Трилистник

      Чан очнулся не сразу. Мутное марево, плотно окутавшее сознание, долго не хотело отпускать его, и только спустя время ровный гул стал приближаться, приобретая определённость.       Совсем рядом кто-то громко ругался, откуда-то слышалось лязганье железа, в нос бил затхлый запах давно не убираемого помещения.       Чан открыл глаза, пытаясь разглядеть в темноте очертания хоть каких-то предметов. Глаза выхватили узкое окошко под потолком, которое едва ли оправдывало своё название, потому что практически не пропускало свет. У противоположной стены стояла лавка, которая под натиском времени накренилась и больше не выполняла свою функцию, поэтому, видимо, Чан лежал на тонкой соломенной подстилке в углу. Возможно, не только по этой причине: плечо ныло, будто Чана хорошенько приложили им о стену, а это означало, что никто явно не церемонился с ним.       Чан поднялся с пола и подошёл к железным прутьям, которые отделяли его новое обиталище от коридора. Тот был погружён в тревожный сумрак, только в некоторых местах стены освещались факелами.       Ругань не прекращалась. Высокий крепкий мужчина всего в нескольких шагах от Чана распекал какого-то несчастного парня, который, склонив голову, что-то боязливо бормотал. — И чтобы я ещё хоть раз услышал, что ты притрагиваешься к медовухе на службе! — крикнул мужчина низким грубым голосом и замахнулся кулаком. — В порошок сотру!       Парень увернулся и, торопливо раскланявшись, побежал прочь, а мужчина, зло рыкнув, повернул голову к Чану, и его лицо исказилось настоящим гневом. — А ты на что смотришь, мерзкий ублюдок?! — взревел он и, выхватив из-за пояса нож, бросился к прутьям. Чан чудом уклонился и отступил к стене. — Жалкий предатель, если бы не Суд, я бы уже сейчас выпустил твои кишки! Ну да ладно, — он ощерился рядом гнилых зубов, — за то, что ты украл священную реликвию и подставил всю страну, тебя ждёт самая мучительная казнь, поэтому я ещё успею потешиться над твоим искажённым болью лицом. А ещё, — он мстительно сощурился, — твоей последней надеждой было прощение Главного Жреца, но он — какая жалость! — не хочет тебя прощать! — и он гнусно рассмеялся.       Чан сжал челюсти и, осев на подстилку, прикрыл глаза. Да, стражник был прав: Чан был самым настоящим преступником, и то, что он находился в темнице, означало одно: случилось то, чего он боялся больше всего: Жрец узнал обо всём раньше, чем Чан смог хоть что-то изменить или хотя бы рассказать о своём поступке лично. А самое главное, что затраченные усилия не принесли плодов, не помогли ему достичь того, к чему он так долго шёл… И это был конец. Конец бессильный и бесславный. И для него, и для самого Жреца.

☘️

      Казалось, тучи сгустились над Резиденцией. Работники Храма тревожно перешёптывались, Жрецы ходили поникшие, старейшины обменивались хмурыми многозначительными взглядами.       Главный Жрец заболел. Он уже несколько дней не покидал свои покои, и никакие травы не могли ему помочь, потому что дело было в другом. Он болел душой.       Феликс осунулся, блеск из его глаз исчез, и смех, который раньше наполнял Резиденцию радостью, больше не звучал. Он никого к себе не пускал, кроме самых близких друзей, но даже с теми почти постоянно молчал. — Прости, что не поверил тебе сразу, — проговорил Феликс бесцветным голосом, когда Минхо тихо подошёл к его кровати и сел на край. — Прости, что из-за моих слов тебе приходится проходить через всё это, — прошептал Минхо, поглаживая Ликса по голове. — Да нет, — отозвался Феликс, — ты правильно сказал: за чувствами мы часто не видим самого главного — не увидел и я. Мне не стоило открываться ему. Мне жаль, что я его полюбил, но ещё печальнее, что разлюбить я его не могу.       Пару раз в день к нему приходил Чонин, даже приводил Сынмина, который обладал удивительным навыком сказительства: он мягким размеренным голосом начинал очередное повествование о Духах и священных зверях — и Феликсу становилось чуть легче.       Чонин крепко обнимал Ликса и исцеловывал его лицо, чем вызывал вялую, но искреннюю улыбку, и всегда виновато смотрел, когда нужно было уходить. Феликс наблюдал за младшими Жрецами, которые обменивались полными обожания взглядами, и на душе теплело: пусть хотя бы у его братишек всё будет хорошо.       Визит Главного старейшины не удивил: Феликс знал, что рано или поздно тот придёт поговорить, и терпеливо дожидался, когда дверь в его покои приоткроется и раздастся сиплое «Долгого здравия Главному Жрецу!» — Феликс, — тихо позвал старец, придвигая низкую скамеечку и садясь напротив Ликса. — Я чувствую твоё состояние и вижу, что ты не готов к серьёзному разговору, но я не могу тянуть. Времени нет: через два дня состоится Суд над Чаном и… — Прекратите, отец. Я глубоко уважаю вас и в обычной ситуации не позволил бы себе грубости, но сейчас прошу завершить этот разговор и оставить меня одного. Я всё для себя решил и не хочу больше ничего обсуждать. — Но ты ведь любишь его.       Феликс повёл взглядом в сторону старейшины, вздохнув, приподнялся и сел у изголовья. — Вы всегда умели читать человеческие души, — проговорил Феликс, и ухмылка, изрезавшая его лицо, в лунном свете показалась животным оскалом. — Я люблю его, да, но так ли это важно? Как часто любовь приводит к чему-то хорошему? Вспомните хотя бы Минхо!..       Старец на это горько поджал губы и покачал головой: — Минхо досталась печальная судьба, и он до сих пор не может оправиться от потери, но ты — не он! Минхо упустил важный шанс и не смог уберечь дорогого человека, но твой любимый, Чан, жив и твой шанс в твоих руках, понимаешь? От твоего решения зависит в том числе и твоя участь: будешь ли ты знать, что уберёг того, кого любил, или до конца своих дней, как Минхо, проскитаешься измученной тенью?       Старейшина замолк и нахмурился, но выдержал тяжёлый взгляд Жреца. — Отец, вы ведь сам — часть Храма, так как вы можете оправдывать преступника? Он предал всех нас, а вы говорите мне просить его?! — Феликс, — тихо проговорил старец, обхватив руку Ликса ладонями. — Он совершил серьёзный проступок, но я не верю, что мужчина, воспитанный Бан Чонсоном — человеком с большим искренним сердцем — может быть плохим. И ещё скажи: разве ты не чувствовал, насколько чиста энергия его души? Думаешь, ужасные люди несут в себе свет такой силы? Моё сердце говорит мне не делать поспешных выводов, и я хочу, чтобы ты понял: очень часто не само преступление важно, а его причины. И если ты найдёшь в себе силы узнать их, многое может встать на свои места, понимаешь?       Ликс насупился и скрестил руки на груди. — Вы предлагаете мне поговорить с ним?       Старец кивнул — и Феликс не удержался от нервного смеха. — Нет, я не буду этого делать. Прошу, отец, не бередите открытую рану: мне и так тяжело, а встреча с… ним вообще меня уничтожит! — Феликс, всего полчаса. Я не требую большего: если ты сможешь во всём разобраться, тебе самому со временем станет легче! Может быть, тебе придётся жить с болью, но ты хотя бы не будешь оглядываться на прошлое, которое мог изменить!       Ликс вдохнул и медленно выдохнул, пытаясь сдержать чувства. Ветер распахнул створки окна и резвым потоком пробежавшись по покоям, вырвался на улицу, качнув ветровик, прикреплённый к раме. Прозрачные бусины с высоким звоном ударились друг о друга и пустили по стенам разноцветные отблески луны. — Хорошо, отец, я встречусь с ним. Но только один раз. И только на полчаса.

☘️

      Когда Феликс ждал Чана в кабинете, он от тревоги в кровь искусал губы, а когда целителя привели, Ликсу показалось, что его сердце вот-вот навсегда замрёт, потому что Чан не был похож на себя. От его живого румяного лица за эти несколько дней не осталось ничего: Чан выглядел измученным, он явно плохо спал и едва ел. Его скулы заострились, глаза слезились от яркого света, от которого он успел отвыкнуть, на щеке пролегла глубокая царапина. И ямочка, которая дарила Феликсу столько тепла, как будто вовсе исчезла.       Ликс кое-как подавил в себе желание подскочить к Чану и попытаться чем-то ему помочь. Поэтому он и не хотел этой встречи: для его сердца этот человек был всё тем же искренним заботливым Чаном, которого хотелось защитить от невзгод, которому можно было доверить самые серьёзные тайны.       Стражник подвёл Чана к стулу и грубым движением усадил его. Тот поморщился: видимо, пострадало не только лицо. Феликс сглотнул, жестом показывая стражнику, что тот может идти: он справится сам. По крайней мере, очень постарается.       Ликс отошёл к окну и, оперевшись на подоконник, посмотрел на Чана, который за всё это время ни разу не оторвал от пола взгляда. — Итак, Чан, — начал Феликс, чувствуя, как на него тошнотворными волнами накатывает тревога. — Обычно преступнику даётся право слова только на Суде, но Главный старейшина очень просил за тебя, поэтому я согласился пренебречь обычаями. И раз уж тебе выпала возможность объясниться, не трать моё время впустую и расскажи всё, как есть. От того, насколько искренним ты будешь, будет зависеть очень многое. Так вот, Чан. Почему ты украл мой Амулет?       Ликс затаил дыхание, ожидая ответа, и когда Чан вдруг поднял глаза, у него внутри печально пропела какая-то важная пружина и надломилась с громким треском. Во взгляде целителя было такое нечеловеческое страдание, столько ужаса, отчаяния и, почему-то… любви в нём было, что Феликс захлебнулся волной боли, которая окатила его и проволокла по каменистому дну. — Хорошо, Жрец, — проговорил Чан. Его голос в тишине кабинета прозвучал гулко, натружено. — Раз на то ваша воля, я расскажу всё как есть. У вас есть право не верить мне, но я клянусь милостью Духов, что скажу только правду.       Он сцепил руки в замок, и край некогда светлого рукава задрался, обнажив тёмные следы от верёвок. — Всё предельно просто: я сделал это, потому что я вас люблю.       Феликс замер, во все глаза смотря на Чана. Все эмоции, спрятанные внутри, выплыли из потаённых уголков сердца и собрались в крушащую волну. И больше всего сейчас внутри было гнева. — Потому что… что?! — Ликс приложил пальцы к вискам и замотал головой, не веря своим ушам. — Потому что любишь?! Чан, ты подставил жителей страны, и служителей Храма, и меня, в том числе, потому что любишь?! — внутри всё клокотало: он чувствовал себя глупцом, которого обвели вокруг пальца, сообразительность которого не признавали даже перед лицом смерти, произнося такие нелепые слова! — Ты можешь хотя бы раз не врать?! — воскликнул он и отвернулся к окну, потому что не хотел, чтобы Чан видел его слёзы. — Да о какой любви в этой ситуации может идти речь?! О какой любви, вообще, можно говорить, когда мы знаем друг друга меньше месяца?!       Он с силой прикусил ребро ладони и тут же почувствовал во рту вкус крови. Ну и ладно! И пусть у него останется шрам от укуса, но зато человек, который окончательно измучил его, не услышит, как он плачет! — Меньше месяца? — вдруг проговорил Чан. Его голос прозвучал тихо, бесцветно, безнадёжно. — Ликс-а, ты так ничего и не вспомнил? Ты забыл меня?       Феликс вздрогнул и развернулся, готовый выложить гневную тираду из-за панибратства, которое позволил себе Чан, но замер. Потому что вместо привычного темноволосого Чана перед глазами вдруг мелькнул Чан другой, с волосами светлыми, кудрявыми. Того, с которым он…       О Духи!       Феликс зажал рот ладонями, чтобы крик отчаяния и горечи не вырвался наружу. Ноги вмиг ослабели, и он чудом зацепился рукой за стул, и осел на него. Картинки прошлого яркими бликами ветровика засновали в памяти и встали на свои места, пробуждая Жреца от долгого забытья.       Он наконец-то всё вспомнил.