Rotten souls. Revenge and desire

      Над столицей неистовствовала буря, и волны с особой жадностью лизали своими пенными гребнями мостовую, намереваясь разбить хрупкие лодки в щепки, не оставив ничего. Затянутое грозовыми тучами небо плакало, и причина горя его не была до конца ясна жителям, попрятавшимся по своим домам. С неистовой силой гремел в ночной синеве гром, и над бурлящим морем танцевали изогнутые молнии, кривые линии которых одним лишь своим видом ослепляли спешащих по домам прохожих.       По вымощенной камнем улице непоколебимо двигался богатый паланкин. Лица слуг были залиты дождевой водой, обильно лившейся с небес, она мешала смотреть перед собой, но служители дворца в помятой одежде направлялись прямо к богатому храму на воде, над загнутыми крышами которого танцевал сладкий дымок курившихся в стенах святилища благовоний. Храм Цветущего лотоса немногим уступал в своей красоте императорскому дворцу, источал величие и спокойствие, которые не делали его вычурным, а, кажется, наоборот, придавали больше праведности. Паланкин остановился недалеко от ступенек храма, раздвинулись вышитые шёлком занавеси, и высокая широкоплечая фигура ступила прямо на мокрую землю. Полы дорогого ханьфу императора Тана чуть не оказались запятнаны дорожной грязью, нещадные дождевые потоки намеревались разрушить великолепную причёску и опорочить золотой гребень, сверкавший в отблеске нещадно терзаемых ветром фонарей, но один из стражников вовремя оказался рядом, подняв над своим повелителем алый зонт. Император осмотрелся по сторонам: город молчал, будто бы умер, и тишину его улиц разрушали лишь удары молний о бушевавшие у самого берега волны. Храм Цветущего Лотоса стоял, недвижимый, почти что в самом пекле этого буйства стихии. Взмахом руки император прошествовал вперёд, позволяя слугам поддерживать подол его ханьфу и зонт над его высоко поднятой головой; во взгляде правителя читалась воинственная уверенность, будто бы он был намерен посетить не святилище, где поклоняются богам и возносят им молитвы, а поле брани, откуда он, без сомнения, вышел бы победителем.       Внутри храма было так же тихо, как и в самой столице, молчание прерывалось тихими молитвами монахов, запершихся в своих комнатах. Император Тан уверенно шагал вперёд, не обращая на всё вокруг внимания - так шествовал человек, имевший чёткую цель, которой он был намерен достичь. Император двигался навстречу резным дверям из тёмного дуба с изображением распустившегося лотоса и парившего над ним тигра, в безмолвном рычании раскрывшем свою зубастую пасть. Слуги хотели открыть перед правителем двери, но мужчина сам взмахнул руками: рукава ханьфу взметнулись алым всполохом подобно самому пламени, и их сила будто бы заставила скрипнуть дверные петли, открыв взору присутствующих почти что полностью пустую комнату с статуей божества и одиноко стоявшей на низком столике курильницей. Тихие коридоры наполнились монотонным гулом произносимой бритым монахом молитвы. Широкоплечего мужчину в священных одеждах не поколебал даже пронесшийся вслед за движениями императора холодный ветер.       Подобное равнодушие к собственной персоне заставило императора Тана нахмуриться и плотно поджать и без того обескровленные губы. Он закрыл дверь за собой, чуть не прищемив одному из слуг пальцы, второму - нос, однако как монах оставался непоколебим по отношению к его появлению, так и повелитель не имел никакого желания беспокоиться о сброде, толпившемся уже за пределами небольшого зала в покорном ожидании снисхождения его Величества. Молчание между ними было напряжённым, оседало в лёгких, мешая дышать, но император был решительно настроен добиться цели своего прихода. К сожалению, гордость не давала ему возможности заговорить первым в ответ на проявленное к нему безразличие, и повелителю оставалось безмолствовать, прожигая в монахе дыру пылающим от негодования взглядом. Стоило бы поклониться, как того требовали традиции, но император был сейчас не на очередном служении в храме. Человек перед ним в данный момент был обычным подданным его империи, а значит именно он должен был согнуться в низком земном поклоне.       Монах сидел, продолжая читать молитву. Сложив руки на коленях, мужчина практически не двигался, и только румянец на его щеках и еле уловимое быстрое движение полных губ говорило о том, что фигура перед императором была живой, дышащей - была человеком. Монах будто бы не замечал присутствия ещё одного, важного силуэта в зале, полностью погружённый в собственные мысли. Лишь когда грянул гром, и вспышка молнии пробилась даже сквозь затянутые рисовой бумагой окна, монах раскрыл свои тёмные раскосые глаза, первым делом взглянув на курильницу для благовоний перед ним, а уже потом обращая своё внимание на стоявшего в нетерпеливом ожидании императора.       —Мой господин. Что привело Вас сюда? — Голос монаха на фоне буйства стихии напоминал журчание одинокого ручья среди горных вершин. Казалось, ничто не могло поколебать его душевное спокойствие, и после молитвы мужчина казался ещё более блаженным и рассеянным, но вместе с тем смотрел на императора с поразительным живым вниманием, противоречащим его первой реакции на появление правителя.       Голос монаха подействовал на Тана словно немой приказ: император без грациозности, обычно присущей его движениям, оказался в мгновение ока прямо напротив монаха. Склонившись над низким столом и упираясь в него сильными руками почти что до хруста дорогой отполированной древесины, повелитель с почти что безумным блеском в глазах смотрел на божественного слугу, будто бы видел в нём своего врага. И правда ведь: ещё месяц назад между ними состоялся разговор, позволившей трещине между ними расшириться ещё сильнее, ибо тема, затронутая повелителем империи тогда глубоко задела послушного прислужника воли небес. И не могла не задеть его идея, вспыхнувшая в алчном сознании: не смел бы обычный смертный, скромный и праведный, возжелать абсолютной власти над этим миром. Император в душе неистовствовал, нанесённая монахом обида ещё кровоточила на его сердце глубокой раной, попавшей прямо в достоинство монарха, в то время как мужчина в форме сидел перед ним, спокойный и уверенный в себе и своей правоте.       —Не смей делать вид, что ты ничего не помнишь, — процедил сквозь зубы император, ударив кулаком по столу, явно сдерживаясь, чтобы не разбить его в щепки и приняться за хрупкую шею монаха. — Месяц назад я обещал тебе, что вернусь, когда буду готов осуществить свой план. И вот я здесь вновь - как видишь, твои глупые слова не произвели желаемого эффекта, — император усмехнулся, демонстрируя ровный ряд жемчужно-белых зубов, но, несмотря на красоту лица, в этом выражении не было ничего, что демонстрировало бы красоту души.       Монах тяжело вздохнул, прикрыв глаза. Он смотрел на императора, как на ребёнка, его разочаровавшего. Между ними был уговор, условия которого гласили, что если жадность и смелость правителя пересилят в нём всякую добродетель и здравомыслие, он вернётся за предсказанием, но ни при каких обстоятельствах не отступит от своей цели. И вот он вернулся тогда, когда сами небеса будто бы были против этого, когда все повелители стихий обрушили на землю свои силы, будто бы уже заранее проклиная человеческий род, который в скором времени станет причиной всех проблем, которые начнут происходить на этой земле. Император изнемогал от жажды наконец услышать желанное для него послание из будущего - послание, которое подтвердит верность его намерений и предскажет славу и богатство. Алчное желание и жажда власти настолько сильно очернили его душу, что другой вариант подвергнувшееся скверне сознание отказывалось принимать. Монах понимал это, и во взгляде его плескалась практически непомерная жалость, способная собой охватить всю несчастную территорию империи, которой суждено погибнуть из-за глупости правителя.       —Предсказание моё Вам уже известно, мой господин, — монах чинно сложил руки на своей груди, прикрыв потемневшие глаза. — план Ваш не имеет будущего и не имеет смысла. Заранее обречён на провал, а Ваш провал повлечёт за собой страдания рода людского.       Император плотно стиснул зубы, губы его дрожали от гнева, и он с силой сжал пальцами край стола, заставив его отломиться. Дерзость монаха его крайне раздражали уже с того момента, как он взошёл на престол, а теперь божественный слуга с чего-то уверовал, что сможет отмахнуться от приказа самого правителя! С поразительной резкостью Тан, не страшась божественного гнева в охватившем его безумии, схватил монаха за воротник одежд, заставив смотреть прямо в себе глаза. За стенами святилища полыхнуло несколько молний одна за другой, гром, казалось, сотряс не только землю, но и небеса.       —Не смей дерзить своему императору! Совсем скоро он добьётся желаемого, и тогда небеса будут подчиняться его воле, пока ты по велению его Величества будешь валяться в грязи за всё твоё самоволие! — Император встряхнул монаха с недюжей силой, почти что до треска дорогих шёлковых тканей. — Отвечай, мерзавец, иначе я заставлю моих людей исполнить вынесенный тебе приговор раньше времени!       Монах смотрел в наполненные злобой глаза и понимал: человека перед ним спасти было уже невозможно. Уже давно душа его поглощена демонической чернью, и в этом была вина лишь собственных порочных желаний, но никак не вмешательства тёмных сил, которые сейчас были не в меньшей опасности. С тяжелым вздохом монах сжал запястье своего правителя, заставив его смотреть ему в глаза. Голосу божественного слуги вторили раскаты грома, будто бы становившиеся всё ближе и ближе.       —Так внемли же моим словам, Тан Сюань, сын солнца, посланник небес: совсем скоро от древнего сна пробудиться тёмная сила, желающая мести. На пути к своей цели её не смогут остановить ни небеса, ни трудности грядущих дней, которые выпадут на её долю. Однако весть о деяниях твоих дойдёт до неё. В своём стремлении получить желаемое она свяжется с силами светлыми, которые не посмеют пойти против неё, и будет уничтожен твой великий план господства, когда как сам ты окажешься повергнут в пучину хаоса собственной алчности.       С каждым словом, с каждым новым смыслом, который обретало предсказание, ноздри императора раздувались всё сильнее, как у страшного зверя, учуявшего добычу. В его глазах фигура монаха искажалась до неясного размытого силуэта, глаза застлала пелена крови, когда правитель с силой откинул монаха в сторону. Мужчина ударился головой о подножие статуи в зале, безвольно упал на устланный циновками пол, и император, проследив за его движениями поднял глаза. Мраморная статуя небесного владыки смотрела на него спокойным взглядом. Сверкнула молния, сердце правителя забилось сильнее, когда лицо статуи исказилось, приняв выражение ужасающей гневной гримасы. В игре теней, отбрасываемых бешеными непрекращающимися всполохами света, Тан Сюаню казалось, что статуя делает ему навстречу широкие шаги, и это не гром сотрясает землю, а её строгая поступь. Император в страхе попятился к дверям, поднялся на дрожащие ноги и кинулся прочь из святилища, не обращая внимания на крики оставшихся внутри слуг.       Дождь нещадно хлестал его по щекам, грязь прилипла к сапогам и подолу ханьфу, когда император выбежал на улицу, страшась величественного силуэта храма больше чем самого сильного демона, которого ему довелось бы встретить. Столица, объятая буйством стихии, встретила его неласково: с силой ветер срывал крыши домов, слышались крики людей; молнии бились о волны, разбивавшие лодки в мельчайшие щепки, и только храм Цветущего лотоса стоял, неподвижный и ничем не колеблеемый, как меч, занесённый над шеей правителя. Молния с силой ударила прямо перед императором, заставив его упасть. Блеск ослепил, на мгновение лишил способности видеть, а когда Тан Сюань вновь открыл глаза, то пожелал навсегда лишиться зрения, лишь бы не видеть представшего его взгляды ужаса: крыша храма Цветущего лотоса полыхала, объятая пламенем, и оно пожирало деревянные балки, как паразит, не смевший насытиться.       —Смотрите! Гора Хуансин! — Кричали люди, высыпавшие на улицу при запахе гари. Император повернул голову и застыл. Прямо среди тёмных силуэтов далёких деревьев полыхало голубое пламя, и молния нещадно ударяла в одно и то же место, будто бы намереваясь пробить в земле дыру.       Император в этом хаосе случайно поднял глаза к небу - к тому, к чему не хотел обращаться уже никогда. Ему показалось, что среди тяжёлых темно-синих туч то ли грозы, то ли ночи, он увидел голубой глаз, смотревший на него с весельем и насмешкой. И где-то в ушах раздался незнакомый женский голос, разразившийся нещадным смехом:       "Я приду за тобой, Тан Сюань. И месть моя будет сладкой".