Ледоколами на юг

— ¡Hijo de gran puta! — цедит только что вышедшая из воды Леона, пытаясь одновременно натянуть босоножки и следить за вором, убегающим с её портфелем под мышкой. — ¡Socorro, ladrón! — вопит она что есть мочи, обращаясь ко всем отдыхающим вблизи от неё, указывает рукой в сторону длинноволосого мужика, бегущего в пёстром море людей в купальных костюмах, шезлонгов, играющих детей и разноцветных полотенец, утопающими в песке, и для верности повторяет то же самое на талиг. — На помощь, держите вора! Проклятый вор ускоряется, и Леона не успевает пробежать и несколько метров, как слышит рёв мотора: hijo de gran puta и его сообщник, hijo de una puta no menos grande, удаляются на мотоцикле. Леона успевает запомнить его номер — какое счастье, что из-за учёбы её зрение ещё не скатилось в минус бесконечность. В портфеле осталось буквально всё самое необходимое: ручка, блокнотик и программка с конференции, социальная карта, дисконтная карточка «Документа», загранпаспорт, студенческий билет, кредитка с командировочными, мобильный телефон и 35000 кэналлийских песо — её стипендия почти за полгода. Сама накопила и брала в поездку с расчётом, что ещё останется, даже если побаловать себя всем, чем захочет. Всем, чем захочет, как же! Леона в сердцах пинает каблуком босоножки почти белый песок пляжа Монтальвы, курортного посёлка недалеко от Алвасете. Ли её убьёт. Она сказала, что не возьмёт на их свадьбу у президентки и своего отца ни завалящего талла, и с тех пор пахала, как прОклятая, откладывая стипендию и большую часть зарплаты (брала заказы на письменные переводы) вместе с материальной помощью для студентов из неполных семей — мать Леоны умерла, рожая её, а неуважаемый папенька больше не женился, предпочтя винить в смерти любимой маленькую Леону. Наверное, винит до сих пор, если предпочитает дочь не замечать. — Спасибо, блин, что хоть платье с трусами оставили! — лютует Леона, ища полотенце. И протирает им лицо, стирая соль Устричного моря. Ли совершенно точно её убьёт. Как жаль, что некуда записать номер мотоцикла. Хоть бы не забыть его, пока она будет добираться до Алвасете. Отдыхающие сочувственно разводят руками, мол, ну что вы, девушка, на этих пляжах всегда так, да и не только на пляжах, а у меня вот тоже кошелёк в соборе вытащили… — Вас подвезти в город? — слышит Леона на талиг с явным акцентом у себя за спиной. Она оборачивается и видит высокого мужчину в классических тёмно-синих брюках и белой рубашке. Воображение тут же дорисовывает ему галстук и пиджак в тон, а также трибуну и микрофон — в таком облачении и окружении он смотрелся бы весьма органично. Возможно, он политик или уважаемый учёный. Возможно, даже приехал на ту же конференцию, что и Леона (мужчина совершенно не загорелый, а значит, точно приезжий, возможно, бергер, возможно, дрикс). Но узнавания не происходит, хотя лицо незнакомца, его посеребрённые сединой виски и чётко очерченные скулы кажутся смутно знакомыми. Чуть поодаль от него стоит и наблюдает за Леоной его спутник, низкий и коренастый, смуглый, возможно, местный, возможно, марикьяре, Леворукий их разберёт. На нём свободная красная футболка и чёрные льняные брюки, перехваченные широким белым ремнём. В его руках пузатая холщовая сумка и портфель с символикой конференции Кэналлийского института международных исследований, посвящённой юбилею Лиги Золотых земель, ради которой Леона и приехала в Алвасете, пропуская почти неделю учёбы (впрочем, причина самая что ни на есть уважительная). Выходит, высокий дрикс-бергер и его друг? коллега? партнёр? марикьяре-кэналлиец — в каком-то смысле её коллеги. — Было бы здорово! — честно признаётся Леона и растерянно ведёт плечом. — Очень любезно с вашей стороны! Я уж думала, мне придётся топать до Алвасете пешком. Даже такси не вызвать: телефон остался в портфеле. Кстати, у вас случайно не найдётся ручки и бумажки? Надо срочно кое-что записать. Едва она замолкает, низкий, не дожидаясь ответа своего спутника, вытаскивает из портфеля блокнотик и ручку и протягивает их Леоне, стараясь не смотреть на неё ниже лица. Леона бормочет «спасибо» и тут же записывает так удачно запомнившийся ей номер мотоцикла ублюдков-воришек. — Надеюсь, вы там пишете номер мотика того падлы, — самым светским тоном, на который он только способен в данной ситуации, произносит марикьяре-кэналлиец на талиг без акцента и подмигивает Леоне. — Или ваш номерочек! Ой… — Это было бестактно, Ротгер! Леона вспоминает: она точно где-то видела это имя. Мало ли марикьяре или кэналлийцев зовут Ротгер, этим типично бергерским именем? А сколько из них состоит в каких бы то ни было отношениях с высоким дриксом или бергером? Леона слышала только об одном. И этот Ротгер состоит в «международных отношениях» с дриксом по имени Олаф. Паззл складывается сам собой. — Ротгер, значит… — задумчиво тянет Леона. — А вы, получается, профессор Кальдмеер? Ротгер свистит, но под тяжёлым, замораживающим взглядом спутника замолкает. Профессор Кальдмеер приоткрывает рот. — Ого, не думал, что однажды меня узнАют на пляже! Да ещё и такая юная эрэа, как вы! — Ему всё ещё плохо удаётся скрыть удивление, голос выдаёт его с головой. Он смотрит в сверкающие глаза Леоны, а она стремительно краснеет. Леворукий и все его кошки, это ж надо было так облажаться — встретить своего кумира чуть ли не в трусах, ещё и в мокрых. Ещё и в такой дурацкой ситуации. И с причёской а-ля жирные грязные сосульки. А ведь сама записалась в его секцию, никто не заставлял. Знала, что пересечёшься с ним, даже «Власть и взаимозависимость: переходный период мировой политики» с собой прихватила. Автограф не попросишь? Профессор Кальдмеер кутает смущённую Леону в слегка влажное махровое полотенце с фламинго на фоне заката (она же Манрик, она не могла пройти мимо такого сокровища), смотря поверх её головы, благо рост позволяет. Пожалуй, это самая экзотическая ситуация, в которой ей приходится вести светскую беседу, а ведь за её недолгую жизнь дочки тессория они стали её стихией. Ей почему-то становится безумно жаль, что профессор предпочитает любовь по-гайифски и не касается её даже мимолётно, только сквозь полотенце. — Юная эрэа учится в Талигойском государственном институте (точнее университете) международных отношений на дипломата, — отвечает Леона на незаданный вопрос «Откуда вы меня знаете?», словно повторяет заученный однажды текст. — Приехала вот на конференцию, буду выступать в вашей секции с докладом «Феномен Лиги Золотых земель в свете теорий либерализма и неолиберализма: проблемы и пути повышения эффективности». Автограф у вас хотела взять… — Но мою книгу у вас тоже украли? — полушутя интересуется светило теории МО. — К счастью, нет, — улыбается Леона. — Иначе я бы уже попросила стрелять на поражение. — С выстрелами на поражение с удовольствием вам помогу, — выдаёт Ротгер и подбадривающе хлопает её по плечу, и Леона благодарит его за поддержку. Она пытается вспомнить номер Ли или хотя бы Ричарда Окделла, второкурсника, приехавшего с ней на конференцию, и прикусывает ручку, а потом аккуратно выводит под номером мотоцикла две строчки циферок — мало ли, вдруг звонок им с чужого телефона как-то ей поможет. И только тут осознаёт: это же ручка профессора! — Простите за бесцеремонность… — почти шёпотом лепечет Леона. — Можно я вырву этот листочек? — Ну что вы, девушка, забирайте весь блокнот, вам явно нужнее. И ручку тоже. — В ледяных глазах разливается доселе незнакомое ей тепло, и она понимает: профессор Кальдмеер ничуть не злится. И у Леоны в груди тоже разливается непонятное тепло: под полотенцем между бретельками купальника расползаются красные пятна. Она их не видит, но понимает: в такой ситуации им там самое место, как и предательскому румянцу на щеках. — Да профессор сам их грызёт! — смеётся Ротгер. — Особенно когда нет вдохновения писать мудрёные труды. Профессор Кальдмеер поворачивается к возлюбленному и смотрит на него с явным обещанием прибить в следующий раз. — Ой, ну ты, как всегда, зануда. Молчу-молчу! — Тот поднимает руки в примирительном жесте. — Мне бы это… переодеться, не поеду же я в посольство в купальнике. Платье у меня хотя бы не украли. — Леона спешит переключить их внимание на себя, пока влюблённые не поубивали друг друга. — Да, конечно, эрэа, переодевайтесь, мы вас подождём, — вздыхает профессор. Леона кивает и мчится в раздевалку, услышав только «Ротгер, ну что ты меня позоришь перед студенткой ТГИМО? Какой пример ты подаёшь будущему дипломату или супруге дипломата?». Ну спасибо, профессор, что хоть оставили выбор за мной, не ограничились только вторым вариантом. А впрочем, наверное, супруге дипломата необязательно знать ТМО. Да и вообще необязательно заканчивать ТГИМО, на домохозяек там не учат, светским беседам тоже не особо, этикет и протокол только пригодятся, но для этого необязательно шесть лет сидеть на студенческой скамье и изучать особенности экономического развития Каданы, генеалогическое древо Раканов, кэналли / дриксен / язык-выданный-тебе-деканатом-который-тебе-нафиг-не-всрался, политсистему Гайифы и историю создания Лиги Золотых земель. Ну и ещё много чего другого. В общем, прости, Ли, я тебе, кажется, не очень-то и подхожу. Так профессор Кальдмеер сказал. Ну да, тот самый. Да, ты читал его труды ночью у меня в общаге, пока я дописывала аналитку по философам гальтарского периода. Ротгер Вальдес и профессор Олаф Кальдмеер. Бергер марикьярского происхождения и дриксенский чиновник. Как же так получилось, что судьба свела двух столь непохожих людей да ещё и всё так завертелось, что они официально оформили свои отношения? Вроде бы лет десять назад Олаф Кальдмеер был замом госсекретаря Дриксен, а Вальдес — талигойским шпионом, который должен был выкрасть у шишки из Госдепа секретные документы по не совсем законным совместным операциям Дриксен и Кэналлоа в Багряных землях: вмешательство в выборы и срежиссированные госперевороты. Кривая дорожка насаждения демократии… По законам жанра шпион провалил задание из-за какой-то мелочи (отслеживал-отслеживал рабочий график, а всё равно застал Олафа Кальдмеера дома, тот его за руку поймал — и фигурально, и буквально), его едва не рассекретили, а свои же едва не убили. Но Вальдес очень удачно (вопрос «как?» остаётся открытым) сначала попал в постель, а потом поселился в самом сердце одинокого чиновника-профессора Эйнрехтского университета. В Госдепе, когда узнали, был очень громкий скандал, Кальдмеера попёрли с должности, но родной вуз с радостью принял его на полную ставку и даже выделил деньги на новые исследования. С тех пор Олаф Кальдмеер с удовольствием занимается преподавательской деятельностью и научной работой. Только теперь он уже не одинок. Впрочем, может, журналюги и всё переврали. Но эта история достойна как минимум увесистого томика в плёночке и с маркировкой 18+. Ну, может, она выпустится, защитит кандидатскую, они с Ли решат родить ребёнка, и в декрете она напишет книгу о своём кумире и его любовнике… Леона вздыхает, выжимает купальник и заворачивает его в полотенце. Надевает платье светло-бирюзово-синего цвета с рисунком из маленьких белых цветочков, похожих на звёздочки с множеством лучей. Собирает чуть подсохшие волосы в пучок, чтобы ветер не сдувал их ей на лицо или в рот, и спешит обратно к неожиданным спасителям. Эх, был бы тут Ли, она бы позвонила, и он бы забрал её и уладил все дела с консульским отделом. Но нет же, брату президентки виднее, куда послать племянника, все шесть лет в ТГИМО изучавшего кэналли и дриксен, — в Норуэг, за несколько часовых поясов отсюда, гореть ему закатным пламенем! А у неё совсем мало времени… Всего три дня, чтобы исправить ситуацию. Открытие и первые заседания конференции завтра, Леона выступает во второй день, а в третий — выступает непутёвый Ричард Окделл, второкурсник, присматривать за которым поручили ей. «Да он же на кэналли и двух слов связать не может, у них ещё нет политперевода!» — хотелось возразить Леоне, когда начальник её курса, добрейший дедушка Вольфганг фок Варзов (впрочем, не исключено, что у него была бурная молодость в разведке), попросил её взять мальчика под своё крыло и вместе с ним поехать на конференцию. Ну как тут откажешь, за почти три года фок Варзов стал ей почти что родным: и помог ей, когда она, растяпа-староста, потеряла журнал (на самом деле, забыла его накануне вечером в кабинете, где была последняя пара, а потом нашла его на следующий день в том же самом месте, но фок Варзов сразу сказал ей «забить» и спокойно учиться до Зимнего излома, а в новый семестр он выдаст ей новый журнал), и не ругал их группу за отсутствие на лекциях, и добродушно посмеивался над очередной её объяснительной в духе «отсутствовала на лекции по причине острого пищевого отравления / острого поноса», но никогда не заставлял переписывать, и выбил ей в начале третьего курса именную стипендию, и всегда осведомлялся о её здоровье, когда Леона приносила очередную справку после ОРВИ (слабый иммунитет, чтоб его, Леона с детства много болела). В общем, полная противоположность Луизе Арамоне, начальнице курса Ричарда Окделла и — когда-то — Ли, злобной и одинокой стерве с шестнадцатью кошками (поговаривают, что именно она десять лет назад своего муженька в гроб и загнала), которая выходила на работу даже в субботу, когда весь деканат, что вполне естественно, отдыхал. На её месте прекрасно работалось бы Арлетке Савиньяк, шутила Леона и её однокурсники. Она, как и многие, не любила президентку, но только по своей причине: та должна была стать её свекровью и всячески показывала, что драгоценный Ли Леоне не пара, хотя Леону он выбрал сам, когда она ещё училась на первом курсе бакалавриата, а он — соответственно, магистратуры. Но вообще… Эрэа президентка, мы ещё посмотрим, кто кому не пара! Ли бы сейчас ей очень помог. Хоть и точно отругал бы. Она, конечно, тоже хороша: притащила всё самое ценное на пляж и оставила без присмотра. Леворукий побери, почему даже в Кэналлоа с его уровнем жизни так воруют?! Это ж не Марикьяра, и тем более не Гайифа, и не, упаси Создатель, Багряные земли. И что ей делать с номером мотика? Идти в полицию? А как же свидетельство на возвращение? Его несколько дней делают? Кажется, на парах по основам консульского права и консульской службы им ещё об этом не рассказывали. Но всё это должен знать Ли, он ведь проходил практику в консульском отделе в посольстве в Кэналлоа, наверняка помогал незадачливым туристам… Только как с ним связаться? Профессор не дурак брать телефон на пляж. Но она должна удостовериться. — Профессор, — зовёт Леона, — а у вас или у…эра Ротгера с собой мобильный телефон? Профессор виновато улыбается и с сочувствием на неё смотрит. Она всё понимает без слов. — Нет, мы оставили их в сейфе в отеле, чтобы ну… У меня привычка ещё со службы никогда не оставлять телефон без присмотра. У Ротгера в общем-то тоже… — Леоне кажется, что он действительно чувствует себя виноватым перед ней, мог бы ничего не объяснять и не оправдываться, он уж точно не обязан этого делать. — Давайте скорее в город поедем, пойдёте в полицию, может, успеют ещё поймать этого…урода, оттуда позвоните кому вам там нужно. Как он очаровательно ругается! Интересно, а матом он умеет? Леона кивает, крепко сжимая в руках блокнотик и ручку, заботливо отданные ей её кумиром. Ротгер подаёт ей руку, но ей всё равно тяжело идти по песку: каблуки, как ни старайся, вязнут. Она ругает себя за неудачный подбор обуви, за то, что переложила самые ценные вещи в портфель и отказалась идти с Ричардом за покупками (после регистрации они разделились: Леона уехала на пляж за город, а он пошёл присматривать подарки родным — можно было частично потратить щедрые командировочные, выданные бухгалтерией универа; впрочем, самой Леоне всё равно некому было привозить подарки, кроме разве что Ли, которого уже год не пускают в отпуск). Командировочные… Они остались на её кредитке, которая тоже осталась в кошельке. О Леворукий, поездка толком не началась, а у неё уже нет никаких сил. Она столько всего хотела успеть, а теперь уже не хочет ничего, просто дотерпеть до конца, пережить почти четыре дня, девяносто шесть часов, а минуты и секунды мог бы посчитать папенька, у него как раз должность… обязывающая к счёту. Леона оборачивается на тёплое лазурное море, короткими волнами осторожно трогающее песок на берегу. Она бы с удовольствием искупалась ещё разок и в принципе осталась бы жить у моря. Пока, пляж Монтальвы, она — несмотря ни на что — будет скучать! — А как зовут вас, эрэа? — неожиданно спрашивает Ротгер, открывая ей дверь чёрного джипа. — А то вы нас знаете, а мы вас — нет. Как-то нечестно. — Леона… — Она раздумывает, сообщить ли им свою фамилию, да впрочем, профессор Кальдмеер всё равно послезавтра узнает, лучше отложить тот момент, когда ей станет стыдно за то, кто её отец. — Просто Леона. — Ну что ж, приятно познакомиться, Просто Леона, — улыбается он и занимает своё место на переднем пассажирском сидении. *** — Значит, до встречи послезавтра! С нетерпением жду ваш доклад, Леона! — Профессор Кальдмеер останавливает машину напротив посольства Талига. — И да, дайте, пожалуйста, ваш блокнотик, я вам там тоже кое-что напишу. Леона вешает на плечо бело-розово-зелёную сумку с мокрым полотенцем и купальником и протягивает ему блокнотик. Профессор быстро выводит ряд цифр под номерами Ли и Ричарда Окделла. — Точно не хотите сначала в полицейский участок? — осторожно спрашивает Ротгер. Леона качает головой. — Вряд ли полиция успеет что-то найти. Виновников таких краж очень сложно отыскать. Даже с номером мотика. Он всё быстренько загонит за символическую плату, а деньги прикарманит, и ищи его… Но если вдруг вы встретите кэналлийца, разгуливающего с дисконтной карточкой «Документа», смело стреляйте на поражение! — шутит она. — Кстати да, их карточка полезная штука, там всегда хороший выбор научной литературы, — ввинчивает профессор и возвращает ей блокнотик. — Леона, это вам на всякий случай мой номер, звоните в любое время. Вдруг вам понадобятся свидетели. Ну или сказать в консульстве, что вы — это вы. Нас как раз двое, по требованиям для получения свидетельства на возвращение подходим. — Спасибо, профессор! Спасибо вам и эру Ротгеру огромное за помощь! — Леона прячет вмиг приобрётший намного бОльшую ценность блокнотик в сумку. — Если бы я как-то могла вас отблагодарить… Вы столько времени на меня потратили… Только у меня… — Пустяки, — перебивает её профессор. — Лучшая благодарность — это ваше блестящее выступление на секции. — Так точно! — Леона коротко смеётся. — Ну я-то ваше блестящее выступление не услышу! — притворно обиженно тянет Ротгер. — Может, хотя бы скажете, где вы купили чудесное полотенце с фламинго? Тоже такое хочу. — В Фельпе на пляже. Только не помню, на каком из… — Леона видит, как у того глаза загораются какой-то идеей, а профессор глаза закатывает, видимо, предчувствуя что-то безумное. — Даже не думай! — строго говорит он Ротгеру. — Следующий отпуск мы проведём дома. Должна же моя матушка наконец с тобой познакомиться. Почти десять лет не знакомить любимого с родителями — это сюр какой-то. Они прокляли его, потому что он «гайифец», и столько лет не могли смириться? Тоже мне любящие родители. Ну, папенька не очень-то и далеко от них ушёл. Всегда делал вид, что у него нет дочери. Да я бы тоже с удовольствием предпочла, чтобы профессор не узнал, чья я дочь, только моя фамилия всё равно стоит в программке, он хоть через пять минут её откроет и прочитает, и тогда мне будет стыдно смотреть ему в глаза. Ротгер склоняет голову в знак подчинения, бурчит «ну ладно, в следующий раз тогда в Фельп поедем». На прощание долго трясёт руку Леоны, желая ей успехов в учёбе, счастья и «поменьше всяких падл в жизни». Профессор же уверенно сжимает её пальцы, приподнимает её ладонь и подносит её к губам. Леона чувствует почти невесомое прикосновение обветренных мужских губ к своей бледной коже и — предсказуемо — краснеет. Кажется, место поцелуя горит и пульсирует, как будто скоро взорвётся, разорвёт Леону на тысячу маленьких Леон, сражённых наповал галантностью профессора Кальдмеера. Ей совсем не хочется думать, что думает о таких жестах любимого мужчины Ротгер. Да что ж я сегодня весь день краснею! Я ведь даже в него не влюблена! Ну… Разве что самую чуточку, но это больше как фанатка в известного актёра или певца, ты прекрасно знаешь, что он никогда не обратит на тебя внимание. А профессор Кальдмеер просто… Леворукий, как он обходителен с женщинами! Наверное, разочаровал своей ориентацией не одну красотку. — Вы мне глубоко симпатичны, Леона. — Профессор опускает её руку, но не выпускает из своей. А вот это сильное заявление, как гром среди ясного неба. Леона только и может что стоять и беспомощно открывать рот, как рыба, выброшенная на берег. И дело даже не в том, что ей не хватает воздуха — эта фраза как удар под дых, но только в хорошем смысле: неожиданно приятно и ошеломительно прекрасно. Она бы хотела много чего сказать профессору в ответ, но не может подобрать подходящих слов — всё, что бы он ни услышал от неё, он наверняка уже слышал раньше, да и в любом случае её слова прозвучали бы банально и глупо. И по-хорошему ей уже пора идти, хотя бы подать заявление на получение свидетельства на возвращения. Если успеет, отдаст ещё заявление с номером мотоцикла в полицию. — Если бы у меня была дочь, я бы хотел, чтобы она была похожей на вас. В голосе профессора слышится почти отеческая нежность, его слова будто ласковая рука, что треплет маленькую девочку с непослушными рыжими кудряшками по её очаровательной головке. Леоне бы хотелось, чтобы ей повторяли такое каждый день. Чтобы невидимая рука не переставала её «гладить». И всё равно профессор, похоже, решил её этим добить. Он не сказал чего-то особенного, но у Леоны всё равно сердце ходуном ходит. Возможно, именно это она всегда хотела услышать. Хотя бы от кого-нибудь. Потому что да, папенька предпочёл бы, чтобы у него и вовсе не было дочери, а были только двое сыновей — старшие братья Леоны. — Рада…даже не так…счастлива это слышать, профессор Кальдмеер! — Леона щурится, как кошка, которую осторожно погладили по носику. Ей нестерпимо хочется броситься ему на шею и обнять его, уткнуться в грудь и разреветься, как маленькой. Хочется, чтобы пожалели, сказали, что всё будет хорошо, она со всем справится, всё преодолеет. Она в Кэналлоа меньше суток, а уже смертельно устала. Но усилием воли подавляет порыв заплакать. Разрыдаться при профессоре ещё только не хватало. До чего же она сегодня сентиментальна, аж противно. Но профессор, кажется, всё понимает — ещё бы, у него столько жизненного опыта, он столько людей повидал, стольких знает, со столькими работал и разбирается в них как никто другой. Он улыбается — Леона бы сказала: ослепительно, и ей нравится наблюдать, как в этот момент его ледяные глаза преображаются, светятся как-то очень по-доброму. Но едва улыбка уползает из уголков губ, как глаза вновь сковывает толстый слой льда — как Данар зимой. На всех более ранних фотографиях с мероприятий и обложек книг он никогда не улыбался глазами, даже если растягивал в улыбке губы. Видимо, появление в его жизни Ротгера научило улыбаться и его глаза. И теперь всякий раз, когда он смотрел на своего возлюбленного, его глаза лучились особым, очень тёплым светом. «Ему повезло: у него есть персональный ледокол», — смеётся Леона про себя. Эта улыбка её немного утешает, придаёт ей сил. Наверное, профессор именно на это и рассчитывал. — До встречи на конференции! Смотрите, чтобы у вас не украли ещё и мою книгу! — истинно профессорским тоном произносит профессор Кальдмеер, как будто предупреждает студента, что в следующий раз опасно приходить на занятие неподготовленным. — Буду беречь её как зеницу ока! — обещает Леона.