Чужая жизнь.

      – Но я хочу пойти с Мини!       От громкого детского крики закладывает уши. Чан устало прикрывает глаза, он выдохся бороться с пятилеткой.       – Куда ты хочешь пойти со мной? - участливо интересуется Сынмин, который до начала спора был в детской комнате вместе с Сону и помогал ему раскрашивать машинки. У Ыну практически начинается истерика: он сжимает маленькие кулачки, глаза краснеют от злости.       – У них в саду намечается день отца. И он хочет, чтобы ты пошел с ними на праздник, - поясняет Чан.       – О, Ыну, - удивляется Сынмин и присаживается, чтобы быть на уровне с ребенком, - на такой праздник нужно идти с папой, а я дядя. Вот как будет день дяди, тогда я обязательно приду.       – Это нечестно! - яростно стучит кулаком Ыну, - у Джисока придут оба папы. Он один, а папы два! А у нас двое, а папа один! Сынмин удивленно смотрит на Чана, тот одними губами произносит “потом объясню”.       – Зато у вас самый лучший и добрый папа на свете, - Сынмин пытается подобраться к Ыну и мягко его обнять. Но тот сопротивляется. - и он вас очень сильно любит.       – Ты нас тоже любишь! И тоже самый лучший и добрый! Я хочу пойти с тобой! Сынмин беспомощно смотрит на Чана, не зная, как реагировать. Ему немного приятно, что его так ценят, но понимает, как отцу неприятно слышать, что он, конечно, хороший отец, но есть еще хороший дядя.       – Так, всё, - не выдерживает Чан и встает, - у дяди Мини работа, и он не сможет отпроситься. Для Ыну это последняя капля, чтобы заплакать горько и громко. Он не даёт себя обнять ни Сынмину, ни Чану. Из детской комнаты, нелепо ковыляя, приходит Сону и обнимает брата, смотря на взрослых таким укоризненным взглядом, словно это им здесь по пять лет.       – Что мне с вами делать!? - отчаянно всплескивает руками Чан.       – Хорошо, я пойду, - спешно предлагает Сынмин, но Ыну из-за громких всхлипов его не слышит, - ты же не против?       Это уже адресовано Чану.       – Я сейчас согласен на всё, пусть всех мужчин нашей семьи с собой берет.       Сону что-то говорит брату и тот тут же успокаивается и показывает свои заплаканные глаза. У Сынмина сердце рвется от жалости, он подтягивает к себе малыша и крепко обнимает.       С работы приходится отпроситься на полтора часа. Сам праздник занимает от силы минут тридцать, плюс время на дорогу и ожидание. Ыну сияет, когда держит его за руку и гордо выходит под музыку вслед за Сону, держащим руку Чана.       Праздник проходит быстро и безболезненно, правда некоторые родители считают его действительно отцом Ыну, и Сынмин не спешит исправить. Их поят чаем с печеньем и отпускают. Ыну напоследок крепко обнимает сначала Сынмина, потом отца, говорит, зажмурившись ласковым котом, “спасибо” и исчезает вместе с братом в комнате.       Чан подвозит Сынмина до работы.       – Никогда не был на детских праздниках. Суетливо.       – Это ещё быстро отделались. Если какие-нибудь праздники покрупнее, то можно и на часа два там застрять. Но деткам нравится, - Чан паркует машину, выключает зажигание и оборачивается на Сынмина, - спасибо, что сходил. Очень тебе благодарен.       – Не за что. Надеюсь, ты не думаешь, что Ыну любит меня больше, чем тебя, - неловко смеётся Сынмин, отстегивая ремень.       – Вообще-то думаю, - Чан не смеется в ответ и говорит серьезно.       – О. Это пройдет, я надеюсь. И Ыну поймет, что ты самый прекрасный отец на свете.       – Правда? - теперь улыбается, в глазах появляются смешинки.       – Правда, - отчеканивает Сынмин, выходя из машины. ===       Близится годовщина смерти Сонми, и Сынмин нервно кусает костяшки руки. Каждый раз ему становится не по себе, когда надо идти в колумбарий. Он всегда ходит порознь от родителей, чтобы была возможность выговориться и поплакать. В эту годовщину он тоже планировал сходить один, но судьба решила иначе.       – Сводишь Сону и Ыну? - просит Чан.       Его звонок застал Сынмина на работе.       – Почему я? – он даже не стал уточнять куда, по мрачному голосу собеседника и так всё было ясно.       – Хотят с тобой. Я их водил в том году, в этом году тоже хотел, но они попросились сходить с тобой.       – В плане, все вместе? Ты, я и дети? - не понимает Сынмин, и стачивает грифель карандаша о бумагу.       – Нет, ты и дети.       – О, - он не сразу находиться с ответом, - вообще я хожу туда один.       – Об этом я не подумал, прости. Хорошо, я скажу им, что ты не сможешь.       – Нет, стой, - Сынмин крепче сжимает телефон, - я смогу. Хорошо, я свожу их.       – Если тебе некомфортно, то я не хочу навязывать детей, чтобы было еще более некомфортно.       – Возможно с ними мне будет хорошо, - предполагает Сынмин. Он правда не знает, но хочет попробовать. - А ты сам не пойдешь?       – Я был там вчера, - туманно отвечает Чан и натужно весело заключает, - хорошо, я привезу их тебе. И могу отвести вас туда и подождать в машине.       – Мы можем и автобусе добраться.       – Я бы хотел, чтобы вы были в безопасности.       И Сынмин почему-то не спорит. Затачивает карандаш, усаживается в кресло поудобнее и начинает крыжить цифры, стараясь не думать о предстоящей поездке.       Он покупает любимые тюльпаны Сонми и ждет звонка. Баны приезжают вовремя.       Дети на удивление очень тихие, спокойные, кажется, что они очень под влиянием места, куда сейчас едут.       Доезжают быстро, Чан остаётся в машине, Сынмин забирает цветы и детей с собой. Последнее, что он видит, когда скрывается за поворотом это то, как крепко сжимает Чан руль.       Они быстро находят нужный им сектор, и спустя мгновение останавливаются у нужной стены, где в десятках ячейках заключены маленькие урны и фотографии умерших людей.       Ячейка Сонми четвертая снизу, практически на уровне глаз малышей. Сынмин ставит цветы в вазу, наливает воды из бутылки, что тоже прихватил с собой, и усаживается на стоящую рядом каменную скамейку. Братья садятся по обе стороны от него.       Какое-то время они молчат, слушая завывающий ветер в каменных стенах.       – Это моя мама, - говорит Ыну, показывая пальцем на фото смеющейся Сонми.       – Да, это твоя мама, - проталкивая ком в горле внутрь, соглашается Сынмин.       – Вы очень похожи.       – Потому что она моя старшая сестра.       Они немного молчат, и затем тишину нарушает уже Сону.       – Иногда я думаю, что ты - моя мама.       Сердце ухает куда-то вниз, Сынмин резко напрягается и не знает, что делать с этой информацией.       – Что она не бросала нас, а просто стала жить в тебе, - продолжает грустный Сону.       – Расскажи нам про неё, - просит Ыну, заваливаясь к дяде под бок.       Сынмин обнимает братьев, прижимая к себе, и думает, что у него слишком умные племянники. Точно не в Чана пошли.       Он медлит, не зная, с чего начать, вспоминает истории, связанные с Сонми. А ведь их так много. Почему он раньше не рассказывал им про нее.       – Она была красивой, доброй, очень много смеялась и часто меня обнимала, - немного банально начинает Сынмин, и с каждым словом входит во вкус.       Он рассказывает им, как Сонми всегда его защищала перед дедушкой и бабушкой, и даже в школе. Какое у их мамы было красивое платье на выпускном, которое она сшила сама. Что Сонми готовила потрясающие хоттоки, об которые Сынмин всегда обжигал рот, потому что не мог дождаться, пока остынут.       Что она мечтала стать ветеринаром и вылечить всех собак на свете. Что петь его научила она и пела лучше него раз в сто. Что именно Сонми записала без его ведома имя брата на конкурс школьных певцов. Что Сонми была его единственным другом, и как он по ней сейчас скучает.       Дети слушают, затаив дыхания, всё это время разглядывая фотографии. Им, наверное, сложно понять все перипетии судьбы, и почему у них нет мамы, но они считывают эмоциональный фон безупречно. И вместе с Сынмином тихонько плачут. Они никогда её не знали, но им тоже больно, что её нет.       Оказывается, они провели в колумбарии больше часа, и когда вернулись обратно к машине, то застали нервно вышагивающего Чана. Ещё больше он забеспокоился, когда увидел три заплаканных лица.       – Мороженое? - только и смог выдавить, и все трое согласно кивнули.       – Спасибо, - скажет он позже, когда они будут сидеть в кафе, и смотреть, как Сону и Ыну пытаются сточить один рожок на двоих, так как два не захотели.       – Мне было комфортно, - отзывается Сынмин, ковыряя ложкой в своей креманке. Он рожок не захотел. - и почему я раньше им не рассказывал про неё.       – Раньше они и не задумывались над этим. А сейчас взрослеют, появляются вопросы, им хочется понимать, - Чан же своё слопал за секунды. У него стресс работает в обратную сторону - пихать в себя всё, что выглядит более или менее съедобным.       – Да. Пять лет прошло, - выдыхает неосознанно Сынмин. Чан мрачнеет лицом. – Извини, я немного в ауте.       – Я понимаю. Ты будешь его есть, или продолжишь его уничтожать своей ложкой? - Чан указывает на разбомбленное мороженое. Сынмин качает головой и отодвигает от себя креманку, Чан тут же подвигает её к себе. - Отлично, тогда я доем.       Этот жест вызывает улыбку, и Сынмин прыскает в рукав пальто, пока мужчина подчистую вылизывает креманку. Братья заканчивают есть, оба чумазые, словно ели носом и глазами.       – Чур, умываешь их ты, - бросает Сынмин и торжествующе улыбается, когда слышит, как взвывает Чан от горькой участи. ===       – Феликс, у меня к тебе вопрос.       Вечерние посиделки у Банов постепенно входят в недельный ритуал Сынмина, когда в пятницу он спешит домой, но не в свою квартиру. Обычно друзья Чана редко приходят все вместе, но сегодня срывается комбо: первыми приезжают Феликс и Чанбин, за ними Джисон, а еще через полчаса счастливый Чонин. Собственно из-за последнего и собрались, обмывать покупку квартиры. Теперь он тоже будет жить в Кансогу, чему несказанно рад.       Они бурно отмечают, а затем делятся по парам, заменяя праздничные тосты душевными разговорами. Феликс и Сынмин, поджав ноги под себя, сидят на диване и поначалу говорят про работу, про спорт и прочее. В какой-то момент Феликс отвлекается на телефон, а Сынмин долго смотрит на него, кусает губу и спрашивает.       – Феликс, у меня к тебе вопрос.       Друг вопросительно смотрит на него, откладывая телефон и готовясь выслушать.       – Что такое вообще любовь?       Феликс хмурится, не ожидая настолько серьёзный вопрос.       – Ты это не у того спросил. Ведь я парня люблю.       – Есть разница?       – Да.. нет, не знаю, - парень теряется, - Я не любил до этого так, чтобы сильно. Да и любовь она у всех разная. Только ты знаешь, что это для тебя. Ты же любил когда-то?       – Нет, - скромно отвечает Сынмин, и краснеет от реакции искреннего шока на лице Феликса.       – Что? Ни разу? Даже влюблен не был??       – Нет.       Сынмину самую каплю неловко, чувствует себя каким-то прокаженным. В школе его не интересовали отношения, пока его сверстники переживали дикий гормональный взрыв, в университете его возможно привлекали некоторые девушки, но он был слишком стеснителен, чтобы подойти. На работе он не делил коллег на женский и мужской пол, он бы сейчас и не сказал, сколько у него в подчинении девушек. А по местам, где люди знакомятся, он не ходит.       – Тогда будет сложно объяснить, - Феликс чешет нос, - Для кого-то это дикая эйфория, когда захлебываешься чувствами. Для кого-то ощущение спокойствия и безопасности. Кому-то нужны нежности и стабильное внимание. Зависит от потребностей человека.       Сынмин задумывается над сказанным: что ему нужно от людей? Обычно то, чтобы его оставили в покое и не трогали. Он любит одиночество, разве можно любить человека и хотеть одиночества?       Он сильно погружается в мысли и выныривает, когда в резко наступившей тишине - мужчины, как по закону подлости, замолчали, - Феликс громко восклицает:       – О, так ты и не целовался никогда получается? ой, - и пугается сильнее в раз покрасневшего Сынмина, прижимая руку к губам. В его глазах плещется паника.       – Можно было и не так громко, - зло шипит пунцовый Сынмин, стараясь не смотреть в сторону других людей в это комнате.       Чанбин укоризненно смотрит на своего парня, который тявкнув “прости”, тянется обнимать.       – Серьёзно? - восклицает Джисон. - Сколько тебе лет, Сынмин?       За Сынмина отвечает Чан.       – Это невежливый вопрос, Джисон. Ты можешь не отвечать, - это уже Сынмину, закованному в крепкие австралийские объятия.       – Извините, что чувствуете неловкость из-за меня. Мне нормально в моем состоянии, и это мой осознанный выбор, - Сынмин считает, что чтобы устранить недосказанность, надо пояснить.       – Восхищаюсь людьми, которые осознанно отказываются от наслаждения, - Джисон говорит очень искренне и получает такие же искренние подзатыльники от Чабина и Чонина, - Яй! За что!? Я же честно!       Феликс, кажется, хочет задушить Сынмина своими объятиями, чтобы тот не воскрес и не чувствовал позора. Мертвые вообще мало что чувствуют, кроме того, что они мертвые.       – Феликс, ты мне кости скоро переломишь. Я не злюсь, - кряхтит Сынмин, пытаясь высвободиться, но друг сжимает его крепче, рубашка в области плеча становится мокрой. Феликс ведет себя совсем как Ыну, когда понимает, что обидел и хочет сильно извиниться.       – Феликс, - это говорит Чанбин, и парень тут же отодвигается, шмыгая носом. Глаза красные.       Сынмину становится еще более неловко, он берет его за руку.       – Мне, правда, нормально.       – Ладно, горе мое луковое, - Чанбин кладет ладонь на плечо Феликса, и тот сразу льнёт к нему, - Мы пойдем.       – И мы, - одновременно восклицают Чонин и Джисон, не желающие оставаться в неловкой атмосфере.       Квартира пустеет за пять минут, оставляя в воздухе после себя липкие частички дискомфорта.       – Теперь твои друзья будут считать меня неудачником, - грустно говорит Сынмин.       И ему действительно грустно: он вроде как обрел хороших людей в кругу знакомых. Еще пока не друзей, но всё же. А теперь из-за одного сломанного кирпича всё летит в тартарары.       – Сынмин, удача не измеряется в количестве поцелуев, - замечает Чан, прибирая стол.       – Мне скоро 30, а целовала меня только мама. И то в щёку.       – Тебя это напрягает?       – Да нет… не знаю, - передергивает плечами, - Чувствую себя изгоем.       Чан бросает посуду и усаживается рядом с ним, на то место, где сидел еще недавно Феликс. Он заглядывает Сынмину в глаза.       – А по-моему это достойно восхищения. Ты не раскидываешься чувствами и поцелуями. Для тебя это имеет сакральный смысл скорее всего. Ты ждешь свою единственную. Твоей девушке очень повезет тебя встретить. Сынмину становится легче после этих слов, только он зачем-то смотрит на Чана, взгляд останавливается на полных бантичных губах. В животе тут же начинает пульсировать живой горячий ком, в голову забредает крамольная мысль, “каково это, целоваться с Чаном”. И она же отрезвляет Сынмина, словно окатывая ледяной водой.       – Ладно, я тоже пойду, - вскакивает резко, путается в ногах, чуть не падает.       – Что? Ты не останешься? - Чан растерян и думает, что сказал что-то не так.       – Нет, домой надо, - безэмоционально отвечает Сынмин, собираясь на ультразвуковой скорости и вылетает из квартиры, оставляя Чана тоскливо смотреть ему вслед.       Дома он бесится, ходит из угла в угол, выпивает стакан ледяной воды, чтобы успокоиться.       Уже лежа в кровати, он пишет Феликсу.       “Ликс, на случай если ты себя все еще себя жрешь, я не злюсь. Возможно в момент я разозлился, но потом отпустило. Ты не сделал ничего страшного, и так и останешься для меня хорошим другом. Не бросай меня, Феликс.”       Последнее звучит жалко. Но Сынмин, правда, не хочет прерывать их дружбу. Феликс один из немногих с кем ему спокойно, чьи объятия ему нравятся. Друг отвечает мгновенно, закидывая его слезными смайлами и сердечками, обещает, что больше никогда и ни за что не расскажет секреты.       Сынмин засыпает, улыбаясь. И впервые за всю его жизнь ему снится Бан Чан. ===       Утро не задается от слова совсем. Сынмин проливает чай на рубашку, затем долго гладит новую, путает обувь местами, чуть не опаздывает на работу, где носится, как бешеный зверь, распугивая своим видом коллектив.       Карандаш больно удержать - утром он еще и пальцы умудрился обжечь, - и старается сосредоточиться на работе, но получается из рук вон плохо. Из головы не идет вчерашний разговор и сон: и это всё крутится в его голове, как в стиральном барабане.       Под конец дня он сдаётся и уходит в том запальчивом состоянии, в котором и пришел. Коллектив спокойно выдыхает: да, их босс строгий, но не бешенный. Такого Ким Сынмина они видят в первый раз.       Когда он садится в поезд метро, ему приходит сообщение с просьбой от Чана забрать детей. На что Сынмин гневно ему отвечает, что у него завал на работе, пусть сам как-нибудь.       Ему даже почти не стыдно. Но когда он доезжает до своей станции, совесть его сжирает: всё-таки дети не виноваты, что он злится на их отца. Только на отца ли или на себя?       Решения своего не отменяет и удачно закрывается дома, включает какой-то фильм и старается полностью в него погрузиться, игнорируя все звонки и сообщения. Попадается романтическая комедия, Сынмин агрессивно жмет на кнопки, жаждая найти какую-нибудь расчлененку. Не находит, выключает телевизор и включает на телефоне видео с секретами выживания в лесу. Они его почему-то успокаивают.       Ближе к ночи, когда он напитался сполна вопросами выживания, проверяет шторку уведомлений и видит кучу пропущенных от Чана, два от Феликса. Сообщений больше от Феликса - все про грядущий футбольный матч. От Чана - одно.       “Сынмин, у тебя всё хорошо?” Сынмин смеется телефону в экран. Ха. Всё у него хорошо? Да у него всё просто отлично! Зашибись! Гуд! Клёво! Классно! Очуметь!       “Да” Он сильно злится, до гудящего в руках желания кинуть телефон в окно. Да что с ним такое?!       “Могу приехать?”       “Нет” Сынмин аж зубами скрипит и идёт заваривать себе чай, плед в который он укутался, одним концом волочится по полу. Где же он свернул не туда и позволил расшатать свою стену? Сынмин думает и агрессивно наливает чай в кружку. В момент, когда он тянется за телефоном, чтобы посмотреть новое входящее.       “Я у твоего дома, надеюсь ты откроешь”       Раздается трель дверного звонка, а Сынмин скрипит зубами во второй раз. Он из вредности не хочет открывать дверь, пусть уходит. Трель раздаётся еще раз.       Кружка с громким стуком опускается на стол, разливая половину оставшейся жидкости.       – Чего тебе? - грубее, чем хотел спрашивает Сынмин, открывая дверь и зло взирая на застывшего за ней Бан Чана.       – Мне показалось, что у тебя что-то случилось и..       Сынмин мысленно содрогается от хохота. Показалось ему! Как ему черт возьми могло показаться, когда он писал только сообщения!? И даже смайлы не поставил!       – У меня всё хорошо, - прерывает его Сынмин, и на секунду задумывается, осознавая, что не видит рядом с Чаном детей, - где Сону и Ыну?       – С ними сидит Феликс, я отпросился у него на полчасика, чтобы проверить тебя. Ты ему тоже не отвечаешь.       – Как будет время, отвечу.       – Эм, можно зайти? - Чан делает попытку проникнуть в квартиру, но Сынмин твердо стоит на ногах и не пускает.       – Нет.       Он вдруг сейчас понимает в каком жалком виде предстал: обозленный, взлохмаченный, неряшливо завернутый в плед. Картина маслом, конечно.       – Я что-то сделал не так? - Чан задает тот вопрос, ради которого приехал.       – Нет, - ответ неизменный. Это Сынмин сделал что-то не так.       – Я тебя обидел?       – Нет.       – Тебя обидели ребята?       – Нет.       – Блять, Сынмин! - взрывается Чан, и Сынмин видит наконец того самого Бан Чана, которого знал каких-то шесть-семь лет назад.       С неудержимой энергией и чувствами. Сынмин внезапно понимает, что и его поведение сейчас равно поведению, которого он придерживался те самые шесть-семь лет назад.       – Скажи языком, что не так, - смотрит с мольбой.       – Хочу побыть один, - отрезает Сынмин, плечи Чана опускаются, он весь точно тускнеет.       – Долго?       – Я сообщу, когда перестану быть социофобом, - дерзит в ответ и сам себя ненавидит в этот момент.       – Хорошо, - Чан понимает, что больше ничего не добьётся и уходит, на прощание бросив грустный взгляд. Сынмин закрывает дверь с оглушительным хлопком.             Остывший чай выливает в раковину.       Он ложится на кровать и всю ночь напролет ревет в подушку, жалобно воя и поскуливая. Ему сейчас очень не хватает Сонми. Она бы объяснила, она бы подсказала.       На утро он встаёт разбитый, с глубокими складками от подушки на лице, и зарёванными глазами. Видок - шик, учитывая, что ему надо на работу. Он быстро собирается, даже без несчастий, цепляет на голову кепку, на нос темные очки и выдвигается.       Охранники очень удивляются, увидев его в таком виде; хорошо, что коллег еще нет на месте, поэтому их рабочие места он минует без удивленных вздохов. В кабинете он закрывается на ключ и не выходит до самого конца дня, к себе никого не вызывая.       Ему снова звонит Феликс, и Сынмин считает, что нужно брать, чтобы не прослыть мразью и не потерять единственного друга. Хотя возможно мразью он стал после вчерашних неотвеченных звонков.       – Боже, я думал, ты умер или что-то случилось, - выпаливает Феликс в динамик, вызывая слабую улыбку у Сынмина.       – Нет я жив, просто переживаю острый приступ социофобии, - отмазка так удачно помогла ему вчера, что он решил воспользоваться ей снова.       – Социо.. что? - Феликс то ли не слышит, то ли не понимает незнакомое слово.       – Бешусь с людей и не люблю их.       – О… мне попозже перезвонить?       – Нет, говори, что хотел, - Сынмин отодвигается от бумаг.       – Вчера я хотел уточнить насчет билетов на матч, - медленно начинает Феликс, чувствуется, как ему некомфортно. Он не может считать настроение друга, чтобы подстроиться, - А сегодня.. Чан сказал, что у тебя похоже какие-то проблемы и ты злишься.       – Пусть и дальше так думает.       – О, - в динамике слышится молчание, - вы поссорились?       – Нет, - за два дня “нет” стало любимым словом.       – Тогда я не понимаю… впрочем ладно, - Сынмин наяву видит, как Феликс трясет головой, - хотел услышать твой голос, чтобы самому убедится злой ты или нет.       – И как? - Сынмину действительно интересно.       – Как по мне ты… - друг долго подбирает слово, - потерянный. Но точно не злой. Хотя возможно и злой потому, что потерянный. Но не злой, как в том понимании, когда люди злые.       Сынмин не замечает, как начинают литься слёзы из его глаз. Феликс прав, он сейчас действительно потерянный. Потерянный в себе, в семье, в жизни. В последнее время он чувствует слишком много эмоций и не знает, как ими управлять или как избавиться вообще.       – Ты прав, Феликс, я потерялся, - глухо сообщает он, пугая друга до икоты. На небе за окном зажигаются звезды.       – Сынмин! Ты плачешь!?       – Мне казалось я выплакал всё еще ночью, но видимо нет.       – Я сейчас приеду!       – Я пока на работе.       – Приеду домой!       – Я тебе не открою.       – Это мы еще посмотрим, - с угрозой говорит Феликс и отключает звонок.       Сынмин некоторое время ещё сидит в кабинете, ждёт, когда высохнут слёзы, затем одевается и уходит, закрывая дверь на ключ.       Сначала думает дойти пешком, проветрить голову, но на улице так оживленно и громко, что он пользуется обычным способом - метро. В поезде тоже оживленно, - конец рабочего дня и люди торопятся домой, но эта оживленность привычная и какая-то пластиковая.       Когда он поднимается на свой этаж и выходит из лифта, то сначала слышит яростную долбёжку, а потом и видит Феликса, молотящего его дверь.       – Я еще не дома.       Феликс оборачивается и сразу же налетает на него, почти сбивая с ног. Они клубком закатываются в квартиру. И сначала Сынмин не знает, что говорить, что от него хотят. Но Феликс, мягко обнимая его со спины, как когда-то делала Сонми, подталкивает его своими вопросами, просит раскрыться.       И Сынмин ныряет с головой, рассказывая всё. Начиная с себя маленького и заканчивая собой большим. Он лишь надеется, что словарного запаса Феликса хватит его понять.       Он рассказывает про свои школьные годы, про сестру, про то, как невзлюбил Чана и почему. Как Сонми уехала в Австралию, и они созванивались почти каждый день. Как ему было сложно без неё, и как стало сложнее, когда она умерла. О словах, сказанных Чану на похоронах. О том, как ненавидел его и ненавидел себя за это чувство. О том, что у него нет друзей, он никогда не любил, и ему вроде нормально, но и больно тоже. Что если он не испытает этого никогда?       Рассказывает о племянниках, которых любит больше, чем себя, о том, как он начал жить и чувствовать себя счастливым, пока… Тут он ничего не говорит, захлебывается словами, которые не хотят выходить наружу. Точно в горле стоит заслонка, остро реагирующая на то, что не нужно говорить, пока мозг не обработал информацию до конца. У кого-то этой заслонки нет, Сынмин же обладает в совершенстве.       Он оглядывается на Феликса, наконец, и с ужасом замечает, красные глаза, полные слёз и мокрые щеки. Феликс тянется его обнимать, прижимая к себе ближе, хочет забрать всю его боль себе.       – Так больно, - говорит он, а у Сынмина всё костенеет внутри, - нельзя же всё держать внутри!       Теперь им больно обоим, не эту цель он преследовал. Яркой вспышкой проносится мысль, что возможно это и есть хорошая дружба, когда друг понимает, что тебе больно и ему больно за тебя. Ведь Сонми тоже грустила и плакала, когда грустил и плакал он.       – Мне не с кем говорить. Сонми больше нет.       – А я? А Чан? - Феликс вытирает слезы рукавами кофты.       – Я не привык делиться с посторонними, - Сынмин по взгляду друга понимает, что сморозил глупость, - в плане..я не умею дружить, не знаю что это такое. Я могу довериться только близкому. Это была моя сестра, она была моим другом. А как довериться другому человеку я не знаю. Не понимаю.       – Боже, какой ты сложный, - Феликс шмыгает носом, - ты боишься быть непонятым?       – Да, боюсь.       – Дурак! Если тебя не поймут с первого раза, то поймут со второго! Главное говорить!       Феликсу не понять, что для Сынмина самое сложно - это говорить. Не просто открывать рот и беспорядочно толкать слова, а обличать душу, оголять нервы, делиться. Это сложно, но ему бы хотелось этому научиться. Как бы он не убеждал себя, что ему это не нужно, на крайний случай есть разные психотерапевты, но вот такой живой разговор ничего ему не заменит.       Сынмин глубоко дышит, принимая важное решение в своей жизни.       – Ли Феликс, не против ли быть моей официальной жилеткой, с которой я буду говорить, - серьёзно спрашивает Сынмин, и замирает, как бабочка у цветочного лепестка, в ожидании ответа.       – Так я уже ей стал! - возмущается друг, показывая мокрые рукава, правда, от его слёз.       – Я не могу рассказать тебе всё, - Сынмину вдруг становится так легко, словно в него накачали гелий и он сейчас вознесется к небесам, как отпущенный в честь выпускного шарик. Хотя он уже и так рассказал много, чего не рассказывают просто знакомым, но он, как блюститель правил, должен был закрепить это официально.       – Ты про Чана? - Феликс удивительно внимателен.       – Да.       – А вы помиритесь? - жалобно спрашивает.       – Мы и не ссорились.       – Он так не считает, - качает головой Феликс, прикладывая холодные пальцы в к горячим от пролитых слёз векам. - Приехал вчера после тебя злой, как собака. Мне пришлось вызванивать Чанбина, потому что я не умею общаться со злым Чаном. Легче самоубиться.       – Злой Чан? Ни разу его таким не видел.       Взбалмошным - да, не умеющим контролировать свои чувства - да, грустным - да, но злым? Впрочем, если вспомнить то, как начиналось их знакомство, то будь Сынмин чуть более внимательным, то замечал бы то, как сжимается челюсть у парня сестры, когда он в который раз отбривал его попытки наладить связь.       – Это то ещё зрелище. На работе он большую часть времени такой. Спокойный до поры до времени, пока все не начинает идти по пизде, и он становится, - Феликс задумывается над правильным словом, - разрушительным. Я в такие моменты предпочитаю скинуть его на Чанбина и тихонько свалить, чтобы не попасть под горячую руку.       Сынмин обдумывает сказанное, это информация новая для него: с ним Чан так никогда себя не вел.       – Его слова очень жестокие в такой момент. Обычно он щадит чувства человека, мягко выговаривая недостатки. Но когда его вывести, размениваться на фразы он не будет.       – И как его успокаивает Чанбин?       – Этого я уже не знаю, - разводит руками Феликс. - но после того, как они поговорят, у Чана вроде крыша обратно встаёт.       – Надеюсь, он извиняется за свое поведение.       – Иногда да. Он как бутылка с порохом, которая вспыхнет от одной искры. В Австралии он был другой. Пока, - Феликс запинается и испуганно смотрит, Сынмин ему кивает, прося продолжать, - пока Сонми не умерла. И вся та ярость, что не вышла у него тогда, тлеет внутри него сейчас. Я так думаю. Поэтому он и загорается так быстро и ярко.       Сынмин никак это не комментирует. Возможно, не только у Чана не вышла ярость после смерти Сонми. Эта ярость, как самое отвратительное чувство на свете, тлела в кишках и раззадоривала. Возможно Сынмин и хотел бы от нее избавиться, но не знал как.       Феликс остаётся у него на ночь, хотя Сынмин говорит, что с ним всё будет хорошо, но друг непреклонен. Ещё и ложится вместе с ним в кровать, чтобы обнимать всю ночь. Сынмину сначала неловко, он даже думает, как потом будет смотреть в глаза Чанбину, до ушей которого точно дойдет информация, что они спали вместе. Почему его беспокоит это, а не то, что Феликс вообще-то любит парней, а он так-то парень. И сам себе отвечает на этот вопрос: друг ему в этом плане не интересен.       Сынмин постепенно расслабляется под мерное дыхание Феликса, прикрывает глаза и засыпает самым крепким сном. ===       Жизнь начинает налаживаться. Феликс всё же вытаскивает его на футбольный матч, где Сынмин получает еще одну ударную порцию эмоций, от которой потом скачет по дому, как годовалый щенок. К семье Бан он пока не приближается, точнее он общается с детьми по телефону и видеосвязи, бросая Чану только “привет” и “пока”, но в гости больше не приходит, отчего чувствует себя большим предателем по отношению к детям. Иногда наведывается в гости к родителям, где мама не упускает возможно укорить его за то, что он перестал хорошо общаться с Сону и Ыну. Сынмин достаточно резко отвечает что-то в духе “у них есть отец, пусть он их и развлекает”, а мама качает головой, но молчит, хотя в её глазах видна невысказанная фраза.       Одним вечером, когда Сынмин после рабочего дня собирается во что-нибудь поиграть, ему пишет Феликс с неожиданной просьбой.       “Мини, очень прошу, приедь в студию и забери Сону и Ыну к себе” Сынмин хмурится, читая сообщение: Чан редко забирал детей к себе на работу. Это был крайний вариант, когда никто не мог их забрать, включая Сынмина, а работы была целая пропасть.       “Что они там делают?”       “Ждут, когда освободится отец, чтобы отвести домой. Но я не уверен, что вообще сегодня кто-то попадет домой из этой студии. Я тоже не могу вырваться. А твоих родителей он не хочет беспокоить, как и тебя.” Спасибо, что не беспокоит родителей: мама в последнее время стала чаще болеть. Сынмин хотел было удивиться, почему Чан не хочет беспокоить его, и в этот же самый момент понимает, что сам сделал всё, чтобы его не беспокоили.       “Хорошо, давай адрес”       “Спасибо, я оплачу тебе такси”       Ехать оказалось довольно долго, такси собрало все пробки города: в последний рабочий день недели люди не стремятся проводить время дома, как Сынмин, а всё время куда-то бегут, едут, гуляют. Когда он подъезжает к вычурному высокому зданию, обклеенному плакатами артистов, время отсчитывает девятый час. Как раз час обратно, уже десять, помыть, переодеть и сразу спать.       На входе его ждет Феликс. Парень выглядит осунувшимся, уставшим, его светлые волосы собраны в хвост, но неаккуратно.       – Спасибо, - он крепко обнимает Сынмина и проводит внутрь, - они уже заснули в комнате, думаю, что если их разбудишь ты, то они не будут сильно плакать.       Они идут по облицованным плиткой коридорам, Сынмин позволяет себе удивиться, что здание в принципе напоминает обычную офисную высотку, да даже его работу, например.       – У вас что-то случилось? - чтобы не идти молча, спрашивает Сынмин, заворачивая за угол.       – Трагедия вселенского масштаба, - невесело хмыкает Феликс, - которая может похоронить всё, над чем работали больше года.       Они сворачивают в крыло чуть менее пафосное, с обычными белыми коридорами и большим количеством дверей. Одну из них Феликс и толкает, запуская Сынмина.       Прежде, чем зайти он поворачивает голову в сторону и видит идущего по коридору вместе с какими-то людьми Чана. Его лицо выражает крайнюю степень гнева и усталости. Чан его замечает, судя по удивленному “о”, но Сынмин уже заходит в комнату, которую он расценивает, как комнату отдыха. На большом черном диване спят, прижавшись друг к другу, братья; Сынмин бережно гладит каждого по волосам, и с легким уколом замечает, что они немного изменились за то время, что он их не видел.       Феликсу приходит сообщение на телефон, он мрачно его читает, извиняется и говорит, что отойдет на минутку. Сынмин кивает и возвращается взглядом к детям, продолжая гладить их по волосам.       – Да, не повезло вам, что ваш отец продюсер, - вздыхает он, не решаясь будить.       Феликс не возвращается ни через минуту, ни через две, ни через пять, а дорогу назад Сынмин не помнит. Он решает открыть двери и выглянуть в коридор, чтобы поймать кого-нибудь, кто его отведет к выходу, но в коридоре пусто. Только из соседней двери раздаются очень громкие крики, прислушавшись Сынмин узнают в искаженном яростью голосе голос Чана, и что-то побуждает его толкнуть дверь.       Он оказывается внутри темной, почти черной комнаты, с огромный количеством расставленной по периметру аппаратуры, за большим столом, виднеется огромное стекло, за которым стоят микрофоны, пюпитр. Чан сидит спиной к нему за столом, в одной его руке телефон, другая сжатая в кулак лежит на столе.       Он не замечает, что кто-то вошел, или не хочет замечать. Сынмин слышит, как Чан ругается на кого-то, и судя по “ты просила - мы сделали” разговаривает с женщиной, но настолько грубо, точно правила приличия ему не писаны. Его плечи и спины очень напряжены, кудрявые волосы прилипли к потному затылку и вискам.       – Ещё раз, - врывается в сознание жесткий голос, - мы переделываем твоё говно в последний раз. Бомгю я уже уволил, и если ты не справишься, то будешь следующая.       Последнее слова он буквально рычит. Отключает телефон и бросает его в сторону в одно время с тем, как к нему быстрым шагом подходит Сынмин и накрывает его кулак своей ладонью. Чан дёргается от прикосновения, как от огня, но когда, обернувшись, видит его, то успокаивается и руку не убирает. Напряжение в кулаке спадает.       Феликс на него плохо влияет, думает Сынмин, потому что до их знакомства, он бы никогда не подошел к злому человеку и уже тем более бы не прикоснулся. Только в груди у него что-то так настойчиво бьёт и приказывает обнять, что Сынмин договаривается с совестью лишь на одно прикосновение.       – Привет, - глухо говорит Чан, касаясь лбом стола. Сынмин рассматривает прилипшие к затылку завитки, испытывая острое желание их взлохматить.       – Привет.       – Феликс позвал?       – Да. Сказал, что вы домой сегодня не попадете и надо спасать детей.       – От ёбнутого папаши, - с горькой усмешкой произносит Чан.       – Так он не сказал.       Сынмин хочет убрать руку, потому что ему уже становится неловко, но стоило только пошевелить мизинцем, как Чан разжимает кулак и вцепляется намертво в его ладонь.       – Нет, пожалуйста. Ещё немного, - жалобно, слишком жалобно для того, что еще мгновение назад орал как умалишенный, просит Чан. Словно это самое необходимое ему сейчас, точно если Сынмин уберет руку, то он рассыпется и не соберется больше никогда. Рука Сынмина - это его страховка, что он сейчас не сойдет с ума и не пойдет крушить студию, как хотелось ещё недавно. Сынмину на самом деле больно - Чан слишком сильно сжимает его пальцы, - но он не отходит и терпеливо ждет, слушая как постепенно восстанавливается дыхание у мужчины, смотря как постепенно расслабляются его плечи и шея. Он чувствует, что словно сейчас не имеет права лишить его этой слабой, но поддержки.       – Я принёс!       В комнату заруливает Феликс и Сынмин тут же одергивает руку, пугается, словно их застали за чем-то очень неприличным, но тот и глазом не ведет, бросает бумаги Чану на стол с какой-то невыразимой яростью. И только тогда Сынмин понимает, как его друг зол. И зол на Чана, который даже не поднимает головы в его сторону, но благодарно кивает.       – Пойдем, - это уже Сынмину, и они выходят вместе. На пороге Чан их окликает.       – Ребята. Спасибо.       – Знаешь куда свое “спасибо” засунь?! - кипятится Феликс и со всего размаху хлопает дверью.       От резкого хлопка просыпаются дети, сразу начиная хныкать, но, заметив Сынмина, быстро успокаиваются и облепляют его, как две маленькие коалки. Феликс провожает их до выхода, вызывает им такси.       – Ты злишься на него, - решается произнести Сынмин. У Феликса играют желваки на шее, а подбородок становится словно каменным, он кутается в вязанный кардиган из-за промозглого ветра.       – Да. Я злюсь, потому что он поступил некрасиво. Я считаю, что нельзя опускаться до уровня обидчиков.       – Его поступок был единственным верным решением в сложившейся ситуации?       Феликс передергивает плечами и смотрит вдаль; Сынмин мается перед выбором, уточнить ли ситуацию или лучше не стоит лезть.       – Возможно. Но я считаю, что можно было еще подумать, а не рубить сгоряча. Чанбин тоже виноват, на него я тоже злюсь.       Вот тут уже Сынмин не договаривается с совестью, он отходит от детей и мягко облекает Феликса в объятия, тот сразу жмется к нему, как котенок.       – Не знаю, насколько плоха ваша ситуация и что конкретно некрасивого они сделали, но как руководитель могу тебе сказать, что херовые решения, какими бы аморальными они не были, необходимо принимать, чтобы не потерять то, над чем работаешь полностью.       – Да я понимаю, - Феликс шмыгает носом, его смартфон пищит о том, что такси подъезжает, и он отклоняется. - но осадочек остался.       Сынмин сначала усаживает детей, защелкивая каждого в автокресле, затем машет одиноко стоящему на крыльце Феликсу рукой и садится вперед. Машина мягко толкается с места, увозя их от ставшего в ночных сумерках зловещим продюсерского центра.       Таксист уточняет адрес и в последний момент Сынмин его меняет, решая, что дети должны спать дома.       Чан не возвращается домой ни ночью, ни утром. Братья, побоявшись, что дядя уйдет, спали вместе с ним на диване, кошачьими клубками свернувшись вдоль его тела, поэтому проснулся Сынмин с ощущением приятной тяжести от двух сопелок и больной поясницей.       “Я останусь с детьми на выходные”       Пишет он после завтрака Чану и в ответ получает лаконичное “спасибо”. День проходит в детских заботах и развлечениях. В его душе вновь встрепенулись забытые ощущения от времяпровождения с Сону и Ыну. Он всё время их трогает, обнимает, целует в макушки, точно хочет напитаться мелкими хулиганами сполна. Сону в конце концов просит его больше не слюнявить поцелуями, зато Ыну теперь просит два и сполна их получает.       Он вновь остаётся на ночь в квартире Банов. Уложив детей идёт в комнату к Чану, чтобы найти себе какую-нибудь чистую пижаму, а то спать вторую ночь подряд с повседневной одежде ему не улыбается.       Он роется в шкафу довольно долго, но всё же находит старенькую пижаму, которая не будет на нем висеть - всё же он раза в два худее Чана. Прежде чем уйти, он замечает фотографии на прикроватной тумбочке и тормозит. Две фоторамки: на первом фото улыбающиеся Сону и Ыну, на второй Чан и Сонми в день их свадьбы. Что-то колючее цепляет его изнутри, он быстро отворачивается и уходит спать.       Чан возвращается домой только под вечер воскресенья, и застаёт прекрасную семейную идиллию. Сону и Ыну поочередно тыкают пальцами в тексты детских песен, а Сынмин их напевает, как музыкальный автомат. Дети ему платят конфетами, и судя по размеру скопившейся горки у ног парня, то будь это слитки золота, он бы уже мог купить половину мира.       Сынмин замечает его внезапно, когда поднимает голову, и одновременно смущается и пугается, прекращая петь. За общей суетой он не услышал, как провернулся замок и открылась дверь. Чан выглядит отвратительно: не спавший, с глубокими теням под глазами, с всклокоченными волосами. Увидев его такого, воспитательницы точно перестали бы оказывать ему знаки внимания.       – Ты хорошо поешь, - делает комплимент Чан и присаживается на корточки, чтобы обнять несущихся к нему детей.       – Сонми научила.       – Да. У вас похожие голоса.       Сынмину почему-то это больно слышать, он не отвечает и начинает собирать игрушки, невольно вспоминая, как любил вечерами распевать с сестрой романтические баллады.       – Фу, папа, ты плохо пахнешь. - Сону кривит нос и отодвигается от отца.       – А мне нормально, - говорит Ыну и жмётся крепче.       – Дай мне время. Схожу в душ и буду пахнуть хорошо, - он щелкает по носу Сону и обращается к Сынмину, - можно тебя попросить ещё полчаса побыть, я быстро помоюсь и отпущу тебя.       – Конечно.       Чан со скоростью света улетает в ванную, пока Сынмин приобщает детей к труду и заставляет убирать разбросанные игрушки и конструктор. Когда Чан выходит, то они втроем сидят перед телевизором и смотрят шоу про собак.       – Папа, скажи, что вон та белая собачка похожа на Мини! - кричат одновременно братья, тыкая пальцем в телевизор. Чан подходит поближе, усаживаясь на диван и беря на руки Сону. Его мокрые волосы кудрявятся, вода капает на плечи, впитывая в серую ткань футболки. Сынмин заставляет себя отвести взгляд и вновь чувствует колкое чувство злости.       – О да, ваш дядя Мини очень похож на эту прекрасную мальтипу, - соглашается он, и дети, довольные его согласием, показывают Сынмину язык, тот отвечает им тем же и дует щеки специально.       – Во! Так больше похож! - братья ухахатываются.       – Я получается тоже похож! – говорит Ыну и поясняет, когда ему никто не отвечает, - Я похож на Мини. А он похож на собаку. И я тогда похож на собаку. Всё логично разъясняет, еще и пальцем тычет в себя, Сынмина и собаку.       – Получается, что так, - отзывается Чан, улыбаясь и Ыну, и подвисшему Сынмину. Довольный Ыну сильнее подкатывается под бок к дяде и обнимает его своими тонкими ручками.       Они сидят вместе пока не заканчивается передача. Сынмин понимает, что ему уже нужно уходить, но не хочет подниматься с этого дивана и покидать квартиру.             Чтобы тишина не была напряженной, он осмеливается спросить.       – Ты помирился с Феликсом?       – Мы и не ругались особо, - отвечает ему Чан, рассматривая линии фломастера на руке Сону, который хвастался своими “браслетами”.       – Да, он разозлился на ваш поступок.       – Феликс, он, - пауза, чтобы подобрать слова, - слишком эмоциональный для бизнеса, где порой надо включать холодную голову. Поэтому многие наши решения он воспринимает в штыки.       – Примерно то же самое я ему и сказал, - кивает Сынмин.       – Но он отходчивый. Сегодня даже кофе нам принес, - смеётся Чан, - Чанбин сказал, что он наверное туда плюнул.       – Феликс мог? - удивляется Сынмин.       – Чанбину виднее. Но за свои слова он был побит, не волнуйся. Феликс не остаётся в долгу.       Чан не просит его уйти, а Сынмину очень неловко из-за этого, хотя и сам не хочет уходить.       – А ты тоже сегодня с нами спишь? - вдруг спрашивает Сону и смотрит на Сынмина прямо в упор. У этого мальчишки очень пронизывающий взгляд.       – О, - смущается, - нет. К вам же папа вернулся, я домой пойду.       – Опять нас бросишь, - тут же начинает кукситься Ыну, крепче вжимаясь в дядю. Сынмин почти чувствует себя тварью. Он из-за своих переживаний практически бросил их, думая, что больно от разрыва связи будет только ему, но не подумал, что братьям будет больно тоже.       Чан ничего не говорит, продолжая внимательно разглядывать руки Сону. Сынмин буквально кожей чувствует, что тому есть, что сказать, но он молчит. И тут его озаряет.       – Давайте так. В следующие выходные у меня день рождения, если вы договоритесь с папой, то я вас заберу, и мы вместе проведем этот день. В него упираются три взгляда: один ошарашенный, два заинтересованных.       – У тебя скоро день рождения?       – Мы согласны! - одновременно с отцом кричат дети.       – Да, - скромно отвечает Сынмин, который ненавидит его праздновать. В том году он попросил родителей не говорить ничего о его дне рождения и провел его дома за вкусной курочкой. Чан хмурится, пытаясь вспомнить.       – Мы не отмечали его в том году.       – Ага, я не люблю свой день рождения и попросил вам не говорить, - согласно кивает Сынмин и отвлекается на Сону, который тянет его за футболку.       – А приглашены только мы? Нам папу с собой можно взять?       Сынмин чертыхается и нервно сглатывает, Чан ему не помогает и смотрит, кажется, даже немного насмешливо. Как бы так сказать, чтобы не обидеть.       – Он будет себя хорошо вести, - вступается за отца Сону, когда молчание слишком затягивается. И Чан уже прыскает в кулак и хохочет во всю мощь легких, глядя на то, как вытянулось лицо у Сынмина.       – Можно, - сдаётся под детским напором Сынмин и смотрит возмущенно на задыхающегося от смеха Чана. На крайний случай запрет его в комнате. Теперь его накрывает желание сбежать из этой квартиры как можно быстрее.       – У меня только один вопрос, - Чан всё ещё веселится, глядя, как остервенело Сынмин завязывает шнурки и срывает плащ с вешалки. - Я могу рассказать о твоем дне рождения Феликсу? Боюсь, он нас обоих порвет, если узнает, что не поздравил тебя.       – Можешь, - цедит Сынмин, - дарить можно одежду, жду вас в субботу в три.       И вылетает под тихий хохот, разозленный на себя, на дни рождения и на чертова Бан Чана.       Только когда заходит в лифт, он видит в закрытых зеркальных створках свою улыбку.