Мальчик и волк

      Что такое восемнадцать лет?       Для парней это возраст становления мужчинами — защитой своего племени. Их официально посвящают в охотники, берут собой на ловлю крупной добычи и разрешают охранять территорию по ночам. А ещё это отличный повод похвастаться перед малышами, которые недоросли и забавно дули щёки от обиды.       Для девушек это другое — более ответственное и серьёзное. Это возраст, когда их могут звать замуж, чтобы создать семью и стать её хранительницей. Они превращаются в прекрасных женщин, которые всегда будут ждать своих мужей с охоты, готовые залечить их раны и дать по голове за излишние проявления храбрости.       А Сынмин хотел, чтобы это число исчезло — пропустить его. Парень игнорировал цифру с тех пор, как ему сказали, что однажды он займёт место отца и станет вождём.       Да, юношу готовили к этому всю его сознательную жизнь, но Сынмину это не надо. Он любил и уважал соплеменников и готов сделать всё ради них, но решать проблемы, что порой возникали, заботиться о достатке припасов на зиму, обеспечивать постоянную безопасность и своё присутствие в племени — нет.       Лес и личная свобода для него важнее.       Это звучало грубо, но эта правда. Сынмин не видел себя вождём, не видел себя на месте отца и дедов. Но сейчас он стоял посреди шатра, пока на нём поправляли ритуальный наряд и украшения. Он тяжело вздохнул, видя это, и молчал, не в силах возразить.       На него рассчитывали, надеялись. Не хотелось подвести.       Бой барабанов и напев местных песен заполонил ритуальную поляну; идолы великих богов окружали небольшой костёр и тянулись к чистому небу, показывая свою положительную расположенность к сегодняшнему событию. Сынмин шёл неуверенно, наблюдая за каждым своим робким шагом. Дети бегали вокруг, размахивая своими игрушками, пока старшие ловили их и радовались, крича поздравления и слова гордости юноше.       Мальчишка наконец-то взялся за голову!       Как только будущий вождь замер перед шаманом и отцом, вождь поднял руку, призывая всех к тишине; ритм барабанов и возгласы прекратились. Поляна погрузилась в полную тишину, что, казалось, даже трава зашелестела тише.       — Вот и настал этот день… — заговорил Джин-Хо с искренней, радостной улыбкой, что было непривычно для него. — …день, когда моему сыну Сынмину, нашему будущему, исполнилось восемнадцать.       Жители восторженно закричали —охотники били копьями по земле, а хранительницы очага подняли детей. Все искрились от яркого и важного события в племени Чин, один только Сынмин был серым и задумчивым. Чего все так радуются? Разрушению его мира, свободы?       — Даже боги благоразумны и рады, что Сынмин займёт моё место, — продолжил вождь, не прекращая улыбаться. — Шаман, начинайте ритуал.       Женщина строго оглядела внука с головы до ног, замечая настрой Сынмина, пробубнила что-то неясное под нос и достала подготовленный пучок сухих трав. Она подошла в костру и подставила концы разломанных растений к языкам пламени, но те не зажигались. Шаман нахмурился, углубляя свои морщины, но травы загорелись только после четвертой попытки. По поляне пошли щепотки, пока Сынмин ничего не понимал. Он мельком взглянул в сторону отца, замечая, как тот стиснул челюсти и напрягся.       Что-то идёт не так…       Шаман подошёл к парню и вырисовывал узоры вокруг него дымом от половинок пучка, быстро шепча. Сынмин морщился от едкого запаха жжённой травы и чихнул, тем самым подняв детей на звонкий смех. Он снова быстро посмотрел на отца, пока тот прикрывал глаза и щипал переносицу. На лице мужчины читалось, что его сын полное позорище.       Мальчик зажевал губу, продолжая терпеть, и надеялся, что обряд скоро кончится.       Вероятно, боги его услышали, ибо бабушка поклонилась Сынмину и отошла на несколько шагов назад, унося за собой отвратительный аромат. Теперь перед наследником племени стоял Джин-Хо, на лице которого снова была улыбка. Может, не такая ярка и заметная, но Сынмин мог точно сказать, что его отец улыбался, ибо весьма редко видел эту эмоцию на лице родителя.       — Сынмин, сын мой, — вождь племени Чин положил руки на плечи юноши. У Сынмина чуть ноги не подогнулись от ощущения тяжести ладоней — в них лежало столько ответственности, которую передавали неопытному мальчишке, ребёнку. — Даже не вериться, что сегодня ты стал мужчиной…       Сынмин смотрел на отца большими невинными глазами. Какой из него мужчина? Он все ещё мальчишка.       — Ты получил все необходимые знания, чтобы занять место наших предков…       Мальчик поджал губы, понимая, что ему просто говорили, что делать, что учить, но никогда не спрашивали, чего хочет он.       — Я люблю и горжусь тобой, Сынмин…       У Сынмина намокли глаза. Он не верил, что ему говорил такое человек, который полторы недели назад назвал его интересы ерундой и дал пощёчину.       Не только по лицу, но и глубже, под самую грудью.       — И я с полной уверенностью передаю тебе своё место, — Джон-Хо снял с себя ожерелье вождя, сделанное из маленьких брёвнышек веток и перьев птиц, и надел на шею сына. — Теперь ты наш вождь, Сынмин.       Толпа заликовала, снова зазвучал бой барабанов, но всё длилось до тех пор, пока Сынмин не снял ожерелье и не кинул его на землю со всей злостью.       — Я не хочу быть вождём! — громко заявил он, без капли страха смотря на отца.       Джин-хо снова стиснул челюсти и раздрожёно сглотнул, что было видно по его кадыку.       — Что значит «не хочешь»? — мужчина говорил удивительно спокойно, хотя все в племени прекрасно знали и видели, в каком гневе был бывший вождь.       — То и значит, пап. — Сынмин говорил решительно. — Я никогда не хотел быть вождём. У меня нет к этому призвания.       — Не говори ерунду, всё у тебя есть.       — То, что меня всему научили, не значит, что я желаю этим заниматься! Я не живу племенем как ты.       Воздух вокруг отца и сына накалялся; соплеменники в молчании наблюдали за разворачивающимися событиями.       — Сынмин, — голос мужчина яро намекал, что не потерпит возражений, — быстро поднял ожерелье и надел его.       Юноша поднял подбородок, не отводя решительного и смелого взгляда от отца.       — Ни за что.       В следующую секунду женщины поражёно ахнули и прикрыли рты, а мужчины округлили глаза, пока дети ахали; Джин-хо дал сыну пощёчину, его глаза наливались кровью, а грудь тяжело вздымалась.       — Какое же ты позорище, а не сын.       Здесь даже бабушка не выдержала и надломила густые брови в сочувствие к внуку.       Сынмин держался за щеку, чувствуя, как она опухает и говорит от тяжелой и грубой ладони Джин-Хо. От второй пощёчины отца. Он поднял залитые слезами обиды глаза на отца и злобно сказал:       — Ненавижу тебя.       Джин-Хо словно водой облили. Мужчина несколько раз моргнул, осознавая сказанные им слова и совершённые действия. Он открыл рот, когда хотел извиниться, но было поздно.       Сынмин бежал в сторону леса, скидывая с себя украшения и ритуальную одежду, оставаясь в тонкой тунике и штанах. Мальчик глотал слёзы, пока серо-жёлтые и колючие великаны скрывали его фигуру за огромными ветками.

***

      Чан сам не понял, как снова оказался на той поляне, где они в последний раз встретились с Сынмином. Конечно, на это повлиял скулёж Кристофера, который с самого рассвета твердил идти в лес и откровенно вынес вожаку весь мозг, но дело не только в этом. Сам Чан чувствовал, что должен быть здесь.       И не зря.       Когда парень увидел сжавшуюся и плачущую фигуру мальчика под деревом, его сердце сжалось, а волк громко завыл в груди. Чан осторожно подошёл к Сынмину и сел перед ним на корточки. Вспомнилась их первая встреча, только тогда юноша дрожал от страха, а не слёз.       — Сынмин? — Чан говорил мягко, чтобы не напугать. — Что случилось?       Парень поднял голову и, вероятно, только сейчас заметил, что теперь он не один. Он посмотрел на Чана красными, чуть опухшими глазами и сразу вытер их рукавами тонкой, почти прозрачной туники. Вожак заметил красный, по краям мягко синеющий синяк на щеке мальчика, что заставило вожака нахмурится, а Криса зло рыкнуть.       — Чан, Крис, вы давно здесь? — голос Сынмина хриплый и было слышно, что из горла желал вылететь кашель.       Чан нахмурился сильнее, между бровей появились морщинки, и без разрешения взял руки Сынмина в свои, чем явно удивил юношу. Вожак смотрел серьёзно, виднелась знакомая угольная острота глаз Кристофера.       — Скажи, что у тебя случилось? Я же волнуюсь… — Крис обиженно гавкнул, — …мы волнуемся.       Сынмин пару раз моргнул, большими глазами бегая по крупным чертам лица Чана, а после опустил взгляд на грязно-жёлтый ковёр листьев.       — Я поругался с отцом… я не захотел делать то, чего хотел он… — Юноша сморщился. — Он дал мне пощёчину…       Волк зарычал громче и резко издал лай, что Чан подпрыгнул от неожиданности. Он неловко откашлялся и осторожно протянул руку к щеке мальчика, но не прикоснулся к ней, ожидая разрешения на это.       Сынмин всё ещё удивленно смотрел на парня и редко шмыгал носом. Когда его голова слабо кивнула, он ощутил лёгкое, почти незаметное прикосновение к темнеющему синяку. Кончики пальцев Чана затвердевшие и грубые, но касания такие осторожные и нежные, что по спине пробегали мурашки.       Завораживает.       — Больно? — Чан почему-то прошептал вопрос, продолжая мягко изучать красный след. Было что-то неловкое, но приятное в этом моменте.       Не хотелось отпугнуть.       — В душе больнее… — Сынмин ответил честно.       — Твоя мама не пыталась его остановить?       Юноша прикусил губу и его черты лица заострились и потемнели.       — Моя мама умерла во время родов… я никогда её не видел.       Чан виновато надломил брови, убрал руку от щёки Сынмина и отвёл взгляд, ненавидя себя за заданный вопрос.       Через минуту он тихо прошелестел:       — Моя мама умерла несколько лет назад от болезни, а папу убили охотники, когда на нашу стаю напали… мне было шесть.       Сынмин поднял неверующий взгляд на вожака стаи волков. Он помнил, что однажды отец нашёл укрытие волков и напал на него с охотниками. Вечером того дня Джин-Хо и остальные мужчины принесли тушу волка в племя, крича и радуясь, что убили вожака стаи — отца Чана. Джин-Хо до сих пор спит на бурой шерсти того волка…       Юноша сглотнул и отвёл взгляд.       Вокруг шептались деревья и птицы, пока двое парней молчали, не в силах что-то сказать или хотя бы посмотреть друг на друга. Они думали о своём и чужом горе и медленно понимали, что рассказали друг другу самое личное и откровенное. О семье и боли.       — Твой отец… — голос Чана прозвучал громко, в сравнении с прежней тишиной. — Он часто тебя бьёт?       — Это второй раз…       Вожак резко поднял серьёзные угольные глаза на Сынмина и сжал его руку — он всё ещё держал её.       — Больше не позволяй ему так поступать с тобой, ладно? Мы правда переживаем за тебя с Крисом.       Откровенность сама сорвался с губ Чана. Он хотел показать, что, несмотря на недолгое знакомство, успел привязаться и проникнуться Сынмином, и синяк на щеке мальчика больно резал по груди. Кристофер и вовсе требовал перевоплощения, чтобы найти отца Сынмина и перегрызть ему глотку. Волка начинало трясти от ненависти и инстинкта защиты.       Только откуда взялось последнее, неясно.       Сынмин мягко улыбнулся и вытер остатки соли на лице. Ему приятно чувствовать заботу и переживание за себя, хотя он часто слышал это от жителей племени. Но от Чана шла уверенность и серьёзность его слов, в них действительно хотелось верить и сделать всё, чтобы выполнить просьбу.       Юноша кивнул.       — Хорошо, я не позволю этому случится, — он замолчал на долгие секунды. — Можно тебя обнять?       Сынмин не знал, почему он хотел это сделать, но подавлять желание не стал, чувствуя где-то внутри, что отказа не будет.       Чан кивнул и расставил руки в стороны, позволяя себя обнять. Его улыбка стала шире и счастливее, словно он мечтал услышать эту просьбу.       Мальчик осторожно и неуверенно обнял Чана поперёк, прижимаясь виском к широкому плечу. Твердость мышц вожака внушала силу и безопасность, но не пугала Сынмина. Он даже позволил себе прикрыть глаза и глубоко вздохнуть, наслаждаясь необычным теплом тела волка и запаха хвои.       Чан с удовольствием ответил на объятия, крепко, но в меру прижимая мальчика к себе. Он положил подбородок на угловатое плечо Сынмина, продолжая мягко улыбаться. Казалось, что так и должно быть: тихо, уютно и мягко.       Сынмин действительно мягкий и удобный для объятий.