в районе шеи.   Он любил Чонина внеземной любовью, что та иногда пугала, но он никогда бы не отдал его никому и ни на что не променял.                                       ***           На следующий день они сидели в пустом классе, пока остальные были на физкультуре. Зимнее солнце светило так ярко, а лучи падали на парту и на Чонина, повторяя его кукольные черты лица. Они держались за руки и просто молчали, наслаждаясь моментом, словно это было последнее мгновение их счастья. Все слова были давно сказаны, чувства озвучены, а руки также сомкнуты в замок.   Сынмин слегка наклоняется в сторону мальчика, оставляя легкий и почти что невесомый поцелуй на чужом виске, и, видя слегка покрасневшее лицо, сжимает руку сильнее и целует снова.   – Нет ничего невиннее нашего милого греха. – с нежностью говорит старший, запуская руку в блондинистые волосы. – А в твоих волосах, как и всегда, запутаны звёзды. - затем осторожно берёт за подбородок, поворачивая голову в свою сторону и заставляя смотреть в на себя. – А в глазах целая галактика, забирающая все мои слова, и, где бы я не находился, дающая понять, что я дома.   И целует, не двигаясь, просто наслждаясь обыкновенным ощущением чужих мягких губ на своих. Сынмин не знает, что с ним, просто сейчас так хочется обыкновенной нежности, приятных слов и чужой улыбки. Он благодарен Чонину за всё: что тот так вот ворвался в его жизнь, словно вихрь, вот только не сносящий всё на своем пути, а, наоброт, расставляя по полкам то, что давно мешало.   А просыпаться в чужих объятиях было что-то настолько целебное и нереальное, что он бы хотел пробыть в них до смерти. После той ночи прошло пару дней, и никто не жалел. Неужели эта неприступная стена наконец рухнула?   – Я люблю тебя, – отстраняясь на миллиметр, шепчет в чужие губы Чонин, и, не давая тому ответить взаимностью, вновь целует, показывая все свои чувства в этом нежном и тягучем поцелуе.   Ян давно ещё признал поражение: то ,что он до одури влюблён в Сынмина и что послал все правила, навязанные в детстве, к чертовой матери; позволил быть себе счастливым. Чонин любил его руки, которыми Сынмин обычно эмоционально размахивал, рассказывая о чём-то, любил волосы такого приятного глазу цвета, напоминающие осенний лес, любил глаза, всегда смотрящие с обожанием и любовью, любил его уста, так нежно сейчас целующие и говорящие настолько дорогие для сердца слова, любил душу.   Любил всего Сынмина целиком и полностью, ведь именно он показал ему настоящую жизнь, любовь и заботу.   Они целовались долго и развязно и, остановились только услышав открывающуюся дверь. Чувство паники завладело, потому что лишь посмотрев на их расширенные зрачки и опухшие губы, можно было бы обо всём догадаться. К счастью или нет, это оказался Хёнджин. Его эмоции хоть и были скрыты за толстой маской, но всё равно чувствовалось чужое недовольство, вопрос только, отчего?   – Сынмин, встретимся за школой после уроков? – не «привет», не «как дела», – сразу вопрос, заданный раздражённым голосом.   – Я не думаю, что сегодня смогу.   – Это важно.   Видимо, Хван был не в лучшем расположении духа, и Сынмин, решая не злить сильнее парня, кивнул и пообещал погулять с Чонином завтра.                                      ***           На площадке стояло двое парней, смотрящих друг на друга, ведь ни один не мог и слова вымолвить.   – Что с тобой в последнее время? – всё же начал Хёнджин.   – Я не понимаю тебя.   – Серьёзно, Ким? Не понимаешь? К чему  эта дружба, если она нужна одному мне?   – Джинни, мы правда в последнее время начали реже общаться, и я признаю свою вину в этом полностью, и постараюсь уделять тебе больше времени, но я не понимаю, про какие именно изменения ты говоришь, – врать лучшему другу – пытка, но он обещал Чонину и никогда не подвергнет их отношения риску. Возможно, даже если это будет стоить многолетней дружбы, как бы эгоистично это не звучало.   – Знаешь, ты говоришь со мной как с собакой, словно это входит в твои обязанности перео мной. И ты врёшь в который раз. Не понимаю, как ты настолько легко забыл меня. Я всегда помогал тебе, выслушивал и давал плакать навзрыд в плечо, ничего не прося взамен. Помню, как восстанавливал тебя из-за какой-то ссоры с Чонином, защищал и оберегал. Что же сделал ты? Вытер об меня ноги, не звонишь не пишешь. В тот день, когда он пришёл в класс, я всё понял – дружба наша умерла, но я пытался её воскресить, считая, что дело во мне. А знаешь, в итоге я понял одну важную вещь. Дело не во мне. Всегда было в тебе. Ты заставлял меня страдать, а сейчас я наконец-то хочу показать тебе, что я чувствовал. Ведь я люблю тебя, – вот, выговорившись, боль отступает, расстворяясь в ветре. Хёнджин любил его около двух лет и всё боялся рассказать об этом, ведь живя в жестоком мире, становишься заложником рамок, установленных обществом.   – Что ты? – Сынмин же не мог поверить своим ушам, слёзы лились водопадом, было стыдно и до жути обидно, сердце щемило, а на языке вертелась одна фраза «Он всё знает».   – Я знаю о твоих отношениях, и если ты хочешь, чтобы мальчик был в порядке – начинай встречать со мной, – рассудок парня полностью поплыл из-за бессонных ночей и страданий. Безответная любовь всегда убивала человека медленно и болезненно. Поэтому Хёнджин достаёт кнопочный телефон и показывает фотографию, сделанную сегодня в одиноком классе, как по началу казалось.   Сынмин целовал Чонина.   – Как ты думаешь, что скажут учителя, ученики и ваши родители, увидев это? Я думаю, что отчислят как минимум, а Яна сразу же увезут подальше от тебя,  и даже тогда ты не почувствуешь и половины той боли, что испытал я. Ты можешь сколько угодно в своей голове считать меня антигероем, коим я не являюсь. Ты сам сделал меня таким.   Всё тело Сынмина тряслось, ему было страшно, голова была пуста, а слёзы обиды перекрыли весь вид на такого же разбитого Хёнджина, но он всё-таки решился.   – Нет, я не смогу быть с тобой после этого всего, лучше убей меня сейчас, но Чонина не трогай. Прошу... - было плевать на отчисление или очередные грядущие ссоры с отцом в приоритете был только он.   – Ну значит страдай до конца жизни или умри поскорее вместе с мелким, – Хван знал, что Сынмин так ответит, и вот на прощание пинает его в живот и убегает.     Сынмин лежал в луже слёз, разбитый и в безвыходной ситуации.                                         ***         Ночью было тяжелее. Она была бессонной и доглой, словно прошло не пару часов, а неделя. По приходу в школу Сынмина снёс младший, донимая вопросами, почему тот так плохо выглядит. Отмолчавшись и лишь махнув рукой, он сел с ним за одну парту. Он решил ничего не говорить и не беспокоить мальчика, ведь вдруг Хёнджин решит сжалиться над ними. Правда,косые взгляды и перешёптывания говорили об обратном – «они всё знают». А Чонин, так же улыбаясь подобно солнцу, не замечает до того момента, как в класс заходит учительница и не простит пройти в кабинет директора. Перешёптывания стали громче, и можно было уловить отрывки фраз.   – Они и в кабинете у директора целоваться будут?   – Таких надо не к директору, а сразу в костёр.   – Я же общалась с ними, отвратительно.   И оба всё слышат. По лицу Чонина можно было понять что тот в дикой панике.   – Минни, что происходит?   – Они всё знают.   В кабинет директора те шли словно на казнь, каждый в своих мыслях и страхе предстоящего.                                             ***         Возле окна стояла мама Чонина. Всё настолько плохо. Её разъярённое лицо давало понять, что она всё знает. Похоже, это и вправду был конец всего: счастливой жизни, свободы и любви.   – Займите места. – указывая на два свободных стула, процедил директор.   Госпожа Ян в то время дождалась, пока сын сядет на свой стул, и положила свои руки, покрытые многочисленными вздувшимися венами, на плечи того, сильно сжимая и давая понять, что гнева ему не избежать.   – Как вы понимаете, до меня дошли все слухи, поэтому я незамедлительно принял решение сообщить вашим родителям об инциденте,– вроде руководство в заведения с детьми должно быть справедливым? Чёрта с два, он говорил с дикой неприязнью, и, переводя взгляд на Сынмина, будто специально скривил лицо. – Так как ваших родителей сейчас нет в городе,я сообщил всё по звонку и вызвал к себе в ближайшее время. Школа должна быть на стороне учеников, поэтому как только я всё узнал и даже увидел фотографию, в первую очередь подумал, что такие как вы не должны быть отстранены. – «такие как вы» – словно те были с другой планеты, было видно, что парни ему крайне неприятны. – Я принял решение отстранить вас от школы на неделю и перевести вас и Чонина в параллельные классы. Также каждому придётся какое-то время ходить к школьному психологу. Как-никак вам нужна помощь,–  смеясь, закончил говорить директор и выпроводил всех из кабинета. Мать Чонина сразу взяла того за руку и пошла на выход, хорошо хотя бы что те успели забрать рюкзаки.   – Мы переезжаем. – стоило им выйди на улицу, сказала женщина. Сынмин же не хотел испытывать на себе чужой гнев, и с целью не ухудшать ситуацию, стоял чуть поодаль за её спиной. От этих слов у каждого прошёлся холодный пот по спине. Только не это. – Не смей мне ничего говорить, злости не хватает, переезжаем к дедушке. Ты будешь вечность вымаливать прощение за все свои грехи. И не смей больше называть себя моим сыном. Как из такого святого человека, как я,  могло вырасти такое чудовище, лучше бы ты вообще не рождался. Это ничего не значило, он привык, но осознание того, что он больше не увидит любимого заставило слёзы литься ручьём. Он пытался вымолить прощение, и умолял остаться. Это только сильнее разозлило женщину, и, ничего больше не слыша, она села в машину, оставила разбитого парня стоять посреди улицы.     Сынмин же выпал из мира; в голове так и крутились услышанные слова. Он не заметил, как Чонин ушёл, и, опомнившись через некоторое время, как сорвавшись с цепи, побежал, стирая стопы об асфальт в сторону дома своего парня. Младший был эмоциональным и до безумия боялся, ведь с Чонином могло случиться всё что угодно.     Добежав до дома, он стал громко стучаться и кричать, только бы ему открыли. Паника, гнев и безысходность туманили разум. Плевать, переедет или нет, телефоны неспроста существовали. Лишь состояние  драгоценного мальчика беспокоило его: хотелось прижать к себе, гладя по спине, и, нашёптывая на ухо самые приятные слова, но вместо этого он сейчас разодранными костяшками пытался выбить замок. Когда в ход пошли ноги, старая дверь всё же поддалась.   В ушах стоял шум, а дома, по видимости, никого не было, по крайней мере, госпожи Ян точно. Поднявшись на второй этаж, он услышал всхлипы и увидел открытую дверь в ванную. Перед глазами стояла отвратительная картина: Чонин в наполненной ванне с пачкой новых лезвий в руках, с опухшими глазами, и, по всей видимости, не в себе.   – Что ты, мать твою, делаешь? – выхватив лезвия из рук, он откинул их в сторону и начал обнимать парня, не заботясь о том,что он был весь мокрым. –  Чонин, что ты творишь, это не выход, слышишь? – Сынмин взял его лицо в свои руки, пытаясь привести в чувства – всё тщетно. Душу словно пырнули пару тысяч раз, а тело переехали; было невыносимо, что с ним происходило.   – Нинни, солнце, прошу, приди  в себя, я люблю тебя и не дам тебе так уйти! Почему ты забываешь обо мне, ты моё всё, жизнь, целый мир, так не дай же ему растоптать тебя! Даже если мы не будем вместе, я знаю, что ты найдёшь такого же хорошего человека, заботящегося о тебе и способного показать тебе весь мир! Знаешь, он так прекрасен, за пределами нашего города, только прошу  не делай этого! – руки дрожали, а мозг из последних сил пытался выдавать правильные выражения, только бы всё было хорошо. – Почему ты молчишь, когда я так много чувствую?   – Зачем... зачем мне другой, зачем мне этот мир если в нем не будет тебя? Я уже давно весь твой всецело, я не хочу страдать до конца жизни и ждать, увидимся ли мы; я до конца жизни в этой клетке, ты же высвободил меня, дал кислород, показал, что значит любовь. Смерть –  это спасение и освобождение, но никак не грех. Несмотря на все навязанные мне в детстве принципы, у меня остался один и самый главный. Лучше я буду счастлив на мгновение, чем несчастен всю жизнь. Я люблю тебя тысячу раз и не хочу, чтобы твоё последнее воспоминание обо мне было таким, поэтому прошу: иди домой и забудь всё как страшный сон, не травмируй себя, ты уже сделал слишком много для меня, поэтому прошу, отпусти и живи дальше. Не хочу после смерти видеть твои страдания, – слёзы так и лились, зато на лице красовалась искренняя улыбка. И видя, как парень подошёл к углу с разбросанными лезвиями, проследил за действиями того.     Сынмин сдался.     Взяв одно из лезвий, тот подошёл к ванне, начиная залезать, когда половина воды вылилась на пол. Он притянул младшего к себе, сливаясь в поцелуе. Это был их последний поцелуй, он выражал нежность и горечь, как бы говоря "Прощай".   – Жизнь без тебя для меня не существует, я обещал быть с тобой до последнего вздоха. Если в нашей истории не существует счастливого конца, значит так тому и быть.   – Не смей...– его вновь прервали поцелуем.   – Не спорь, прошу, в этом мире слишком много дерьма, мы не заслужили этого. Без тебя я не смогу, и даже после смерти буду искать среди бесконечного холодного космоса и звёзд, сбивая всё на своём пути и сгорая сам; или тёплой весной в аромате цветов, только уже в другой жизни.     Чонин влюблён, но уже давно мёртв. Он тоже после смерти, в других жизнях, до потери пульса, будет искать его, чтобы просто взглянуть в эти бездонные глаза и сказать, что не даст этому миру убить их вновь. Но это в следующей, а в остатке этой он будет лишь ждать другой, счастливой жизни, какой не суждено было быть здесь.   Взяв лезвие,  Сынмин медленно проводит им по своей руке, чувствуя жгучую боль, но её затмевает лицо Чонина. Эмоций почти нет, лишь слёзы и безысходность. На руке начинают образовываться бордовые, почти чёрные бутоны роз, каплями стекающие вниз и растворяющиеся  в воде, они освобождают его. Венозная кровь не останавливается – тут только перематывать бинтом, что радует. Видимо, это и есть  конец всего. В глазах медленно темнеет, а тело ослабляется. Выхватив острый предмет из рук Кима, Чонин быстро и глубоко проводит полосы по своим рукам, открывая рот в безмолвном крике.   Сынмин из последних сил берёт лицо младшего, целуя и вытирая слёзы.   – Не плачь, прошу. Пусть последним, что я увижу,  будет твоя тёплая улыбка,– еле слышно сказал старший, поворачивая парня к тебе спиной и кладя его к себе на грудь.   – Я люблю тебя, – запинаясь и тихо шепча  клянётся Чонин.   – И я тебя. Прощай.   Тела обмякают, и, не в силах больше функционировать, опускаются под воду.   Их не стало.   От них осталась только надпись на старом столе в кафе "There's no mercy in this life", которую их души будут оберегать. Мальчики обещали быть друг с другом навсегда, кто знал, что оно такое короткое.