Запястья в кровавом озере

Людские души, связанные узлами.

Чонгук пятёрней зачёсывает волосы назад. Смотрит беспрестанно на дорогу, на которой яркие вспышки фар ослепляют, смешиваясь в одно целое с другими проезжающими машинами. Он утомлённо прикрывает глаза, но с каждым проезжающим километром нажимает на газ сильнее, резко объезжая машины. Руль крутится в его руках умело, словно он невесомо касается его пальцами, а скорость всё растёт, как и сигналы от других водителей. Силы остаются при нём, мысли, давно покинувшие его голову, витают, вероятно, в незнакомой ему местности. В голове только одно желание — скорее добраться до места назначения. Стрелка на спидометре знатно возрастает, а улыбка наслаждения вырисовывается на не выспавшемся лице. Ссадины продолжают жечься при любом прикосновении, но это такая мелочь по сравнению с болью в правом ребре, которое залечить так быстро не получится. Но, несмотря на все неприятности, нега внутри него растекается тёплой карамелью, однако карамель имеет свойство застывать, и тёплое чувство сменяется колким холодом. Чон прикладывает ладонь к кольнувшему месту, ослабляя таким образом возникшую боль. За пару часов, проведённых в больнице, он с лёгкостью может сказать, что это были худшие часы в его жизни. Злость пробирала его время от времени, пугая этим персонал. В кулаках безжалостно сжималась белая простынь, а обеспокоенные взгляды медсестёр в растерянности бегали от мрачного парня до жалкой простынки. Его чётко выраженные желваки играли, когда взгляд был направлен точно в пустоту, а отклики персонала не всегда сразу вытаскивали парня из этого состояния. Стандартная мелодия, исходящая из телефона, отвлекает его на мгновение от дороги. Нажимая невпопад кнопку на экране, он включает громкую связь. — Слушаю. Прокашливаясь в кулак, Чон посматривает на входящий. На том конце тишина. Но человек, до этого выдерживающий паузу, хрипло начинает разговор: — Возникли некоторые проблемы, — с некой озадаченностью вещает сразу молодой парень Чонгуку. Понимая, в чём конкретно суть, Чонгук ненароком сдавливает кожаную обивку руля под натиском грубых пальцев. Брови изламываются в напряжении, а тонкие губы застывают в прямой линии. Выругнувшись про себя, а с виду обладая хладнокровностью, он молчит некоторое время. — И я не уверен, что в моих силах будет это исправить. Его молчание затягивается. Злость, еле контролируемая, выскальзывает из него, отражаясь в его действиях. Зрачки тут же заливаются чернотой — его неимоверно раздражает тот факт. — Я понял, — через силу у него получается выдавить из себя одну фразу. В этот момент ему не даёт полноценно ощутить всю чреватость ситуации скорость, с которой он движется по дороге. Собеседник молчит, и по причине того, что знаком с Чоном не первый год, он понимает все его эмоции, более того, сам прочувствовал их на себе. — Может, последний раз станет успешным? И ещё одна сокрушительная просьба. Холод в голове как никогда важен, и самая необходимая и незаменимая черта в любых разговорах — ясность. И Чонгук старается пользоваться этим, однако все его негативные эмоции, вылезающие в самые первые минуты, туманят ту самую ясность. И это беспрекословно злит. — Ты же знаешь, что в моих силах — я сделал. Но ситуация привела нас в тупик и, к сожалению, мои способности уже ничем не помогут. Мы оба в безвыходном положении, — собеседник по ту сторону отвечает медленно, стараясь донести до Чонгука всё более простыми словами. И брюнет понимает. Конечно, безвыходность давит своим грузом сильней, но, видимо, конечная подоспела слишком быстро. Его состояние сменяется за секунду. И следа не осталось от разозлённого Чонгука, на это место пришёл холодный здравомыслящий человек, способный управлять эмоциями, как игровыми картами. Ладони медленно разжимают обивку, взгляд же приобретает свой обыденный окрас, и на дне души приземляются старые засохшие листья. Он теперь не зол, не встревожен и, самое главное, снова спокоен. Покой его равняется хладнокровию, злость — мести, а ярость — жажде. — Я вас понял, — натянутая улыбка вкупе с блеском в зрачках говорят об одном — действовать он станет в одиночку, как в старые добрые. Чуточка досады, что в очередной раз судьба не на его стороне, осталась витать неприятным осадком в воздухе. Отключая вызов, он отбрасывает телефон на соседнее сидение и, не сбавляя скорости, направляется в одно очень непримечательное, но достойное место. Карты вдруг перевернулись, и игра пойдёт в обратный ход.

***

Роясь в настенных шкафчиках, Чимин не может отыскать хоть одну пачку таблеток. Его начинает изводить, и, с трудом сдерживаясь, чтобы не потянуть дверцу одного и не вырвать её к концам, он садится рядом с кухонным столом на пол. Тянет выкрашенные пряди волос, наклоняя голову к коленям. Горло саднит ужасно, губы высохли как последняя капля воды, и бледное лицо подкрепляет всю картину. В этом доме не то чтобы аптечки нет, даже пластинки таблеток от головной боли не найдётся. Хватаясь рукой за край стола, он приподнимается на трясущихся ногах, опираясь на все возможные физические предметы, чтобы не в первый раз не завалиться обратно. Собирая все силы и наматывая оставшиеся сопли на кулак, он героически подходит к тумбе, на которую остались последние капли надежды. Херачить в круглосуточную аптеку — это равносильно тому, что свалиться где-нибудь по пути. Переворачивая абсолютно каждый ящик, он толком не находит чего-то стоящего и действенного. И, в последний раз просматривая последний, за его взгляд цепляется фольга. Вытаскивая оттуда предпоследнее колёсико, он кривым шагом доходит до кухни. С большой вероятностью ему это не до конца ослабит боль, но ломота во всём теле спадёт и наступит лёгкость хотя бы на небольшой промежуток времени. Облокачиваясь о край кухонного стола, он ждёт долгожданного облегчения, наклонив голову вниз. Если бы только он не стал трепаться с Чонгуком на бессмысленные темы и вовремя ушёл по своим делам, то не пришлось бы корячиться сейчас от боли. И, прекрасно это осознавая, он успел пожалеть об этом энное количество раз. Если бы только в тот момент Чимин подумал о своём слабом организме, а не терявшем сознание Чонгуке, он бы валялся без простуды, которая словно выкачивает из него все соки. Но Чон спасён, и Чимин вроде как сделал доброе дело, но на душе всё равно кошки скребут. Понимает, что одной таблеткой не вылечишься, ему нужно купить лекарств, только вот в десятиградусный мороз выходить из дома в его случае крайне опасно и поход такой закончится летальным исходом. Чимин тянется к мобильному, проверяя свои контакты. На ум приходит первым делом Тэхён и, не думая от слова совсем, Пак набирает ему короткое сообщение. Краткое, но зато сразу всё объясняющее: «Дружище, притащи лекарств, я, кажется, помираю», приведёт в чувства Кима и, спустя долгие двадцать минут, его можно ожидать на пороге. В это время Чимин соскребает себя от стола и медленным шагом идёт к дивану, чтобы дать своему телу расслабиться, а организму перестать выть о болях. В ответ Пак получает обеспокоенный смайлик и краткое сообщение, рассмотреть которое ему уже не удаётся, потому как мягкость дивана даёт полностью расслабиться и погрузиться в быстрый сон. Двадцать минут, по мнению Чимина, проснувшегося от резкого звонка в дверь, показались скоротечными пятью минутами. Крикнув ослабленным голосом «открыто», он заваливается обратно и от бессилия прикрывает веки. Взволнованный Тэхён заходит вглубь гостиной, встречая сразу бледного парня, не подающего признаков жизни. Бросая пакет на другой край дивана, он приподнимает Пака в сидячее положение. Недовольно осматривая внешний вид, он достаёт всё купленное и, не видя абсолютно никакой реакции со стороны Чимина, быстро ретируется на кухню, дабы растворить порошок от гриппа в горячей воде и сварить действенный напиток, который вытащит даже больного с того света. Пока все его чудодейственные препараты достигают нужного градуса, он наощупь измеряет температуру тела Чимина и, — горячий лоб явно не хороший показатель, — Тэхён снова убегает на кухню за холодным компрессом. Приоткрывая один глаз, Чимин только успевает замечать метания Кима, путаясь в их последовательностях. В одно мгновение он порхает как бабочка в стороне кухни, а в другое прикладывает мокрое полотенце ко лбу. Контраст температур вызывает мурашки и дрожь по всему телу. Тэхён старательно укладывает полотенце и преподносит к губам стакан, заставляя Чимина выпить содержимое. И пока больной открывает глаза, Ким давит этим стаканом и своим взглядом, который уж точно не потерпит сопротивлений. Кривясь от резкого запаха, Чимин слегка отворачивает голову, но укоризненные глаза Тэхёна требуют того, чтобы он, наконец, перестал корчить мины и выпил всё до дна. Со сведёнными бровями к переносице, он, не без помощи Тэхёна, выпивает всё до последней капли и обратно опирается спиной на диван. Прилагая усилия для того, чтобы переместить Чимина в лежащее положение, Ким видит, как постепенно покидают силы его друга и, сделав для него на данный момент времени всё возможное, уходит снова в том направлении. Такая ужасающая простуда пугает, спасибо на том, что Пак не стал рисковать и самостоятельно с ней бороться. Стирая горячие горошинки пота с лица, он принимается за готовку следующего ингредиента. — И как его только угораздило, — переливая из железной кастрюли раствор, причитает Тэхён. Закончив с основными делами, которые в дальнейшем помогут выздоровлению Чимина, он освоился в квартире, как в своей. Ким, как настоящий и неравнодушный друг, прибрал то разбросанные пустые пачки от лекарств, то валяющиеся салфетки, то вещи повесил на стул. И, довольный собой, он доходит до дивана всего за несколько шагов, благодаря совмещённой кухне и гостиной. — Совсем замёрз, — видя дрожащее тело, он беглым взглядом находит плед, укрывая им промёрзшего Чимина. Тот сопит слишком громко, а неровное дыхание становится быстрым. Дотрагиваясь рукой до лба Пака, он ощущает сильный жар, вкупе с испариной, которая не хороший вестник. От прикосновения Чимин слегка дёргается, находясь в полудрёме, и, приоткрывая сначала один глаз, он с усилием открывает и другой. Окончательно просыпаясь, он начинает подрываться с дивана, но остаётся остановленный рукой Кима. — Лежи давай, — прерывая брыкание Пака, он подтягивает сползший плед под самую шею. И как только у него остаются силы на лишние телодвижения? Будучи в таком состоянии, Пак способен хмуриться и чуть ли не ругаться на Кима, называя его самыми разным словами. Тем временем Тэхён забирает своё чудо-зелье и снова указывает на стакан. И расклеенный Пак уже догадывается, какую гадость тот хочет ему впихнуть. — Ну, серьёзно, — севшим голосом, раздосадовано проговаривает Чимин. Ему и той бредятины было вполне достаточно, а от этой воротит не по-детски. Заспанно смотря снизу вверх на высокого парня, он хочет вылить эту бодягу на ковёр, и то, даже при таком раскладе она не перестанет благоухать. — Это для выздоровления, — поясняя, как детсадовцу, Ким продолжает тянуть стакан в сторону Пака. — Пей, — отдаёт «напиток» сморщившемуся больному и, с всё ещё сведёнными бровями, он внимательно следит за ним. Когда Чимин вытирает тыльной стороной ладони губы и со скривлённым лицом возвращает пустой стакан обратно, он недовольно поглядывает в сторону Кима, занимающего роль доктора. У того уголки губ тянутся вверх, и, поддерживающе хлопая хилого от болезни Чимина по плечу, он присаживается на рядом стоящий пуфик. — Не хочешь спать? — заботливо уточняет у парня. Обеспокоенно сведя брови, он наблюдает за хватающимся за последние силы Чимином, который, несмотря на температуру, старается всевозможно это скрыть. Тэхён взглядом ищет на лице Пака новые признаки, гораздо осложнённые, но таковых не находит и, уже вглядываясь в узкие глаза, хочет задать вопрос после отрицательного кивка на предыдущий. — Ты чего так заболел? Небось, щеголял с открытыми щиколотками? Зная пристрастие Пака к коротким штанинам, этот вопрос и звучит, в принципе, логично. Удобная поза Чимину помогает утонуть в мягкости перьевых подушек и насладиться, хоть и не сполна, но всё же облегчением, наступившем, кстати, после всех бодяг, которыми его поил Ким. И помогают, заразы. Но сил нет даже на лёгкую усмешку, к сожалению, и всё еще до конца не проснувшейся головой он размышляет над простым вопросом. — Чонгуку помогал, — коротко отвечает с каменным лицом Пак. Вещая это, как обыденное дело. Немного приподнимает корпус, всё также опираясь на подушки, он прикладывает руку к голове, ощущая пульсацию в висках. — Чем ты ему так помогал, что сам простудился? — крайне не понимая, он озадаченно прогоняет у себя в голове ещё раз и вот вообще никак у него не сопоставляется. Люди, которые грызутся, как кошка с собакой, делали что-то совместное — уму непостижимо. — Долгая история, — вздыхает Чимин, не желая погружаться в неё ещё раз. — Я бы с радостью, но меня самого воротит, — честно кладя руку на сердце, он смотрит жалобно, так и прося: «Только не сейчас». Понимающе кивнув, Тэхён всё же задумывается, мимолётно, правда, потому как из его мыслей вырывает Чимин, страдальчески просящий воды.

***

— На тебе лица нет, — опираясь на одну ногу рукой, а другую оставляя свешенной с подоконника, Чонгук не смотрит в сторону Ча, но зато прекрасно чувствует его настрой. Дело не в родственных душах или соулмейтах, если они вообще существуют, а в том, что ему легко даётся считывать эмоции людей. И Чон интересуется, вероятно, уже зная, что ему ничего не поведают. Это дело нормы: они не настолько близки, чтобы делиться сокровенным. Ыну не торопиться с ответом, это видно по задумчивому лицу. Головы так и не поднимает, ни на вопрос, ни на движения сверху, облокотился о стену и снова выпал из реальности. Чонгук спускает лёгкий смешок, когда, задевая ногой сидящего в согнутом положении парня, тот не реагирует. — Давно бы уже прислушался к моим словам, — спрыгивает, останавливаясь напротив него. Привычная улыбка играет на его лице, стоит Ыну медленно приподнять голову и растянуть треснувшие губы, которые расползаются во взаимной смутной улыбке. Несмотря на боль, он тянет губы дальше, неизвестно, что он пытается доказать Чонгуку, когда всё лежит буквально на поверхности. — Давно уже не тот уровень, Чонгуки, — кривая усмешка заставляет Чонгука выгнуть бровь и смотреть с неподдельным удивлением. — Слова лишь воздух сотрясают, тебе ли это не знать, — высоко поднятая голова и острый взгляд так и сочатся уверенностью. Видя насквозь, Чон может всего лишь приподнимать уголки губ, скрывать и дальше, что игра Ыну на новый уровень не переходит, и все секреты лежат на водной глади, в то время как он старательно прячет чувства за толстым стеклом. Но пришло то время, когда идут сомнения одно за другим, и главный вопрос: «А чувства вообще имеются или от них осталась одна иллюзия?» Снова наступает та тишина в их общении. Каждый замкнут, не даёт подобраться ближе, хотя бы к месту, где предположительно находится сердце; каждый из них сам по себе, давно забыли о чувствах, об общем понятии «друг». Каждый из них настолько зарос в собственных проблемах, что раскопали огромную яму, и мост через неё покажется слишком тонким, чтобы добраться до другого конца. Они больше не мальчишки, которые увидели в чужих глазах яркий огонёк надежды, они теперь не хватаются друг за друга в случае падений, и они, к сожалению, не те маленькие мальчики с большим запасом проблем, знающие, что не самим им их разгребать. Они взрослые, состоявшиеся личности, знающие друг друга до костей, однако ощущающие себя незнакомцами. Не лезут в шкафы с нижним бельём, справляясь в одиночку. И так заканчивается каждый их диалог. Чонгук уходит молча, Ыну опускает взгляд, и никто слова против не говорит: будто всё на своих местах. Так оно и есть, Чон без груза в сердце идёт по коридору, лёгкая привычная и незаменимая улыбка на устах, расслабленное выражение лица и внутреннее спокойствие. Идёт расслабленно, не смотря по сторонам совершенно, впутываясь в водоворот бытовых мыслей, которые и мозг не нагружают, и подумать есть над чем. Засовывая руку в карман черной объёмной толстовки, он слышит рядом знакомые голоса, пройти мимо которых совесть не позволит. Совершенно необоснованно двигается в сторону недавно зацепленных глазами фигур. Сразу натыкается на расслабленного сидящего Чимина возле скамейки и двоих других парней, один из которых смутно знаком Чонгуку. Делая несколько шагов, чтобы находиться в зоне видимости, он засовывает и вторую руку в карман. Тэхён увлечённо что-то рассказывает и пытается жестикулировать другому парню, вызывая у того разные эмоции: от восторга до сосредоточенности, пока Пак тыкает на кнопки в своём телефоне. Никто не замечает присутствие постороннего в их небольшой компании до тех пор, пока Чон не садится на скамейку, сразу сгибая и ставя на неё ногу. — Что ты здесь забыл, — говорит не с вопросительной интонацией Пак, не поднимая головы и продолжая зависать в смартфоне. Спокоен, непоколебим и без всякого интереса вести разговоры, однако странное появление Чонгука сподвигло его спросить. — Мимо проходил, — в тон отвечает и, не переставая смотреть на парня, по скамейке двигается в сторону Чимина. — Проходи, — не выдерживая боковым зрением проницаемого взгляда, Пак резко вскидывает голову, сразу злобно впиваясь глазами в большую фигуру Чонгука, которая оказалась близко и с большой разницей с чиминовой. — Мимо проходят, а не останавливаются и не садятся на скамейки, — медленно проговаривает. Видно уже, что начинает закипать. Чон отодвигается несерьёзно в сторону, создавая иллюзию того, что между ними осталось расстояние. На этот великодушный жест Пак приподнимает обе брови, выглядя при этом строго. Принимая решение не обращать внимания, он снова отвлекается на телефон, на который пришло сообщение. Взгляд, конечно, Чонгук не отвёл, так и смотрит странно для Чимина. — Если я не говорю прямо, чтобы ты съебался, это не означает, что я этого не хочу, — чуть ли не по слогам проговаривает Пак, надеясь, что хотя бы так дойдёт до Чонгука. Но тот либо вообще не пробиваем, либо тугодум, и тут даже одно из зол не выберешь, потому что оба сложились у Пака в голове в папку «характеристика Чонгука». — Грубо, — вынося короткое умозаключение, он поднимается с места, становясь в полный рост. Чимин усмехается громко, даже показательно, чтобы самодовольный мерзавец не приписывал на свой счёт ложные очки. Следом за ним Пак поднимает голову, видя то, как он сгребает свой портфель и хочет двинуться по своему направлению. — Но спасибо. — А я отвечу тебе «пожалуйста», — опираясь о стену, проговаривает в саркастическом тоне. — И ты мне поверишь? — ответ очевиден, потому что у обоих сложилось мнение в голове, хоть и не о личности, но об образе точно. Не выжидает ответной реплики, поднимается с пола, находясь в пяти шагах от Чона. — Не поверю. Этого Чимин и ждал, так что бессмысленны все слова по типу «спасибо» и «пожалуйста», потому что для них они не несут настоящих чувств. Пустые слова. А Чимин терпеть не может, когда кто-то излагает свои мысли не подумав, для него это приравнивается к тому, что нет искренности. Да и в целом, большинство уже потеряли смысл таких важных слов. Выжигая пустым взглядом дыру во лбе Чона, кивает медленно. Пустая трата времени. Какой смысл стоять и пилить друг друга взглядами, вместо того, чтобы пойти каждому по своим делам. У Пака вообще нет никакого желания находиться рядом с ним. Просто не хочется. Он не понимает его, да и не должен, по сути, поэтому сгребает свой рюкзак, закидывая его на правое плечо. Они разойдутся так же, как и когда-то встретились — спонтанно, сухо и с каплей агрессии. Такой Чимин человек: ко всем относится со скептицизмом, и Чонгук не стал исключением. Чимину стоит поработать над своими проблемами, в первую очередь для себя, но что-то ему подсказывает, что в Чонгуке не одна закрытая дверь на замок, а, как минимум, с десяток. Не может быть человек открытым для любого, и Пак уверен, что образ, которого он придерживается, скоро рухнет. Кого бы Чимин не встречал и с кем бы ни контактировал, у каждого второго есть маски, образы, тайны, разгадывать которые нет желания. Ведь если человек по собственному желанию принял эту роль, то значит, причины были более чем значительны, — знает по себе. — Об этом я и говорил, — сухо произносит, не глядя в глаза, а куда-то в район шеи. Оказывается, всё становится куда более ясней: Чонгук прямолинеен, но скрыт. Ничего не означает, правда, но Чимину кажется, что он начинает залезать в его голову, а этого он хотел меньше всего. — На каком факультете ты учишься? — прилетает вопрос напрямую к Паку. Он не ожидал, что тема разговора обернётся не в ту сторону. Это немного странно. Вряд ли Чонгук спрашивает для личного познания, учитывая тот факт, что их уровень общения не переходит за черту, недотягивая даже до приятелей, а тут вопрос, который сбивает с мыслей. — Имеет значение? — не, ну правда, какой смысл он вкладывал, когда произносил эту фразу? Наверное, Чимину бы перестать везде искать смыслы и подвохи, но так уж выходит, с этим он ничего поделать не может. Чонгук кивает неоднозначно, то ли подтверждая, то ли уходя от ответа, — Чимин в очередной раз не понимает. Ему интересно, чем это обернётся, поэтому просто озвучивает, — Клиническая психология. Ожидая немного не того, Чимин выгибает бровь на кивок со стороны Чонгука. Иногда он ему кажется каким-то камнем, который не способен на большее, кроме как кивать и вести себя неординарно. — Что ты пытаешься узнать? — с его губ вылетает усмешка. Старается разглядеть в глазах Чонгука ответы на все свои вопросы, но натыкается только на чёрное поле, где не отображается ровным счётом ничего, он даже своего отражения не видит. Спускает на миллиметр взгляд, на идеальное по всем параметрам лицо, где ни одного изъяна, всё настолько идеально, что мозг Пака выдаёт очень много вопросов, и один из них: не бывает же идеальных людей, ведь так? И Чимин с ним согласен, должен же быть подвох, хоть не во внешности, но в других аспектах. — Это был обычный вопрос, — ровно, без заминки произносит Чонгук, при этом не отводя своих глаз. Это не выглядит так, будто они явились в другое измерение и рассмотрели друг друга под другим углом, — наоборот, каждый ищет недостатки, чтобы отложить их в дальний ящик в голове и достать в подходящий момент. — Такие вопросы не задают под предлогом «обычные», — не имея причин развивать данную тему, Чимин наперекор делает: докапывается до истины. И это можно было отнести к мелочи, только не с ним, Пак правда хочет знать правду. Если уж Чон прямолинейный человек, то пусть и здесь говорит как есть. — Не относись к таким вещам так серьёзно, — даёт совет, который Чимин с вероятностью в сто процентов пропустит мимо себя, не придав значения. Он не первый человек, который говорит ему об этом, и это очередной повод задуматься, однако Чимин живёт по собственным меркам, правилам и расчётам. Не хочет отвечать. Разворачивается, чтобы уйти от Чонгука или от диалога, который назвать таким словом сложно. Лучшим решением является для него направиться в свой корпус, без Тэхёна и Джесона, которые, по всей видимости, ушли без него. Их он не наблюдает, повертев головой не один раз по сторонам. Тяжело вздохнув, он поправляет рюкзак и сердито капается в нём, пытаясь выудить оттуда телефон. Проходится пальцами по всем карманам и выискивает его в общем отделе — ему нужно время и желательно коробок, чтобы вывалить туда весь свой хлам, разбирает который он хорошо, если раз в год. Ощущая затылком то, как его пилит Чонгук глазами, он хочет много язвить и злиться, но запропастившийся телефон не даёт это воплотить в реальность, потому что вся злость пакова уходит как раз таки на него. Пару книг всё же валятся на пол, не подхваченные Чимином, потому что тот пытался удержать другие вываливающиеся принадлежности. Ему остаётся только чертыхаться и с раздражением запихивать всё вывалившееся на пол обратно. Вот знаете, как бывает, вроде и злишься до такого состояния, когда хочется швырять всё под руку попадающее и истерично кричать, но что-то останавливает, каким-то комком, только он находится не в горле, как в других ситуациях, а где-то глубже, очень далеко. И это выводит на новую порцию эмоций, которая, к слову, тоже затыкается растущим клубком. Чимин хоть и привык подавлять свои эмоции, выходило это ему всегда боком, но сейчас он испытывает иные ощущения, прежде которые ощущались отголоском и не более. Тратя большую часть своей жизни на то, чтобы понимать себя, он добивается успеха не во всех стараниях, иногда они просто остаются незамеченными, что-то вроде: «ой, да ладно, это не так уж и важно, мир от этого не рухнет». И, когда поднимается уже глобальный вопрос по поводу принятия, становится чуточку труднее, потому что приходится копаться в самых потаённых углах, вспомнить которые не всегда получается, ведь проходит столько времени, чувства притупляются и это снова обретает статус «неважно». Чимин учится на клинического психолога, верно, но отчего тогда сам себя понять не может? И в ситуации с Чонгуком он хочет забраться к нему в голову, но прекрасно понимает, что делать это без разрешения — чревато. — Ты всегда такой? — это можно легко отнести к риторическому вопросу, но на деле же нет — ему правда интересно, необходимо знать для личного успокоения. Чонгук всегда так странно ведёт себя, у Пака просто нет слов, чтобы выразить другими словами его странность. — Какой? — если бы Чимин мог объяснить, то с радостью, но сейчас же, когда у него выходит только хмуро смотреть в сторону, не отвечая на зрительный контакт, он молчит с минуту. Ну, правда, сам задал вопрос, объяснить который не в состоянии. И это просто глупая затея, пытаться выяснить то, что априори не пригодится ему. Дохлый номер. Как ещё это можно обозвать? Чонгук же не отводит глаз, смотрит так пристально, как, наверное, не смотрел прежде. Ему смутно кажется знакомой эта обстановка, — дежавю — может быть. На свой вопрос он не получает ответа, уже решив, что Чимин легко переключился и обитает в собственных раздумьях. Но на самом деле он капается, ищет неровности, чтобы оступиться и полететь вниз, по ощущениям, словно этажей двадцать, а наделе — споткнуться о выступ. Маленький такой, под названием «предел». — На вопросы требуются ответы, — не намекает, говорит прямо. И хоть становится ясным то, что Пак пожалел о заданном вопросе, Чонгук продолжает давить. Взглядом, словами, положением — всё это неописуемым образом сдавливает его черепную коробку. Необъяснимо, чего Чон добивается: может, прямого ответа, может, ему приносит удовольствие, когда он видит раздражённое лицо напротив, а может, он просто странный. Да, Чимин обязательно залезет в интернет, чтобы точно найти этому прямое описание. — Слышал что-нибудь о риторических вопросах? — любительски приподнимает бровь, мол, ты сейчас тягаешься не с тем, утихомирь свой пыл. И это можно приписать как ещё одно заслуженное очко к его победе, только Чон, похоже, не дурак, раз не реагирует. Видимо, он вполне себе ожидал такого ответа. И скрывал, потому что лицо его никакое. Перепалку, которая не приведёт ни к чему положительному, Чимин решает закончить. Слово за слово, конечно, приносит адреналин в какой-то степени, но энергия тратится быстро. Он уходит. Оставляя Чона одного стоять посреди коридора, когда сам направляется в свой корпус. Грудь не ходит ходуном, дыхание в норме, всё так, как и должно быть. В мыслях постепенно выветривается образ стоящего напротив парня, его хмурость на лице, на котором не было ни намёка на привычную улыбку или даже ухмылку, это заставляет задуматься. Пак постепенно впадает в раздумья о произошедшем моменте, отмечая каждую деталь. Вот Чонгук подошёл, игривость тогда была его спутником, после настроение его начало спадать, причины этому неизвестны Паку и это не его дело, если так рассуждать, поэтому правильней было бы выбросить это из головы и настроиться на оставшийся день. Две пары, на последней из которых будет самостоятельная работа по теме, которую Чимин не особо уловил, безуспешно пытаясь заставить ночами работать свою голову. Но, как правило, в это время наш мозг перестаёт переваривать информацию, запоминая только обрывками, либо же совсем не воспринимая её. И Чимин даже при любом раскладе не может освободить себя от всего, чтобы дать себе отдохнуть незначительное время, по большей степени, которое ни пользы не принесёт, ни удовлетворения, — это он понял, когда загнанный завалился на кровать, сразу смыкая веки, а на следующий день всё по новой: универ, студия, дом. И пара часов сна должны были взбодрить его, но ни они, ни литры крепкого чая не спасают. Сейчас бы жаловаться на то, что нет ни минуты свободной, но становится так тошно от самого себя, что смог вообще поднять эту тему. Эти уродские противоречия, которые часто присутствуют в его голове, ведут мировые войны между собой, принося явный дискомфорт Чимину. Как можно уживаться с ними, когда тело не хочет страдать, а мозг жаждет перфекционизма абсолютно во всём, за что берётся. Каждый день сродни разрушению и возрождению. С каждым чёртовым днём он чувствует, как погибает клеточка его тела, а следом вырисовывается такой прекрасный рисунок из множества погибших, узор в его мыслях обретает несуществующие краски, и смысл, который понимает только он сам, которому и даёт значение. Разрушить бы всё только из-за этого, однако слабость, терпеть которую он не может, не даёт ему осуществить давно зародившиеся мысли. Он чувствует, как начинает убивать себя неосознанно. Закончить бы всё это и жить в радость. Моргает. С сопутствующими мыслями он успел добраться до нужного корпуса, не заметив этого. Старается выкинуть ненужные мешающиеся мысли, чтобы с чистой головой окунуться в учёбу и в дальнейшем не расходовать силы на повторение материала, запомнить который реально и с первого раза.

***

Как давно мы начали отпускать? Отпускать людей, горе, обиды. Когда перешагивали сотни метров для того, чтобы сделать лучше себе? Не тратиться на других, чувствовать и принимать себя, помнить о себе, жить для себя? Когда в последний раз вы пошли в цветочный магазин и купили тот красивый, но дорогой букет, а в супермаркете была та самая шоколадка, с которой вы глаз не сводили, потому что однажды вам её подарили и вкус оказался настолько волшебным, что она стала для вас фаворитом, и вы её купили, не потому, что она по акции — просто вам захотелось. Вы помните чувства в тот момент, улыбку на вашем лице, и даже тот невидимый блеск в глазах, который отражался ярче, чем самые дальние звезды в ночном небе? Порой так сложно сделать шаг к принятию, и делаются сотни назад, нас тянет туда, только вот что именно — неизвестно. Люди жестоки. По отношению ко всему. Они доводят до могилы сами себя, что уже говорить о других. И мы ведь не замечаем этого. Большинство сейчас живёт иллюзиями, потому что так проще, выгоднее: не замечаешь проблем, не замечаешь каждый свой выбор на протяжении всех дней, не замечаешь своих действий и слов. А потом коришь себя. Что так плох, глуп, слеп. А ведь поздно уже: каждый человек в начале своего пути выбирает дорогу, по которой будет идти день за днём, не прерываясь и не сворачивая. Даже незначительные выборы могут повлиять, как и благоприятно, так и не очень. А ведь можно рассматривать и тот вариант, когда пути двух людей скрещиваются, путаются между собой и сбивают пешеходов. И вот оно — перепутье. Выбор за тобой, как говорится. Два человека неоднозначным образом спотыкаются, думают долго, отрицают, принимают и ждут. Идут вместе, своим чередом, проходят, так сказать, лабиринт жизни. И вот, виднеется конец, последний поворот, который решит их дальнейшее будущее. Но за ним следует другой, не такой извилистый, достаточно долгий и прямой — он приведёт каждого к началу их общего пути. И выбор стоит уже не перед судьбой, а перед ними. Сделать пару шагов для счастья или остаться одному на пустой одинокой тропинке, без лишних поворотов, вновь вернуться к началу, забыть обо всём: о пройденном пути, о борьбе с внутренним «я» и о тысяче воспоминаний. Долгая жизнь с неутолимой болью в груди и перешитым чёрными нитками сердцем. Разве можно настолько ненавидеть собственный труд, чтобы за раз уничтожить все выстроенные замки? Чимин захлопывает книгу. Откидывается на мягкую спинку дивана, запрокинув на неё мокрую голову. Веки закрываются уже сами от усталости, не в силах моргать и как-либо функционировать. Эти мысли вдобавок не дают покоя, постоянно пробегаясь строкой меж страниц, отвлекая от напечатанных букв. Устал. Предпринимает попытку привстать, чтобы после со стаканом воды отправиться в комнату. Там, может, сон придёт к нему окончательно, без внешних и, что более важно, внутренних раздражителей. С трудом идёт в сторону кухни, отбрасывая толстую старую книгу на другой край дивана. Сил улавливать смысл не осталось, за сегодняшний день он вымотался до победного, осталось провалиться в сон и потерять себя в нём хотя бы на пару часов. Это единственное желание, которое преследует Пака после того, как он отпивает холодной воды. Делая небольшие глотки, чтобы вновь не заболеть несчастной простудой, он облокачивается о край столешницы, задумываясь. — Чего не спишь? — тяжёлый голос женщины вырывает из пучины бессвязных между собой раздумий. Поднимает на неё уставшие с полопавшимися капиллярами глаза. Пак Соён проходит мимо, набирая в стакан проточной воды до конца, выпивая содержимое залпом. Чимин не отводит взгляда, следит за каждым её движением. Он внутренне злится, но даже на полноценную злость у него не хватает сил. — Читал, — кратко отвечает. Его голос севший, местами грубый, любому бы стало понятно, что он просто вымотался до такой степени, что это сказывается на его голосовых связках. Ладонь небрежно проходится по спутанным волосам, сползая к лицу, прикрывает ей потяжелевшие веки. Он не прячет их, а закрывает от лишнего яркого света, привыкнув к полнейшей темноте за то время. Слабо отталкивается, шаркая босыми ногами по паркету в свою спальню, но останавливается из-за Соён, подавшей голос: — Не спросишь ничего? — он слышит в её голосе обиду? Это заставляет остановиться. Сжать из последних сил кулаки и смотреть вперёд — в пустоту. Эгоизм. Он ощущает всем своим нутром разбушевавшуюся внутри него ярость, нет смысла её обнажать. Подумай о себе, Чимин. У него не выходит выдавить из себя негативные эмоции. Стоит долго, желая просто свалиться на холодный пол, пролежать там дни на повторе и смотреть в бесцветную пустоту. Есть ли смысл в ответе, она ждёт от него реакцию, которой питается каждый божий день, стоит ей появиться на пороге дома. Наверное, Пак просто слабохарактерный в этом плане, раз прощает, забывает, впускает, игнорирует её присутствие. Он просто хочет забыться, стереть сгнивший кусок памяти и творить всё то, что ему заблагорассудится. Хочет забить на учёбу? Пожалуйста, только не потеряйся в этом мире. Продать квартиру? Конечно, найди только новое жильё. Отречься от людей? Только себя не губи. Все вопросы приводят к одному: жизнь продолжается, даже если будешь валяться во всеми забытой канаве. А что сейчас? Мокрая чёлка спадает на глаза, когда Чимин опускает голову, и уголок губы тянет вверх. Вымученная, до краёв наполненная фальшью улыбка расползается всё шире на бледном лице. Со стороны это выглядит пугающе, Пак становится вполоборота, ни на секунду не стирая её, впивается прямым взглядом в Соён. — Твои похождения давно перестали меня волновать, — не лжёт. В неделю хорошо, если она забредает в квартиру, чтобы сменить одежду. Он ведь даже понятия не имеет, где она, с кем и что делает. Поначалу, когда странное поведение матери его беспокоило, он рвался на помощь, ночами названивал и писал, в ответ получая пугающую ребёнка тишину. Так и случилось, что пришлось выбираться из этого дерьма самостоятельно. В свои четырнадцать лет он был самостоятельнее некоторых взрослых: нашёл невысокооплачиваемую работу, этим самым зарабатывая себе на нужды, научился готовить лёгкую пищу, при всём этом успевая по учёбе. Ему пришлось рано повзрослеть, отказаться от друзей, игр, всего себя посвящая выживанию в ужасной обстановке, которую оставила мать несовершеннолетнему сыну. Сейчас мало, что изменилось. Рука с удлинённым стаканом опускается, взгляд Чимина беспристрастен, он полностью выжат. Пак не старается уловить зрительный контакт с ней, это бессмысленное занятие: он не увидит там ни сожаления, ни чувства вины, ни отчаяния. Он уже думает, что ответной реплики не услышит, потому что это не первая ситуация, когда Соён задаёт вопросы, ответы на которые можно было выучить наизусть. Когда-нибудь он до конца потеряет веру в людей и их щемящие чувства, по итогу которые всегда пылали фальшивостью. Но отчего-то стоит каждый раз и отвечает, а потом ждёт иного, того, что разрушит выстроенную стену между ними. Но все последующие разы остаются таковыми. Чимин впрямь пытался понять, залезть внутрь её души и выскребать оттуда тёплые чувства, хоть и не к нему, но к другим. Но души не нашёл, просто потратил время зря, натыкаясь только на морозные льдины. Желание стать психологом отчасти было из-за того, чтобы считывать все настоящие эмоции людей, но какого же было его разочарование, когда он добился успеха, а родную мать так и не понял. Сколько было сомнений в своих знаниях, ведь лучше ни ей, ни себе он не сделал. Со временем чувство совести начало пропадать, он перестал ковыряться в её дебрях и просто забыл о том, что учится на клинического психолога, когда оставался с Соён наедине. Для себя и, наверное, для неё. Был ли в том хоть какой-то толк — он не знает. Терпели ли все его попытки сокрушение — так же неизвестно. Не в его силах. Она ведь сама не хочет, и никакой специалист этого не изменит. — Ты… — всё время сдерживая тяжёлый вдох, она бегает глазами по его исхудавшему лицу, — вообще как? — промах. Её запозднившееся волнение не колит в груди, как, может быть, кололо шесть лет назад. Чимин каждой клеточкой чувствует её проснувшийся сквозь долгие годы стресс. Соён нервничает при разговоре с Чимином. Самая крупная ложь, которую когда-либо слышал Пак. У этого человека отсутствуют абсолютно все эмоции, кроме иногда проявляющейся злости. С чем она связана, Чимин примерно догадывается, но чтобы прям точно знать ответ — нет. Эта женщина настолько непредсказуема, что Чимин устал разгадывать её тайны, по сути своей часть которых нормальная мать могла доверить своему ребёнку. — Это был вопрос обо мне или мысли вслух? — непринуждённая усмешка быстро срывается с его губ. Говорить то, что он думает, было заложено в нём с самого детства. Быть может, и количество друзей из-за этого знатно уменьшилось, но на деле Чимин просто немного интроверт. Не особо любит контактировать с людьми, даже будь они идеальны по всем параметрам, каких априори не существует. — Нет, — с запозданием отвечает. — Ты мне ничего не рассказываешь, вот я и решила спросить, — Чимин, конечно, не может судить людей, которые не могут сразу проявлять свои эмоции, но этот ответ заставил замереть на месте и тихо засмеяться. Она определённо начала разговор не с той темы. Он не верит. Поставьте пистолет к его виску или киньте под поезд, но к этой женщине он ни за что в жизни не проникнется пониманием. У неё было время и все возможности для того, чтобы улучшить отношения с Чимином за много до, нежели сейчас пытаться добиться от него ответной положительной реакции. Его плечи начинают сотрясаться от смеха. Делает короткие шаги к столешнице, зажимая пальцами стакан. Улыбка держится ещё некоторое время, сползая с проделанными шагами всё ниже, оставляя за собой только тень, которая исчезает следом, как только Чимин останавливается за пару шагов от Соён. Стакан глухо соприкасается со столом, Пак приподнимает голову, не убирая руки от стеклянного предмета. Стоит так недолго, смотря в потолок, раздумывает. Нет никакого желания заводить старые темы, подбирать правильные ответы, чтобы, чёрт возьми, не задеть своей прямолинейностью. Так думал прошлый Пак Чимин, а от него, в данный момент, осталось только имя. Брови изламываются. Голова немного покачивается, Пак придаёт прежнее положение головы, смотря сквозь женщину, которая всё это время стояла рядом, не говоря ни слова. Ему бы сейчас прокричаться, вывести из себя всех бесов, пускай валят из его головы, может, так всё станет на свои места. Позволит истинным желаниям взять над ним верх и освободить от оков, которые сдавливают его горло каждый день, с тех пор, как он ощутил суровость жизни. Небрежность сменяется серьёзностью на лице, пальцы выпускают стакан, который под натиском вполне вероятно мог лопнуть, чего Чимин мог не заметить. Тяжело собрать мысли в кучу, те разбрелись в его голове по уголкам, оставляя середину пустой. — Ты уничтожила меня, — опираясь обеими руками о столешницу, наклоняет голову и, скрывая часть лица, безразлично говорит Чимин. Он мог сказать, что это не покидает его голову, да соврёт, ведь немало сил было утрачено на восстановление сил бороться дальше, при этом двигаться вперёд без лишнего груза. Он был сломлен. Благодаря ей. — Растоптала ту часть меня, которую видела только ты, — усмехается. Он просто устал. Неприятно копаться в собственном мозгу, особенно доставать обрывки воспоминаний для полного представления. — Ты стала последним человеком, перед которым я обнажу свою душу. Услышь он эти слова, сказанные в свой адрес, вероятно, у него что-то да ёкнуло, в худшем случае рассыпалась душа. Он ранит её. Специально. Он хочет вернуть ей всё то, что она когда-то оставила Чимину, а именно треснувшееся мальчишеское сердце. Он жил с дырой одиннадцать лет, не находя ничего, чем можно было бы скрыть её, да хотя бы на время, чтобы не так сильно сквозило по ночам. Она убила в нём представление о доверии, о любви, о поддержке. Куда идти дальше двенадцатилетний мальчик понятия не имел, кого просить о помощи он не нашёл. Остался только он и мать, которая существовала, забылась, потерялась в иллюзиях. Ему было страшно. Да даже не за себя, тогда больше всего он переживал о матери, которая так легко смогла вычеркнуть из своей жизни Чимина, а потом и вовсе зачеркнуть чёрным перманентным маркером слово «жизнь». — Я не справилась, Чимин, — он слышит, как тяжело ей даются слова. Соён слабая женщина, Пак прослеживает за ней, какие действия она предпринимает, и с уверенностью может сказать, что силы вряд ли когда-нибудь у неё были. Сильные люди не сдаются, ни при каких обстоятельствах. — Я тогда кончилась как женщина. Как человек. Он не сможет её понять. Соён утонула в своём горе, когда нужно было выбираться из этой ямы, вытаскивать сына, набираться сил, потому что у неё было самое прекрасное, о чём мечтают многие женщины — здоровый ребёнок. И она провалила это, запуталась в пучине бессвязных мыслей, голосов в голове, страх окружил её со всех сторон. А повторная попытка не появилась на её пути, пришлось платить за старые грехи. — За всё нужно платить в этом мире, — Чимин режет её своим стальным, грубым голосом. Думает: «заслужила». — Теперь до конца своих дней ты будешь думать об этом. Может быть, жалеть, если ты помнишь, что это такое, — нет больше сожаления к ней, он вырос, вычеркнул это слова из собственного словаря. Вероятно, она не поймёт его прошлые страдания, как не пытайся ей объяснить. Чимин не старается больше подбирать выражения, говоря всё без разбора, что только в голову приходит. Ему не больно смотреть, как разлагается душа Соён с каждым прожитым днём, потому что в мыслях сразу всплывает образ себя маленького, заблудившегося по дороге, где кругом одни вышки. Чимин тогда долго плутал, плакал до изнеможения, в руках держа целлофановый пакет с необходимыми продуктами, на которые только хватило денег. Негативные чувства от этих воспоминаний преобладают над ним. Хочется крушить, что только под руку попадётся. Как жаль, что физическая боль никогда не заменит моральную, или хотя бы заполнит промозглую пустоту. — Но тебе не понять, — стеклянно смотрит на шкафчик напротив, разделяя путаницу в голове, выбрасывая хлам. — Ты не ходила в шесть лет за продуктами, на тебя не смотрели с сожалением в глазах из-за внешнего вида. Не тебя бросили на произвол судьбы, как бы говоря, иди куда душа пожелает, — запинается о собственные слова. Образов в голове настолько много, они все такие яркие, явно не до конца забытые. — Где та твоя любовь, о которой ты мне твердила? Где обещания? — не в состоянии контролировать себя, он повышает голос, впиваясь безжизненным взглядом в наклонённое тело. Снова совершил ошибку. Дал эмоциям пробраться в разум. Чимин ведь обещал себе больше никогда не поддаваться этому искушению. Соён молчит. И так всегда. Она выходит на контакт, пытается оправдать себя в глазах Пака, только никак на него не получается подействовать. И, может быть, в самом дальнем потаённом углу сознания она понимает масштаб своей ошибки, искупить которую и жизни не хватит. Но сокрушается на первом шаге. Дальше слов она не заходит. А для Чимина они ровным счётом ничего не значат. Получается замкнутый круг, щели у него не наблюдаются, а пылающий огнём контур только пугает. Смотрит долгое время на неё, ищет ответы на вопросы, снова возвращаясь в самое начало. Бессмысленно. Бесполезно. Чимин отталкивается руками, выпрямляясь, и выглядит так, будто не спал трое суток. У Соён кончились оправдания. Смотрит на лицо, виднеющиеся морщины замечает, бесцветные губы и оттенок кожи цвета мрамора. Изменилась. Зрачки застыли в движении, ни разу не моргает, Пак бы подумал, что всевышний остановил время, поставил жизнь на паузу, только это означает, что Соён ушла в себя. Может быть, в своих мыслях она жалеет себя, может, корит. Чимину, в любом случае, не дано это узнать. Шаркает по полу, проходя рядом с застывшей женщиной, не взглянув на неё в последний раз. Людские души, навсегда связанные узлами, не познают этот мир и как он устроен. Они будут в заточении умирать, постепенно разлагаться, и рука ничья не вытянет их из этих оков. И Чимин бы сказал «судьба», только мы сами выбираем, как жить.