История и сигареты

      Первое впечатление бывает плохим, а вот ошибочным — никогда. Это сказал кто-то то ли из учителей, то ли из знакомых, но Антон запомнил. Не сказать, что он часто пользовался этим и пытался сразу показаться милым новым знакомым, но с этим проблем не было — он их просто не заводил, во всех смыслах. В первый раз за последнее время Антон подумал о том, как он выглядит со стороны, когда Матвиенко позвал его бухать с каким-то «другом».       День не задался ровно с того момента, как Шасту пришлось подниматься на шестой, последний этаж пешком. Старый лифт, мягко говоря, не фурычил, и единственным признаком того, что им еще пользуются, был голос. Не голос лифта, Антон сошел с ума еще не до такой степени. — Еб твою мать, ну как тут диспетчера вызвать.       Это был третий этаж, где семнадцатилетний парень решил сделать остановку из-за одышки — он бросит курить, когда-нибудь в ближайшем будущем и займется спортом… лет через двадцать-тридцать точно — и услышал раздраженный голос. Ударившись копчиком о какую-то железную херню, Антон простонал, чем выдал себя. Он не особо горел желанием помогать бедняге в лифте. — Эй, там есть кто? — опять. — Мне послышалось? — решил ломать комедию Антон. — Не, нет, пацан! Не послышалось! — голос продолжал умолять о помощи. — Видимо реально шиза уже, — бросил Антон и продолжил свой путь.       Не жаль беднягу? Разве что чуть-чуть, но желание бухать все равно сильнее.       Через три минуты Шастун уже стоял перед обитой кожей дверью друга детства и по совместительству своего учителя литературы. Общаться с Сережей было не только классно — он же все-таки друг, — но также, если влить в него определенное количество алкоголя, можно было узнать расписание контрольных и самостоятельных, которые планируются в ближайший месяц. Удобно. — Проходи. — Серж стоял в тапочках-акулах и в футболке игры «Hungry shark». — Тебе только штанов с акулой не хватает, — усмехнулся Антон. — Запомни фразу: «Все будет, а ты идешь нахуй». — Ну Сереж, стыдно фольклор не знать, там конец поговорки другой. — Шаст прошел в квартиру, скидывая толстовку и обувь. — Стыдно путать фольклор и просто какую-то хуйню из моей головы, — фыркнул Матвиенко и ушел на кухню, поманив парня рукой. — Два тебе по лит-ре. —Э, слышь, — посмеялся Антон, но все равно упал на кухонный диван — да у Сережи в квартире три дивана: кухонный, спанный (либо спальный, либо ссаный, тут уж сам хозяин не знал) и гостиный. — Так что, мы вдвоем сегодня? — Не знаю где Арс ходит. — Матвиенко достал обычные стаканы и налил туда вискарь. — Должен был еще минут двадцать назад приехать с колой. Еще и не отвечает нигде, собака.       Антон пожал плечами. Так даже лучше. Не в плане того, что виски был вкусен и без колы, а в плане того, что они будут вдвоем. Честно, Шатуну было глубоко похуй на то, где сейчас этот Арс, потому что и так проблем хватало. Да уж, студентом быть непросто. — Ну че, как обычно? — Серега уже успел притащить комп. — Да, давай.       На экране почти сразу появилась заставка сериала «Сверхъестественное», а в руке парня (напомню, семнадцатилетнего) стакан с виски.       Спустя две серии — в обеих Сэм обижался на Каса за «более прочную связь с Дином», в одной Дина чуть не убили, в другой окончательно добили, что не удивило никого из ребят, потому что, ну камон, сколько раз убивали и сколько раз их уже воскрешали, пять так точно — послышался дверной звонок, и после крика Матвиенко «ОТКРЫЫТО» послышались маты. — Блять, Серж, я себе чуть ноги об этот металлолом не отбил. — У Антона свело внутренности. Голос из лифта. — Кто вообще носит столько значков на рюкзаке? — Не бухти, ты колу принес? — Сережа встал с дивана и пошел в прихожую, а вернулся уже с голубоглазым брюнетом и бутылкой «сахара водяного». Видимо, принёс. — Шастун, это Арс, Арс, это Шастун. — Приятно. — Перед Антоном появилась рука с выступающими венами. — Король значков? — Угу, — пробурчал пацан и пожал протянутую ладонь.       Пока мужчина мыл руки, Антон думал, как поскорее свалить отсюда, чтобы не получить по лицу. Хоть этот Арс с первого взгляда казался ниже Шастуна, он был сильнее в пару десятков раз, поэтому рисковать не хотелось. Видимо по лицу Антона это было заметно, потому что, как только Арс зашел на кухню, где намечался бухич, то сразу спросил: — А он вообще разговаривает? Просто выглядит, как будто обожрался и язык проглотил при виде меня. — Арсений наклонился к Антону. — Или он всегда такой? — Умею, — прохрипел Антон. В него сразу впился то ли удивленный, то ли слегка злой взгляд, от которого он, похоже, в ближайшие пару часов не избавится.       «Мне пизда», — пролетело в голове Шастуна. — Ты где был? — Матвиенко мыл (сам!) стакан, который судя по всему не меньше недели стоял в раковине, иначе бы Сережа его не мыл, а дал просто так. — Да вот, — буравя ужасающим взглядом бедного Шастуна, произнес Арс. — Застрял в лифте, а никто помочь не смог, кроме какой-то милой старушки. — А, с нашими лифтами бывает, ты не езди больше, а то еще трос порвется.       «Или его нарочно обрежут», — мысленно добавил парень к словам Матвиенко.       После стойко выдержанного вечера, где Антон, хоть и очень хотелось, не выпил ни капли из-за нервов и крепкого мужчины, сидящего напротив, он не надеялся увидеть этот взгляд опять. Нет, не так. Он надеялся не увидеть эти глаза еще раз. Сережа так и не налакался до нужного состояния, поэтому сие занятие переставало быть полезным. А из-за Арса оно и приятным не было, поэтому Шаст решил уйти.       Антон вышел из квартиры и глубоко вздохнул. Этот тяжелый взгляд, которым его весь вечер буравил временный квартирант и давний Сережин друг, не давал покоя даже теперь, когда, казалось бы, его обладателя не было рядом. Повсюду эти глаза… Черт, он скоро свихнется, но сойдет с ума не из-за каких-то глаз, а из-за себя. Их же не существует, правда? Они все лишь больное воображение. Надо было не просто не вызывать диспетчера, а залезть в шахту и обрезать трос, но кто же знал.       Антон бегом добрался до своего дома, благо он был недалеко (прямо напротив), и пулей залетел в квартиру. Но поганое чувство, будто за ним что-то наблюдает, не отпускало. Он просто сел у двери, не имея сил или желания двигаться.       Сидя в прихожей, Антон сжимал обоими руками голову, пытаясь забыть, выключить эти ощущения и эмоции, страх нахлынул в полной мере не тогда, в квартире, а сейчас, когда Антон был один. Ладони все сильнее давили на виски, принося боль, пальцы все сильнее тянули светлые локоны, больше смахивающие на солому. Шум в ушах все сильнее оглушал, если вообще были какие-то степени «оглушения».       Парень не слышал ничего, даже как его мать прямо над самим Антоном орала что-то бессвязное, наверняка называя его жалким или недостойным, будучи в нетрезвом состоянии. Оказывается, она вернулась.       Когда женщина начала трясти его за плечи, Антон открыл глаза. Он не сразу понял, что происходит, его мозг адаптировался к крикам, а точнее, к их игнорированию, но не хотел воспринимать это животное напротив как его мать. Антон посмотрел в безумные карие глаза женщины, родившей его семнадцать лет назад, совершенно бесчувственно смотревшие на сына. Он не почувствовал ничего: ни любви, ни злости на неё. Только страх, опять это текучий страх. Какой же он урод по отношению к той, кто девять месяцев его носила и кормила. Кажется, по щеке парня потекла слеза, но это уже не было важным. Он поднялся на ноги и перехватил руки Майи: — Мам, ты опять употребляла? — Ах ты мерзкий ублюдок! Как ты смеешь говорить такое про родную мать?! — Женщина била его по плечам. — Отдай свои карманные за такое поведение! — Она попыталась залезть в карман мальчика, надеясь найти там деньги, но тот лишь выпутался и выскочил из квартиры.       Хах, она правда считала, что у Антона есть деньги. Он бы написал об этом веселье в закрытый канал в «Телеграм», только было не до этого. Повернул ключ в замке, предварительно забрав обе пары ключей, чтобы мать не смогла выйти, до того как протрезвеет. Ебучее ночное обострение, от которого планировалось избавиться алкоголем, душило и навеяло на Антона беспросветную тоску.       Парень поднялся на крышу и сдернул с сушилки, стоявшей там еще со времен советского союза, плед. Из кармана на парапет крыши упали самые обычные сигареты, что продавались в магазине, пачка спичек, которые были гораздо дешевле зажигалки, и бутылка какой-то бурды, которая продавалась как алкоголь. Он набухается, несмотря на Сережиного хача.       Антон пил и курил, сидя на краю многоэтажки.       «Заебись, первый шаг к алкоголизму сделан», — отметил про себя Шаст.       Он медленно убивал себя курением, каждый момент имея возможность умереть почти безболезненно за считанные секунды: просто подвинувшись на десяток сантиметров вперед, закончить все свои «страдания, навеянные ночью», разбившись. Но все равно убивал себя постепенно. Смерть без мучений тоже надо заслужить…       Иронично)…

***

      Голубые глаза скользили по пейзажу за окном, цепляясь за слабый свет, похожий на тот, что исходит от экрана мобильного, на крыше дома напротив. Очевидно, вблизи он был в несколько раз ярче, но сейчас, вдали — тусклым, но все равно привлекал внимание. Включив телефон, мужчина навел камеру на крышу и поставил максимальный зум. Это был… Антон? Тот, который не позвонил диспетчеру, за что его хотелось нагнуть перед Сережей, чтоб не повадно было. Тот, который или хамил, или ничего не говорил весь вечер и ушел, даже не попрощавшись. Очень близкий друг Сережи. — Матвиенко. — Мужчина на секунду отвлекся. — Что с ним? — Наверное опять с девушкой поссорился, он всегда в такие моменты там сидит. — Сережа вытер рукавом толстовки лоб. — Все норм, через часик спустится, и помирятся, не волнуйся, они ж соседи.       Матвиенко повернул экраном к другу телефон, с открытым «Вконтакте»:

Сергей Матвиенко, 23:13: «Все ок?»

Антон Шастун, 23:14: «Опять Оксана, выводит меня из себя. Я не могу смотреть на ее плойку, а она все равно. Когда-нибудь я выкину эту плойку нахрен. Ебаный инструмент для кастрации, хаха))»       Голубоглазый отвел взгляд и вздохнул, не нравилось ему все это, а особенно, что его бывшая одноклассница, которая точно была лесбиянкой, начала встречаться с парнем… Хотя похуй, если хочет убиться, пожалуйста, взрослый уже. Злость все же взяла свое и Арсений отвернулся, уходя в глубь квартиры на гостиный диван, не желая видеть наглого Антона.

***

      На следующее утро Шастун проснулся на той же самой крыше и, перед тем как двигаться, решил предположить, что заболит сегодня. Спина или голова? Двинувшись, он понял, что не ошибся ни в чем, потому что болело все тело, а не только позвоночник или виски. — Черт, — пробурчал он. — Как всегда.       Да, похмелье — это плохо. Антон встал на ноги и, пошатнувшись, зашел в теплое помещение. Как же все-таки хорошо, что лестничные клетки отапливаются.       Спустившись на несколько пролетов вниз, парень увидел синюю обшарпанную дверь и потянулся за ключами. Слегка колеблясь, он все же провернул их в замке, тем самым вызвав щелчок, который громом раздался в абсолютной тишине бетонной парадной. Парень зашипел. Слишком. Сука. Громко. По квартире он двигался как мышь, пытаясь делать все максимально тихо, чтобы ненароком не разбудить мать и не отхватить от ее дружков-наркоманов. Парень закинул рюкзак на плечо, положил вторые ключи на полку и закрыл квартиру.       Антон с момента выхода из дома был в нормальном расположении духа, потому что первым уроком стояла его любимая история, где милая старушка рассказывала так, что хотелось все выучить просто чтобы она и тебе сказала свое теплое «молодец, Антошенька». Хотя может и просто потому, что похмелье отступило само, и не пришлось тратится на новую пачку таблеток и минералку.       Конец января обычно был очень спокойный. Новогодняя суета прошла, а об экзаменах никто еще не начинал волноваться. Антон любил… любил когда-то это время. Спокойно, тихо, расслабленно… алкогольно… Так было каждый год, но одиннадцатый класс решил подкинуть кота в мешке, видимо, чтобы Антон его запомнил на всю жизнь (да, он использовал фразеологизмы, должен же он тренироваться перед ЕГЭ по литературе).       Для многих одиннадцатый класс становился самым волшебным, потому что это самый последний, часто счастливый год. Для Антона он был запоминающимся, как и для всех, только едва ли для изгоя класса, который ни с кем не общался, он мог быть счастливым или «волшебным». От этого слова тянуло блевать. Нет, Антона все полностью устраивало, на него обращали внимание только тогда, когда требуется, например чтобы попросить участвовать в сценке. В остальное время никто его не трогал, потому что все знали, что не нужно.       «Школа — второй дом, класс — вторая семья, учителя — вторые родители». Такой глупый стереотип, но для Антона именно так и было, только вот он слегка поменял фразу для себя: «Школа — единственный дом, класс — единственная семья, учителя — единственные родители, как закончишь, будешь нахуй никому не нужен».       Любое место будет лучше, чем своеобразный наркопритон, любые родители будут лучше, чем конченная наркоманка и человек, который оставил Антона с ней, хотя отца винить глупо. Нет, Антона более чем устраивало то, что он может уходить когда хочет и делать что хочет, но как-то… Странно? Такое чувство, будто это осознание с каждым днем било все сильнее. Хотя это лечилось алкоголем, поэтому не было проблемой.       Антон любил учителей: Сережу Матвиенко — препода по литературе — своего детского друга старше его всего на пять лет (о его талантах, если он бухой, уже рассказывалось) и Анну Николаевну Аникину — учительницу истории и классную руководительницу, которая любила его почти как своего сына, впрочем, это было взаимно. Вы думаете, был кто-то еще? Нет, Антон общался близко только с теми, чей предмет он собирался сдавать, а зачем с другими?       Когда родные люди умирают — это больно, даже реалист Антон это понимал и боялся. Даже если он был нетрезвым, этот страх не отпускал. Особенно когда ты хотел рассказать насколько тебе дорог человек, а его уже нет. Ты не успел. Ты не успел спасти человека, не успел помочь, просто не успел, а человека уже нет, с этим ничего нельзя сделать. Уже.       Анна Николаевна не пришла к началу урока. Антон дочитывал «Дом, в котором…» и параллельно анализировал книгу, потому что Матвиенко посоветовал ее прочитать и использовать в аргументах для сочинений. Книга действительно хорошая, тяжелая в конце, но хорошая.       И вот, после печальной концовки юношеское воображение проецирует все на свою жизнь. Пиздец как сложно быть эмоциональным подростком. Антон хотел отключить все эмоции. И делал это, но не всегда, курить в классе все же нельзя.       Анна Николаевна не пришла спустя пять минут… десять минут… час…       «С ней все точно хорошо».       Антон видел, что люди умирают, он знал это, да он только что читал о том, как друзья одного героя умерли, но это обойдет его стороной, ведь все в его голове, только в голове — не в жизни. Тем более Аникина просто не пришла на урок. Это ничего не значит, она просто могла проспать или у нее просто мог заболеть сын, внук, правнук, муж, кто угодно. Не обязательно умирать. Люди умирали в книге, почему же в жизни должны?       Она могла просто уволиться, это же не смерть. Учитывая, что парень задумался об этом только тогда, когда вспомнил про факт, что люди умирают, ему это точно не грозит. Антона всегда все просто обходит стороной, сейчас же тоже обойдет? Это же его воображение? Это же только он виноват, что сейчас до смерти волнуется, не имея никаких оснований?       «М-да, Антон, у тебя конечно уже паника началась, еблан, выруби голову».       Шаст начал доставать пачку сигарет, намереваясь выйти «в туалет», как дверь в класс открылась, и вошла старушка, улыбаясь и извиняясь.       Слава богу. Антон опять все себе придумал. Сам дурак. Сигареты полетели обратно в рюкзак, увешанный значками. Тот самый, о который споткнулся Арс и чуть не угробил свои ноги. М-да, первое впечатление точно проебано.