permission to exist

На карту приходят смехотворные увольнительные. И у Чонгука динамика застилающей глаза пелены злости и жажды к действию пересиливает статику смиренного бездействия и апатичной чистки электронной почты. Неужели именно так оценили его работу? Талант? Неугасающую страсть? Чонгук уважает абсолютно все профессии, но абсолютно категорично относится к разности прилагаемых усилий. Почему вкладывая столько усилий и жизненных лет в эту сраную работу, последнее, что ему выплатили за крупный и успешный проект, по сумме даже меньше, чем получают люди в его и чужих бригадах, где многие — плюющие в потолок двадцать пять на восемь? Горячая штормовая волна ярости накрывает его с головой. В топку его позицию невмешательства. Реактивной ракетой вылетает на улицу в домашних клетчатых штанах, первых попавшихся под руку кроссовках и огромной футболке, заводя машину еще до того, как захлопнул двери. Прохлада подходящего к концу сентября его в данный момент волнует меньше всего. Не предупреждая, заваливается в уже ненавистный офис (заодно собираясь порвать пропуск на глазах у начальства и засунуть каждому по куску в задницу), орет белугой на всех подряд, срывая и уничтожая плоды собственных трудов. Сотрудники что-то вскрикивают, отовсюду слышно «что произошло?», «Чонгук-ши, успокойтесь». Он злостно отмахивается от тянущихся к нему рук своими, трясущимися от ярости. Успокоиться? Не смешите. Да нехуй делать, дайте секунду, он откопает ссылку на курс правильной медитации и незамедлительно очистит свои чакры. Он уже успел разогнаться до трехсот километров в час. Успокоиться прямо сейчас — сразу же с размаху въебаться в стену под названием «депрессия», вдобавок теряя возможность спустить шкуру со всех в радиусе Сеула. В исступлении сметает со столов канцелярские принадлежности и пинает в разные стороны попадающиеся мусорки. Хаос снаружи должен соответствовать хаосу внутри. Фурией залетает к бухгалтеру, получая сухое «такое распоряжение поступило от начальства». Чонгук выбивает двери своих начальников, обкладывая искусным матом семьи и их самих до десятого колена, но тщетно: двери и эти ублюдки целы, а его успевает схватить и болезненно скрутить подоспевшая охрана. Чонгук чувствует себя преданным. Злобно и неотрывно смотрит на этих трусов, спрятавших свои носы в кабинетах, надеясь выжечь в их черепах огромную дыру, пока его волокут к выходу. По офису будто ураган прошелся. Он хочет, чтобы они все получили по заслугам. Он хочет, чтобы все они сдохли. Вырывается, рыча что-то про справедливость, но лишь усугубляет хватку этих дьявольских силков. Его как прокаженного дворового пса выкидывают у выхода, вдобавок накостыляв за непослушание по лицу и ребрам. — Проваливай по-хорошему. — Бугаи поправляют головные гарнитуры, докладываясь, и уходят. — Рыба гниет с головы, парни, — хрипит с издёвкой им в спину, улыбается разбитыми губами и сплевывает мутно-розовую слюну на асфальт. Один из них оборачивается и насмешливо улыбается. — Вас тоже коснется, — уже шепчет. Злость сходит на нет. Ребра болят, но вроде целы. Руки все содраны и в грязи. Он, разбитый, стоит на коленях и откашливается. Кое-как добирается до подъездной двери, ранее припарковав машину в другом месте (какие-то мудаки поставили свою на его привычное место), не обращая внимания на настороженные взгляды прохожих. И вновь встречает того странного подростка. Тот сидит и что-то черкает в блокноте. Чонгук незаинтересованно мажет по нему взглядом и проходит внутрь. Почему-то неловко за разбитое лицо, да и внешний вид в целом. В его одинокой квартире пахнет кофе и шоколадным тортом, который он приготовил накануне, думая, что сможет съесть. Он смотрит на него и понимает, что его тошнит. Тошнит от жизни, а не кулинарных навыков. Они, к слову, не на помойке валялись. Не разуваясь, он подходит к подоконнику. Выглядывает в окно — оно открывает вид на дворик и подъездную дверь — может быть, пацаненок еще там. Не ошибается: тот сидит и продолжает водить грифелем карандаша по бумаге. Чонгук пулей вылетает из квартиры, спускаясь по лестнице. Открывает тамбурные, а затем тяжелые металлические двери. Подходит к пацану, смотря на него сверху вниз. Ждет до тех пор, пока подросток не поднимает на него темных глаз и разглядывает так, будто Чонгук просто предмет интерьера. Чонгук тушуется и сконфуженно потирает четырежды проколотую мочку уха между пальцев. — Странный вопрос, но я его все равно задам. Ты голоден? — и взгляд отводит, словно возвращается в свой пятнадцатилетний возраст, где уверенность горошинками порванных бус рассыпается по земле. — Может, шоколадный торт хочешь? Я принесу, а ты дома съешь. — Откуда мне знать, что он не отравлен? — негромко проговаривает парень, откладывая писанину, как понял Чонгук, в сторону. — Какой смысл мне тебя травить? Можешь отломать любой кусок, я съем. Тот зарывается рукой в бирюзовые пряди, шкрябая кожу головы. — Не, — Чонгук уже успевает расстроиться, что придется выбросить все в мусорный бак или начать уговаривать, — домой заносить не буду, начнутся расспросы. У вас съесть можно? Чонгук думает над этим довольно долго для сложности вопроса. Мнется, стоя в смешанных чувствах. Торт ужасно не хочется выкидывать. К нему домой напрашивается какой-то неизвестный пацан. Что ему делать? Подросток, подумав, добавляет: — Будете приставать — перцовкой в лицо прысну и отобью яйца. Чонгук с облегчением усмехается и задает вопрос по-другому: — У меня дома есть шоколадный торт. Хочешь? — Хочу.